Ангелы мщения (Женщины-снайперы Великой Отечественной) - Виноградова Любовь - Страница 7

Уже упомянутые воспоминания Павличенко читаются как роман. Молодая женщина до войны закончила в Киеве снайперскую школу Осоавиахима, придя туда после стрелкового кружка на своем заводе (после первого опыта в стрельбе руководитель кружка заявил ей, что у нее редкие врожденные способности)[58]. Ушла на фронт добровольцем и скоро доказала, что является прекрасным снайпером. То со взводом, то с напарником, то вообще одна она не только «охотилась» на нейтральной полосе, но и уходила далеко в тыл врага, уничтожая солдат и офицеров, штабы, вражеских снайперов. Почти каждый рассказ об очередной удачной «охоте» заканчивается описанием: снайпер Павличенко, одна или с товарищами, обыскивает тела убитых врагов и помещения и забирает трофеи, как будто совсем не боясь того, что кто-то здесь остался в живых или немцы пришлют подмогу[59]. В рассказах о действиях других снайперов таких историй, как правило, не найдешь — как и рассказов о том, что, инспектируя тела мертвых врагов, женщина-снайпер определяла «своих» — убитых в переносицу или в висок[60].

Отношения с сильными мира сего играют в книге большую роль. Если верить воспоминаниям, Павличенко пользовалась большим расположением командующего армией Петрова: тот подарил ей именную снайперскую винтовку и назначил командовать взводом[61]. Да что там Петров, Павличенко с другими делегатами напутствовал перед поездкой по Америке лично товарищ Сталин (о чем другие участники по какой-то причине не упоминают). На его вопрос, чего им не хватает для поездки, Павличенко ответила, что ей бы нужен учебник английского языка и словарь: ведь она должна «таких союзников, как и врагов, знать в лицо»[62]. Видимо, полученные от «великого человека» книги помогли: в воспоминаниях Людмила Павличенко пишет, что нередко говорила в поездке на английском[63] (об этом умолчали все корреспонденты, и западные, и советские!). Никак не обойтись без английского ей было и при близком общении с первой американской леди. В воспоминаниях Павличенко рассказывает о том, как свалилась в воду, катаясь на лодке по пруду в поместье Рузвельтов, куда делегацию пригласили в знак особого расположения. Пригласив ее к себе в спальню, Элеонора Рузвельт собственноручно обрезала и подшила для нее свою пижаму, пока Павличенко принимала душ и сушила одежду (почему-то Людмиле не во что было переодеться), и сам президент, приехавший в инвалидном кресле на половину дома жены, так как та опаздывала к обеду, нашел двух женщин за непринужденной беседой. При виде его русская снайпер вскочила, придерживая на бедрах полотенце, и выпалила: «Прошу прощения, господин Рузвельт!»[64] Стоит ли говорить, что по возвращении знаменитая снайпер снова оказалась — на этот раз уже одна — в кабинете Сталина? Приглашена она была как человек, знакомый с четой Рузвельт («Расскажите, что они за люди…» — попросил Людмилу Верховный главнокомандующий, сделав глубокую затяжку)[65]. Когда в конце разговора Людмила Павличенко попросилась снова на передовую, вождь взял карандаш и произвел на бумаге вычисления, показав снайперу, что, оставшись в тылу и обучая новых бойцов, она принесет своей стране намного больше пользы.

После войны Людмила Павличенко окончила Киевский университет, но историком не стала. Не стала и инструктором стрелкового дела. Работала в Главном штабе ВМФ, затем — в Комитете ветеранов войны, не показав себя с какой-либо выдающейся стороны. Она непрерывно курила и, поговаривали, пила[66].

Приходя в гости к подруге, Людмила Михайловна иногда рассказывала ее сыну-школьнику истории о войне, в том числе одну, неизменно его ужасавшую. Устраивая себе снайперскую позицию, где она могла бы хорошо замаскироваться, снайпер Павличенко иногда ползала по полю боя и стаскивала в кучу трупы, затем устраивалась за ними. Иногда чья-то мертвая рука сползала ей на лицо, и Павличенко поправляла ее[67]. Стоит ли комментировать?

