Убийственная красавица - Филдинг Джой - Страница 12

Официально считалось, что дочь ничего про их роман не знала. Кэрри — мать предпочитала, чтобы Далила называла ее по имени, говорила, что так чувствует себя моложе, хотя Далила подозревала, что ей просто стыдно за своего несуразного отпрыска — прямо никогда не говорила, что у нее связь с женатым полицейским, хотя в Торрансе все только об этом и судачили. Мать сделала несколько прозрачных намеков — что ей, мол, нравятся мужчины в униформе и что теперь ей не будут выписывать талоны за превышение скорости, и все. Поэтому, когда бы к ним ни наведывался шериф Вебер, Кэрри объясняла, что он заезжал по делам. Далила никогда ее ни о чем не спрашивала, даже тогда, когда ее одноклассники стали отпускать недвусмысленные комментарии по поводу их связи. И когда ее бабушка прямо сказала, что не видит смысла выбрасывать такие деньги на пластические операции, если ее дочь, как последняя дура, расходует это все на женатого мужчину. Через некоторое время Кэрри резко порвала с Джоном Вебером, решив, видимо, что лучше хорошо выглядеть, чем хорошо себя чувствовать. А потом почти сразу же отправилась в Майами, чтобы увеличить свои и без того уже раздутые, как от пчелиных укусов, губы.

Далила потеряла счет всем хирургическим процедурам, через которые прошла ее мать. Когда ее мучила бессонница, она даже развлекалась тем, что принималась их подсчитывать. Помимо регулярных впрыскиваний ботокса и рестилана, на ее памяти были коррекция носа, подтяжка лба, абдоминопластика,[18] липосакция бедер, несколько блефаропластик,[19] две операции по увеличению груди. Первый раз ее не удовлетворил размер груди и подтяжка лица, которая была ужаснее всего, потому что, когда мать приехала из клиники, вид у нее был такой, будто ее переехал грузовик. Распухшее лицо оказалось покрыто синяками, но через несколько недель опухоль спала, синяки сошли, и Кэрри вернулась в норму. Хотя слово «норма» в сочетании с «Кэрри Фрэнклин» — очевидный оксюморон.[20] Кажется, это так называется. Далила подумала, что надо будет спросить миссис Кросби.

Далиле очень нравилась миссис Кросби. Она была не только хорошим учителем и добрым человеком, но и выглядела, как и полагается выглядеть матери. Далила с грустью признавала, что почти не помнит настоящее лицо своей матери. Она действительно не помнила эту красивую от природы молодую женщину на старой семейной фотографии, которая с гордостью прижимала к себе своего новорожденного ребенка.

Далила любила просматривать старые семейные фотоальбомы так же, как презирали это занятие ее мать с бабкой. Любила рассматривать бабушку, с царственным видом восседавшую на пляже на складном стульчике, будто на троне. Ее коробил вид дедушки, который дурачился, напялив на себя соломенную шляпу бабушки; ну а Кэрри и две ее сестры, плывущие со счастливым смехом по океанским волнам, казались ей чужими людьми.

Дедушки уже нет в живых, так же как нет старшей сестры матери, Лоррейн. Другая сестра, Рути, десять лет назад переехала в Калифорнию, и они почти не общались. Так что их осталось трое — Далила, мать и бабушка. Грешная троица, любила шутить ее мать. Куда же она все-таки подевалась?

— Кэрри, это ты? — позвала из гостиной бабушка.

— Нет, бабушка Роуз, это я.

— А-а-а…

Женщина даже не попыталась скрыть своего разочарования, хотя ни она, ни мать девочки вообще никогда не скрывали его по отношению к своей единственной дочке и внучке. Далила вошла в захламленную гостиную. Хотя сложно было бы сказать, чем она захламлена. Там не было ни книг, ни разбросанных повсюду старых газет — ни мать, ни бабушка в руках не держали ничего кроме модных журналов, — и в комнате казалось довольно чисто. Зато какой только дряни здесь не было. Повсюду лежали кружевные салфеточки — на спинке рыжеватого дивана и коричневого кожаного кресла, на телевизоре, на журнальных столиках, стоявших по обе стороны дивана. Стеклянный кофейный столик посреди комнаты загромождали последние номера «Вог» и стопка «Ин Шейп». В углу, рядом с дедушкиными часами, которые давно не ходили, стоял сервант красного дерева со стеклянными дверцами. Сервант был битком набит полупрозрачным розовым и зеленым стеклом времен Великой депрессии[21] и бабушкиной коллекцией старинных фарфоровых статуэток. Бабушка говорила, что это антиквариат, мать же называла их старым хламом. Однажды по секрету она сказала Далиле, что повыбрасывает их — «всю эту кодлу», как она выражалась, — как только бабушка Роуз уйдет от них.

