Тень ислама - Эберхард Изабелла - Страница 12

И вот со вчерашнего дня Сиди-Брахим начинает навещать меня часто, принося с собою печальные вести о делах, происходящих в нечестивом Марокко, и слухи из внешнего мира…

Но все эти новости, раньше чем достигнуть жаркой и чистой тени отдаленной зауйи, теряют на своем пути почти весь ледяной холод трагической действительности.

Кроме того, однообразие моей жизни в Кенадзе делает меня все более и более глухою ко всем волнениям необузданных человеческих страстей, и бывают минуты, когда мне кажется, что я не живу, а лишь спокойно перелистываю страницы с самого детства хорошо знакомой всем нам книги.

Бесконечный день тропической лихорадки и тяжелых страданий. Целыми часами лежу я на циновке в маленькой комнатке, выходящей на террасу, и смотрю на раскаленный горизонт.

Вечером, когда воздух посвежел и мне стало немного лучше, я собираюсь с силами и тащусь к перилам. Из всех ощущений, испытываемых мною здесь, — самое приятное, доводящее меня до физической расслабленности, — это каждый вечер смотреть на закат солнца, медленно погружающегося в море огня…

Однако, что ж это значит? Вот уже наступила и ночь, а ко мне до сих пор не приходил ни один невольник. Мне не приносили ни чаю, ни обеда, и у меня нет ничего, кроме небольшого количества воды на дне скомканного «делуа», капля по капле просачивающейся на пол.

Я решаюсь позвать.

На соседней террасе показывается старая негритянка и говорит мне, что все рабы ушли для ночного бдения у мертвого тела в квартале мечети.

Ну, что же делать! Кое-как раскладываю ковер на еще теплой террасе и укладываюсь спать, утешая себя мыслью, что голодному человеку снятся лучшие сны.

На заре ко мне входит Ба-Махмаду с сокрушенным видом и еще более почтительными приветствиями, чем обыкновенно.

— Сиди-Махмуд, лелла послала меня сказать тебе, что она просит тебя во имя Бога и Сиди-Бен-Бу-Циана простить ее и изгнать из твоего сердца всякую горечь. Вчера вечером мы все пошли провожать ее к телу святой женщины Леллы-Фатимы-Ангадия, — пошли ей Господь Свое милосердие! Вот почему лелла забыла послать тебе чай и ужин. Она просит у тебя прощения за эту невольную обиду и призывает на тебя благословение Бога и своих предков…

Я никогда не увижу ее, эту всемогущую и всеми почитаемую леллу, простирающую культ гостеприимства до того, чтобы посылать к незнакомому пришельцу человека с особым поручением просить прощения за простую забывчивость, не могшую иметь никаких последствий.

Какова она, эта знатная мусульманская дама, к которой я не могу проникнуть, потому что я «Сиди-Махмуд» и меня продолжают принимать за такового?.. Если бы даже по нескромности из Бехара здесь и явилось подозрение, то мне не дадут почувствовать его, ибо это было бы противно правилам мусульманской вежливости…

Сегодня пятница — выход в мечеть для общей молитвы.

Почти сейчас после полудня, во время обычного здесь дневного отдыха, откуда-то издалека, точно во сне, ко мне доносится певучий голос: это муэддин с высоты минарета возвещает правоверным «зуаль», т. е. первый призыв.

Я встаю, холодной ванною пробую разогнать тяжелую сонную одурь и, сопутствуемая молчаливым суданцем Фа-раджи, выходу на ослепительный свет двора. Инстинктивно держась поближе к стенам и ставя ноги на узкую полоску тени, мы проходим по тесным улочкам вдоль разваливающихся садовых заборов и выходим в песчаную долину.

В этот час самой убийственной жары пустыня кажется раскаленною печью. Камни и песок дышат нестерпимым зноем. Над солончаками колеблется бурый пар. Солнце сверху грозит ударами и лихорадкой, и мое слабое человеческое существо чувствует себя подавленным и разбитым; грудь жжет точно огнем, а в голове ощущается совершенная пустота.

Но вот мы вступаем в ксар, где есть немного тени. Мусульмане и группами, и в одиночку идут и впереди и позади нас. По обе стороны пути стоят слепые нищие, читающие нараспев изречения из Корана.

