Гнев Гефеста (Приключенческая повесть) - Черных Иван Васильевич - Страница 42

Откуда и когда появились эта амбиция, самоуверенность и прямо-таки неуважительное отношение к своему прямому начальнику? А ведь именно его собирался Гусаров оставить своим преемником, всюду выставлял его принципиальным и бескомпромиссным инспектором службы безопасности полетов, вдумчивым и эрудированным офицером…

Куда и зачем он торопится? Спешит карьеру сделать, генеральский чин ему покоя не дает?

Вполне вероятно. Не случайно в полку его недолюбливали. И оказывается, не только за прямоту… Да, Виктор Николаевич, в технике ты большой дока, а вот в людях… За маской специалиста человека не разглядел…

А может он, Гусаров, не прав? Расследование Петриченков ведет мастерски, доводы его убедительны, и сколько Гусаров ни ломал голову, приходил к тому же выводу — дело в катапульте.

И все-таки сомнение не покидало его, что-то не так, чего-то они не учли, до чего-то не докопались; и он снова и снова шел по пути Арефьева, анализируя каждый его шаг, каждое движение, каждое слово, а доходил до приводнения — и словно упирался в стену: здесь он потерял сознание, но отчего? Если виновата не катапульта, то что или кто? Болезнь Арефьева и удар о воду, которые вызвали шоковое состояние? А умер от чего? От боли или от воды, попавшей в легкие и вызвавшей удушье?

Возможно, и так, но какие у него доказательства? Никаких…

А если прокрутить испытательскую цепочку наоборот, посмотреть на события с другого конца?

Арефьев умер на палубе катера, пока его везли к берегу. Поплывем обратно, к месту, где подняли его с лодки… Арефьев без сознания, тяжело дышит. Надо снять скафандр. А если сломан позвоночник? Это обострит боль и может вызвать смерть… Значит, снимать скафандр нельзя. Но он стесняет и без того тяжелое дыхание — надо разрезать скафандр!

Почему не сделал это Измайлов?

Гусаров прошелся по номеру — было уже далеко за полночь, а спать ему не хотелось. Вернулся к столу и записал в своем рабочем блокноте: «Выяснить у Измайлова, почему он не сиял с пострадавшего скафандр?» Раскрыл папку с документами, пробежал глазами медицинское заключение. Остановился на словах: «…Вследствие продольной и радиальной перегрузок произошел компрессионный перелом третьего поясничного позвонка, вызвавший повреждение спинного мозга и паралич конечностей».

Убийственная фраза и… убедительная. Хотя Веденин и Матушкин возразили единодушно: откуда взялась радиальная перегрузка?

Действительно, откуда? Чем она доказана? Пока ничем…

И новая запись в блокноте: «Радиальная перегрузка?»

Прочитал далее: «При оказании первой помощи больного вывести из шокового состояния не удалось, а при транспортировке его на берег между девятью и десятью часами произошла внезапная остановка сердца…»

Еще один убийственный довод, который очень трудно опровергнуть, хотя попытаться можно. Все тем же вопросом: «Почему не сняли скафандр?»

«…При патологоанатомическом исследовании диагноз полностью подтвердился:…на третьем поясничном позвонке отмечено клиновидное сплющивание…»

А это козырной туз Петриченкова и медиков, и его ничем не убить.

«…В легких пострадавшего обнаружено незначительное количество морской воды, что дает основание полагать о его шоковом состоянии при приводнении».

Точка. Утвердительная точка во всем заключении. И что бы ни думал Гусаров о Петриченкове как о человеке, инспектор службы безопасности свое дело знает и в логичности суждения ему не откажешь.

И все-таки какой-то изъян в заключении был, чем-то оно вызывало сомнение, недоверие.

Чем?

Гусаров прочитал заключение более внимательно. Нет, ни одна фраза, ни одно слово, ни одна запятая не остановили его.

Голова начала побаливать — переутомился. Да, он очень устал. А Петриченков доложил, что готов отчитаться на военном совете…

Он готов, а Гусаров еще нет. Может, и вправду — дорогу молодым? Что ж, если Петриченков окажется прав…

Утром Гусаров еще раз прочитал заключение и понял, что в нем ему не нравилось и что вызывало сомнение: «…в легких пострадавшего обнаружено незначительное количество морской воды…»

Как она попала в легкие и что значит «незначительное количество» — несколько капель или пол-литра, — у каждого своя мерка; хотя в том положении, в каком находился Арефьев, и несколько капель могли оказаться роковыми: он был напряжен, сконцентрирован и вдохи делал полной грудью.