Кэрри никогда не говорила «умрет», она всегда говорила «уйдет». Также среди ее излюбленных выражений были «сыграть в ящик» и «отбросить коньки», хотя при бабушке она никогда ничего подобного не произносила, зная, какой гнев вызовут у той подобные кощунственные слова. Далила знала, что Кэрри мирится с отвратительным характером и властолюбием своей матери только из расчета на то, что к ней перейдет ее состояние.

— Как дела, бабушка Роуз? — спросила Далила, осторожно подходя к старухе. Бабушка сидела посреди дивана, на самом краешке. На ее распухших ногах красовались обшарпанные розовые тапочки, крупные мужские ладони покоились на коленях. Волосы старухи были выкрашены в насыщенный красновато-каштановый цвет, хотя на лбу уже проглядывали седые корни. У нее было круглое лицо с грубыми чертами, карие глаза смотрели холодно и неумолимо. Разве бабушки не должны быть существами добрыми и мягкими? Разве не должны встречать тебя с распростертыми объятиями и угощать свежеиспеченными пирожками? Иначе вообще зачем они нужны?..

— Как у меня, по-твоему, дела? — ответила бабушка. — Я страшно обеспокоена.

— Мама вернется с минуты на минуту, вот увидишь, — сказала Далила, нисколько не уверенная в собственных словах. Где она вообще сейчас находится? Почему не звонит? — Она не звонила?

— Если бы она позвонила, то я бы не беспокоилась.

— Да, конечно. — Далила глубоко вздохнула, стараясь не показывать своего раздражения. Она пыталась убедить себя в том, будто бабушка огрызается потому, что беспокоится из-за дочери, но та просто не умела разговаривать иначе. Неудивительно, что Кэрри пользовалась любой возможностью, чтобы уйти из дома, и не торопилась возвращаться домой. А когда она все-таки объявлялась, то все свободное время проводила за компьютером — лучше уж спокойно поболтать в чате, чем молча сносить упреки матери. В сети всегда можно огрызнуться в ответ.

— Я решила, это она, когда автомобиль подъехал.

— Это была машина шерифа Вебера. Он подвез меня до дома из «Честерса».

— Ну и зря, — сказала Роуз. — Тебе нужно больше двигаться.

Далила с трудом выдавила улыбку и пошла на кухню.

— Тебе принести что-нибудь, ба? Колу или сок?

Роуз покачала головой:

— Нет. И тебе не советую. Ты хотя бы знаешь, сколько сахара содержится в стакане кока-колы? И про апельсиновый сок говорят то же самое. Ты в курсе?

— Да, ты уже не раз говорила мне об этом. — «По миллиону раз на дню», — подумала Далила, зашла в маленькую кухню, открыла холодильник и потянулась за банкой колы.

— Пей простую кипяченую воду, — посоветовала бабушка, как будто видела сквозь стены. — Говорят, что в день нужно выпивать не менее восьми стаканов воды. Ты хоть знаешь об этом?

— Разве можно выдуть столько воды? — ответила Далила, вскрывая банку. В воздух с шипением вырвался газ, пощекотав ей ноздри. Она поднесла банку к губам и с наслаждением сделала большой глоток.

— Вот дуреха, — пробормотала Роуз достаточно громко, чтобы ее услышали. — До чего же упрямая!

— Ты точно ничего не хочешь, ба? Здесь, кажется, осталось мороженое.

— Да нет же, боже ты мой. Говорят, что после семи часов вообще нельзя ничего есть.

— Кто говорит? — Далила вернулась в гостиную, с мрачной решимостью сжимая в руке банку колы, и плюхнулась в коричневое кожаное кресло. Раздался громкий свистящий звук, будто кресло застонало под тяжестью ее веса.