Ангелы мщения (Женщины-снайперы Великой Отечественной) - Виноградова Любовь - Страница 31

Эта невысокая стройная девушка с серыми глазами, русыми волосами и румяным лицом к семнадцати годам все умела: и сеять, и жать, и шить, и дрова рубить, и дом сама могла построить, и на лошади скакать без седла. Окончив школу и юридические курсы, она работала в Джамбуле секретарем в прокуратуре и призыву не подлежала. Но весь ее класс ходил в военкомат, и она тоже пошла. Теперь, на войне, у нее, с детства привыкшей постоянно, не покладая рук трудиться, была другая работа — стрелять. Стрелять хладнокровно, сосредоточившись, нормализовав дыхание — если волнуешься, непременно промахнешься. Кто нервничает — уже не стрелок, пуля уйдет «в молоко»: так учил их в снайперской школе строгий преподаватель Юдин. Эту работу, как и любую другую в своей жизни, Клава делала хорошо.

«На страже Советского Заполярья» — так называлась маленькая фронтовая газетка, которую приносили в часть к Вере Баракиной. Фронт здесь с весны 1942 года стабилизировался: тогда не удалось отбросить немцев за государственную границу, однако и немцам не удалось взять Мурманск. Наступило затишье, продлившееся до октября 1944-го.

И во фронтовой жизни Баракиной все шло по расписанию: «охота» через день. Фронт много месяцев стоял на месте — самое время использовать снайперов! Командир 715-го стрелкового полка был рад, когда ему прислали снайперское отделение. Девчонок, что попали к нему, здесь в обиду не давали.

В первые дни, когда их привезли и оставили при штабе дивизии (поселили в пансионате, где девчонки мылись в ваннах, стирали в бассейне свое белье), отбоя не было от «офицерья». Дежурные держали двери на замке, но офицеры использовали любую возможность, чтобы к девчонкам подъехать. У них много чего было, что девушкам предложить: и еда, и духи. Что греха таить, это тоже сыграло свою роль, ведь девушки, простые солдаты, всегда были голодны, еда — «селедка да сухарь». Только у пригревшихся при штабе — те, как уверены были все товарищи Веры, сидели и тряслись от страха у себя в штабах, не высовывая оттуда носа, не видев боев, — были и офицерские пайки, и медали[283].

На второй день в 715-м полку командир разбил девушек по парам между батальонами и отправил на передовую, стрелять. «Нисколько не страшно», — вспоминала о том времени Вера. Все это их научили делать в школе: «прятаться, ждать». Стрелять, если кого-то видишь, — все равно кого, не одних офицеров и наблюдателей. Приказ командира был: «Видишь немца — стреляй его на фиг». Когда уезжали с Карельского фронта, счет у Веры был — 9. У немцев, а особенно у финнов снайперы были тоже, но отделению Веры повезло, в Заполярье никого не убили. Погибли, наступив на мину, две девушки: несмотря на строгий приказ, сошли во время перехода с тропы, чтобы сорвать ягодки черники. Там же их и похоронили, на полянке в сосновом лесу. Такие случаи были нередки. Начальник штаба полка на Ленинградском фронте вспоминал: «…встретившийся нам раненый солдат стал жертвой желания поесть клюквы…»[284]

Быт девушкам устроили сносно. Жили они в землянках по 4 или 5 человек. Форму выдали теплую и новую, валенки заменили ближе к концу весны на крепкие новые сапоги. Под мужским нижним бельем носили свои трусы и лифчики, которые привезли из дома. Столкнулись только с проблемой в дни месячных, для этого правилами ничего не было предусмотрено. Полковой медбрат — немолодой еврей дядя Саша, увидев пришедшую к нему девушку, ворчал: «Знаю, зачем ты пришла». Но все-таки давал ваты. Старшина был тоже неплохой, он, например, сразу же выдал все новое девушке Насте, у которой и брюки, и портянки, и шинель сгорели, когда их прожаривали от вшей[285].