Быстро одевшись и выпив стакан чаю — по утрам Гусаров не завтракал, — он направился на материально-технический склад к Скоросветову. К своему удивлению, там оказался и полковник Петриченков — уж не пришла ли и ему мысль о скафандре? Но, едва завидев своего начальника, Петриченков прервал разговор, поздоровался и попросил разрешения удалиться.

— Почему же, беседуйте, — возразил Гусаров, — если я вам помешал, извините, я подожду.

— Нет, нет, все в порядке, — смутился Петриченков. — Я зашел на минутку, чтобы предупредить подполковника Скоросветова, что, возможно, придется пригласить его на военный совет, — он хорошо знает все процессы подготовки и испытания катапультного устройства Веденина.

— В таком случае, я вас не задерживаю, — разрешил Гусаров удалиться полковнику — посвящать его в свои тайны генералу расхотелось, тем более что в голове завертелась новая мысль: а ведь не случайно сошлись эти два человека (рыбак рыбака…), какие-то есть у них общие секреты, цели… Какие? Если Петриченков просто попался на удочку Скоросветова — грош ему цена. Но Скоросветов, можно сказать, прямого участия в эксперименте не принимал, кроме обеспечения снаряжением испытателя… Значит, отношение все-таки имеет…

— Слушаю вас, товарищ генерал, — подобострастно вытянулся подполковник, стараясь всем своим видом выказать почтение к своему бывшему благодетелю, который намеревался взять его в службу безопасности полетов; а то, что Веденин дал плохую характеристику, не его, мол, вина.

— Скафандр, в котором производил испытание Арефьев, у вас, Иван Антонович? — спросил Гусаров.

— Так точно, здесь. Полковник Петриченков осматривал его.

— Покажите, пожалуйста, и мне.

Скоросветов открыл шкаф и достал белый с гофрированными наплечниками и наколенниками скафандр.

— Вы присутствовали при испытании его Арефьевым?

— Так точно. И в барокамере, и на воде. Вместе с капитаном Мовчуном.

— Как считаете, мне этот костюмчик подойдет?

Глаза Скоросветова удивленно расширились.

— Вам?.. Вы?..

— Да, я хочу окунуться в нем. Хотя бы в вашем бассейне. И непременно с парашютом. Позвоните, пожалуйста, Мовчуну, пусть он захватит парашют.

— Понятно. — Лицо Скоросветова стало серьезным и озабоченным.

Через полчаса Гусаров, облаченный в скафандр, скованный, как средневековый рыцарь доспехами, неуклюже плюхнулся в бассейн и, окунувшись с головой, сделал глубокий вдох.

Вода в рот не попала.

— А ну-ка окуните меня пару раз, а потом потяните за стропы парашюта в сторону, чтобы вдыхательный клапан был в воде, — попросил Гусаров Мовчуна и Скоросветова.

И когда капитан и полковник надавили на гермошлем вторично, а Гусаров сделал второй глубокий вдох, в рот плеснула вода. Он поперхнулся, ударил по рукам помощников и, едва вынырнув, открыл щиток гермошлема.

— Хватит, — сказал, отплевываясь, с улыбкой. — Вы рады стараться, чтобы утопить генерала.

— Та шо вы, товарищ генерал! — не понял шутки Мовчун. — Мы ж, як вы просили.

Не понял шутку и Скоросветов. На лице его обозначилась тревога. С чего бы это?

— Спасибо, — поблагодарил Гусаров помощников, снимая «доспехи».

А еще через полчаса он беседовал с конструктором скафандра, молодым словоохотливым и доверчивым капитаном.

— Да, я знал о недостатке своего изобретения, — чистосердечно и без раскаяния отвечал на вопросы начальника службы безопасности Алексеев. — И сейчас работаю над новым вдыхательным клапаном, который будет автоматически перекрывать доступ воздуха и у земли включать кислородную систему. Это на случай приводнения, если летчик забудет открыть гермошлем.