Мечеть обнесена загородкою из одного бревна, поднятого настолько, чтобы помешать детям и животным проникнуть в святое место. Переступая загородку, все правоверные одним и тем же жестом снимают свои желтые туфли и несут их в руке.

В свою очередь, мы переходим двор почти бегом, спасаясь от болезненных ожогов, причиняемых раскаленным песком.

С вступлением в святилище сразу же чувствуется приятная свежесть, полумрак и покой.

Все бело и голо внутри этого древнего убежища Сахары. Массивные, четырехугольные столбы, соединенные по несколько штук в одну колонну, поддерживают потолок из грубо вытесанных брусьев старого финикового дерева. Рассеивающийся свет падает с высоты сквозь особые щели, образуя голубые и светлые полоски вверху и оставляя в темноте весь низ мечети. На потертых циновках молятся жители Кенадзы и кочевники. Направо, под слуховым окном, пропускающим более теплый свет, студенты медерсы и их профессора — толбы — читают нараспев Коран. Им вторят стоящие за ними дети, ученики младших классов. В разных местах мечети, сидя в одиночку у колонн, талебы громко славословят Пророка.

Все эти голоса, — суровые, нередко чистые и красивые голоса мужчин и звенящие голоса детей — сливаются в одно громкое журчание, в одну заунывную песнь, то подымающуюся до очень высоких нот, то спускающуюся до едва слышного шепота, но, благодаря эху деревянного потолка и стен, наполняющую мечеть стройным переливающимся гулом…

На минарете раздается второй призыв муэддина. Его голос кажется нисходящим из таинственных сфер, потому что сам он высоко, и его не видно. Кроме того, особенное состояние духа подводит здесь людей вплотную к границе чудесного.

В конце второго стиха призыва голоса толб становятся протяжнее, тише и, наконец, замирают во вздохе. В этот момент, точно для того, чтобы облегчить чересчур подавляющее впечатление службы примесью к ней наивности и живой радости, — толпа детей, с треском опрокидывая коранные подставки, бегом устремляется к выходу из мечети.

Теперь наступает полное молчание; все наклоняют головы и прислушиваются.

Из густой тьмы, оттуда, где находится михраб, т. е. большая ниша, указывающая направление на Мекку, раздается надтреснутый и дрожащий голос имама. Он читает «хотбу» — длинную молитву, прерываемую поучениями, заменяющими собою проповедь. Ее слушают, сидя и в молчании.

Имам — это не священник, а просто самый ученый и самый почитаемый из присутствующих талебов. Каждый ученый человек может быть имамом, ибо он должен уметь только произнести молитву с подлежащими пояснениями. В исламе нет таинств, нет святых даров, а поэтому нет и священников.

Во время чтения хотбы какой-то человек в белой рубахе, опоясанный простою веревкою и с непокрытою головою, несет ведро холодной воды и глиняную кружку. Он поит стариков и больных. Это доброе дело он выполняет по обету каждую пятницу…

…Снова с вышины доносится голос муэддина — это третий и последний призыв. Старый имам кончает свои поучения и начинает молиться. Поставленный рядом с ним молодой человек с сильным и звонким голосом певуче повторяет слова обращения к Всевышнему.

Все правоверные, стоя, подымают руки на высоту лица, затем опускают их вдоль тела и, вместе с имамом и певчим произнеся «Аллаху Акбар!» — повергаются ниц…

По окончании молитвы я остаюсь еще с толбами и марабу, которые поют написанное стихами славословие Пророку.

«Молитва и покой да будут с тобою, о, Мохамед, Пророк Божий. Ты лучшее из созданий всегда и во веки веков, в этом мире и в будущем… Молитва и покой да будут с тобою, о, Мохамед-Мустафа, Пророк арабов, светильник тьмы, ключ правоверных, Мохамед-Корейхите, господин Мекки и Медины — цветник вселенной, повелитель мусульман и мусульманок всегда и во век веков…»

Марабу обладают прекрасными голосами и знают старинный напев, дающий особенную выразительность звучным стихам этого славословия, которое простой народ произносит обыкновенно, лишь слегка растягивая слова и выговаривая их в нос.