Политические работники разъясняли задания на период обороны и подготавливали к будущему наступлению. Оборона против мужиков тоже шла полным ходом. Как-то, когда Вера одна была в землянке — дежурила, — появился офицер, намерения которого сразу стали очевидны. Вера дала ему отпор, он стал угрожать. Но Вере, девушке не робкого десятка, море было по колено. «А я сейчас гранату брошу в печку!» — тут же завопила она. В наказание ее посадили на гауптвахту, правда, только на одну ночь. Когда на следующий день выпустили, девчонки показали могилу того офицера: его убило при минометном обстреле. И Вере как-то стало его жалко.

А нравился ей старший лейтенант Анатолий Любилкин, парень на семь лет старше. Нравился приятным лицом и добрым характером, тем, что нагло не добивался, а ухаживал за девушкой как умел. Все, что мог принести от своего пайка, нес ей — и сахар, и печенье. Для Веры, едва не умершей от голода, как и для всех людей, переживших блокаду, мало что в жизни было важнее еды. «Дай бог, чтобы здесь и закончить войну, не попасть в пекло», — думала Вера.

Совсем недалеко от нее на побережье Финского залива девушки-снайперы из того же, второго, выпуска Подольской школы, направленные в 125-ю стрелковую дивизию, сразу попали в бой как пехотинцы. Снайперский счет Тая Киселева открыла только в июле 1944-го под Нарвой: во время Нарвской операции случались моменты затишья, когда снайперы могли действовать. «Страшно, когда первого, — вспоминала Таисия спустя десятилетия. — В школе были мишени, это не так. В человека стрелять страшно». Тая попала в немецкого связиста, вылезшего чинить связь. Перед штурмом Нарвы ей удалось «снять» еще троих[286].

Отделение Таи Киселевой воевало на этом участке с весны; летом с ними, уже награжденными, понюхавшими пороха, познакомился новый начальник штаба полка капитан Сагайдак. Снайперов было тогда, после штурма Нарвы, все еще десять человек, никто даже не был ранен.

Сагайдак пришел в 749-й стрелковый полк с военно-морского флота, носил, в отличие от пехотинцев, бороду, полосатую тельняшку и фуражку с похожей на краба кокардой. И курил трубку. После того как летом 1944 года дважды форсировали реку Нарву и брали одноименный город, от его 2-го Отдельного морского батальона никого не осталось (капитана преследовала картинка: лед реки, усеянный ранеными и мертвыми в черных морских бушлатах), и их сменили. Так как пополнить батальон было некем, его расформировали, и в ожидании нового назначения Сагайдак как-то вечером подкреплялся «фронтовым коньяком» — созданной его приятелем начхимом смесью самых невообразимых химических ингредиентов. Закуска у них тоже имелась — отличная мороженая луковица. Тут-то и появился незнакомый подполковник со шпорами, объявивший о переводе Сагайдака — о, ужас! — в пехотный полк[287]. Бороду ему, правда, разрешили не сбривать. С 749-м пехотным полком, в тельняшке под гимнастеркой, Сагайдак прошел всю войну, до победы.

После Нарвы полк, продвигаясь вперед, вышел к гряде высот, хорошо укрепленных противником. Остановились, чтобы «привести себя в порядок» и приготовиться к штурму. Противник непрерывно стрелял по их позициям. Возвращаясь из санчасти, где ему перевязывали руку, «Борода» — так прозвали начальника штаба в 749-м, — где-то в тылах полка услышал, как в землянке поют частушки. Не так часто он слышал частушки на фронте, а тут еще и женские голоса их распевали. Решил слезть с лошади и посмотреть, кто поет. Откинул одеяло, служившее в землянке дверью, вошел и сначала не поверил своим глазам. «Батенька! Большая землянка с нарами, на нарах и на скамейках — молодых девчонок человек, мне показалось, двадцать». Девушки, «и русые, и черные, и рослые, и малые», пели и чистили свое оружие. При виде офицера они встали и поздоровались. Сагайдак глянул на оружие — пятизарядная винтовка 7,62 со снайперским прицелом! — и наконец понял, что это за девушки.

Он знал, что из снайперской школы к ним прибыла группа, десять девушек, но, пока полк шел с боями, некогда было с ними познакомиться. Снайперские пары распределили по батальонам, и у немцев там, на высотах, началась уже другая жизнь: «вообще все живое у них пригнулось, спряталось в землю». Девчонки высматривали наблюдателей, корректировщиков да и просто солдат — ждали, когда мелькнет каска, блеснет стекло стереотрубы или бинокля.