Все архивы Приморской армии, где служила Людмила Павличенко, погибли вместе с армией. Никаких документов, подтверждавших счет Павличенко или то, что она числилась в полку снайпером, не сохранилось. Все, что мы знаем о ней, известно с ее собственных слов, и истории эти полны противоречий.

Можно было бы анализировать и другие рассказы самой известной советской женщины-снайпера, но лучше рассказать о других снайперах. О тех, которые значатся в документах своих дивизий, в списках с цифрами напротив их фамилий: единицами, реже двойками. О тех, кто не ходил на нейтральную полосу, не лазил на деревья, не совершал рейдов во вражеский тыл. Кто, заняв свое место в траншее у амбразуры перед рассветом, часами через бинокли и прицелы всматривался слезящимися глазами в немецкий передний край, карауля врага — не десяток, а лишь одного, одну жертву. И жертва стоила долгих часов ожидания, мороза или жары, дождя или палящего солнца, жажды и голода. «Убей немца», — требовала от них строками великого Ильи Эренбурга советская пропаганда. Другого пути спасти свою страну и вернуться к мирной женской жизни они не видели.

К осени 1943 года снайпер Волховского фронта Лида Ларионова имела на счету всего одного убитого немца, хотя и стала уже бывалым солдатом. Эта черноволосая и скуластая восемнадцатилетняя северянка была одной из сотен девушек, обученных на снайперских курсах «без отрыва от производства», прямо на фронте. Больше всего таких было на Ленинградском и Волховском фронтах: ситуация до весны 1943 года там часто была статичной, учись — не хочу. Именно в условиях такой статичной, позиционной войны, когда обе стороны, копя силы, стоят в обороне, снайперы начинают играть большую роль. Они не дают солдатам противника покоя, держа их в постоянном напряжении: те не могут поднять голову над бруствером траншеи, боятся перебежать открытый участок. Не нанося противнику большого урона (потери от огня снайперов не так велики), снайперы психологически изматывают его солдат, заставляют офицеров прятать погоны и надевать солдатские гимнастерки: на простого солдата снайпер может и не размениваться.

Снайперское движение в Красной армии началось в самые горькие дни войны, осенью 1941-го, на Ленинградском фронте. Оно не было спущено сверху, пошло от тех стрелков, которые, как Владимир Пчелинцев, занимались стрельбой еще до войны и теперь имели возможность хоть в чем-то насолить немцам, взявшим Ленинград и его защитников в безжалостное кольцо. Вскоре движение оценили в верхах, началась большая кампания и в прессе, и в войсках. Профессия становилась модной.

Владимир Пчелинцев, как считается, стоял у истоков движения. Через год после того, как под Невской Дубровкой он открыл свой боевой счет, в Нью-Йорке Пчелинцев вспомнил осенний день 1941-го и «срывающийся тихий голос комбата: „Давай!“ До немецкого солдата, вышедшего к Неве с ведром за водой, было 400–450 метров — расстояние, с которого на снайперском полигоне Володя бил без промаха. А теперь, когда он поймал на мушку подошедшего к воде немца, руки у него дрожали. И вдруг он „понял, отчетливо понял, в чем дело — сейчас, на глазах у всех, убью человека“. Приказав себе отбросить сентиментальность и вспомнить убитых и раненых советских людей, которых он столько повидал с начала войны, Пчелинцев выстрелил[68]. К упавшему немцу кинулся второй, и комбат уже орал во весь голос: „Давай второго! Слышишь, Пчелинцев, второго, говорю, бей!“ Вскоре Володя стал популярной личностью, в части появились корреспонденты. Письмо Пчелинцева снайперу Вежливцеву — вызов на соревнование — и ответ Вежливцева напечатали во фронтовой газете. Включились другие снайперы. Стали писать о социалистическом соревновании снайперов (в СССР социалистические соревнования были очень популярны в любой сфере жизни). Снайперы делились опытом, рассказывали свои истории. Фронтовые газеты перепечатывали материалы друг друга. Центральные газеты перепечатывали материалы фронтовых. Движение росло. Начали проводить слеты снайперов.