Черное платье на десерт - Данилова Анна - Страница 96

• Предыдущая
• 96/103
• Следующая

– Груда рыбьих костей, – ответил он уклончиво, но по его лицу я видела, что он внутренне ликует, что он доказал, возможно сам себе, нечто такое, о чем боялся раньше сказать вслух.

– Понятно. Не мог бы ты сейчас составить мне компанию и проехать со мной в цирк?

– Там сегодня представление?

– Именно – представление.

– Я с тобой – хоть на край света. Поехали. Этому парню за рулем можно доверять?

– Нет.

– Понял.

В машине, пока Миша вез нас к цирку, я с большим трудом переоделась в желтое платье Пунш. И еще подумала, с каким удовольствием я бы устроила костер из этих роковых платьев!

По дороге мы купили вина и закуски, затем заехали в аптеку, где и приобрели две пары резиновых хирургических перчаток, бактерицидный клей и пять марлевых бинтов.

– Что мне надо делать? – спросил Володя, когда мы вошли в цирк с черного хода и приблизились к вертушке, за которой в стеклянной конторке сидел знакомый мне вахтер.

– Ничего. Просто сопровождай.

Увидев меня, Кузьмич расплылся в улыбке.

– Леночка?

И я поняла, что мне страшно повезло: он снова был пьян и принял меня за Пунш!

– Вы впустите меня? – спросила я кокетливо и поставила на стол пакет с бутылками и закуской.

– Тебя да не впустить?!

Спустя пару минут мы с Володей Желтковым уже стояли возле чемодана Пунш и смотрели на большую зеленую дорожную сумку. Это и была та самая «тяжесть», та самая покупка, о которой говорил со мной Максимов.

– Володя, для начала надень перчатки…

Он надел, после чего я попросила его взять тяжелую сумку, весившую приблизительно пятьдесят килограммов, донести ее до машины и дождаться меня там.

Оставшись одна, я тоже надела резиновые перчатки и осторожно подняла крышку чемодана. Платье, черное бархатное платье, самое красивое, пожалуй, из всей этой странной коллекции, еще лежало сверху и ждало свою хозяйку.

В складки его забился серый кроличий пух, который бросался в глаза и вызывал желание почистить нежный черный бархат… Что я и сделала. Оторвав кусочек бинта, я уложила в него серую пушистую массу, слегка завернула и, взглянув на творение рук своих, осталась им вполне удовлетворена. Сделав около десяти подобных «подушечек», набитых серым пухом, слипшимся от запекшейся крови, я приклеила их с помощью бактерицидного клея внутри платья в такие места, чтобы при одевании их не было заметно, после чего две последние разместила под поролоновыми подплечиками.

С оставшегося пуха содрала клочья окровавленной подсохшей плоти одного из ушастиков и провела ими по горловине платья. Положила его аккуратно в чемодан, и сердце мое сжалось… Да, на свидание к Варнаве она пойдет именно в этом платье. Во-первых, на улице ночь, прохладно, и в летнем открытом платье без рукавов уже не выйдешь. Во-вторых, не в Изольдином же костюме, который меньше всего подходит для обольщения, она явится на встречу к своему любимому. В – третьих, черное платье еще не сыграло своей драматической роли в этой истории, поэтому именно ему пора было появиться на сцене…

Теперь можно было уходить, и как можно скорее.

…Я вернулась в машину за минуту до того, как мы – я, Желтков и Миша – услышали звук торопливых шагов по тротуару.

Да, это была Пунш, которая примчалась сюда на такси, чтобы привести себя в порядок и подготовиться к встрече с Варнавой.

Она вошла в цирк, а мы помчались на квартиру моей матери. По дороге я заставила Володю забинтовать ботинки. Чтобы не оставить следов, как я ему объяснила.

Дверь я открывала в перчатках. Желтков внес тяжелую сумку в квартиру, и я попросила занести ее в спальню, а самому выйти.

То, что мне предстояло сделать, должно было решить судьбу и мою, и самозванки Пунш. Какая она Пунш, если никакого отношение к цирку не имеет, а лишь расхаживает в ее платьях и убивает и грабит всех подряд?!

Да, как раз в тот момент мне надо было распалить себя, разозлиться по-настоящему на нее, чтобы быстрым движением открыть «молнию» на сумке и буквально вылететь из спальни…

Плотно закрыв за собой дверь спальни, я, путаясь в бинтах, которыми были обмотаны и мои туфли, схватила Желткова за руку и потащила к дверям:

– Быстрее! Уходим!!!

После того как Желткова отвезли домой, мы с Мишей должны были возвратиться в лесное жилище Ивана. Но на полпути я приказала ему остановить машину и вернуться назад…

Я не могла тогда объяснить, что двигало мной – родственные ли чувства, или страх, что теперь уже по моей вине погибнет человек, но я готова поклясться всем, чем угодно, что мчалась обратно в город с чувством глубокого раскаяния в совершенном; и, конечно же, надеялась, что попаду в мамину квартиру раньше Пунш и успею предотвратить подготовленное со свойственной мне основательностью и фантазией действо. Убийца, если я поняла все правильно, орудовал настолько оригинально и дерзко, наблюдая, как гибнут, корчась в невообразимых муках, жертвы, что мне просто ничего другого не оставалось, как поступить с ним точно таким же образом. Да, безусловно, это было жестоким наказанием, но оно являлось лишь копией способа убийства, придуманного Пунш. «В случае же, если я ошибаюсь, – рассуждала я, – ловушка просто-напросто не сработает, и восстанавливать справедливость будут уже прокурорские работники…»

Мы влетели в город и на огромной скорости промчались мимо всех желтоглазых мигающих светофоров, какие только встретились на нашем пути.

Я молила бога, чтобы она опоздала, чтобы та, что назвалась моей сестрой, осталась жива. Но это я опоздала. Кинулась в подъезд и тут же услышала душераздирающий крик, женский крик, ее крик… Он и поныне стоит у меня в ушах…

Все было кончено. Расчет оказался верным – мы с Желтковым были правы… Я убила свою сестру.

…Едва удерживаясь на ногах, я вернулась в машину, села и закрыла руками лицо. Да, меня не было там, в спальне, куда вскоре после нашего ухода вошла Елена Пунш, но я очень хорошо себе все это представила…

Не услышав голоса Варнавы, которого она наверняка позвала, прежде чем приняться за поиски денег, Пунш, вероятно, бегло осмотрела квартиру, а потом решила зайти в спальню и поискать кейс там, под кроватью… Я вообще не уверена, что ей был нужен в ту минуту Варнава. Деньги! Она пришла сюда только за деньгами!

В чем она была? Она была в черном бархатном платье, сливавшемся цветом с ее темными мыслями.

Мое сознание вновь и вновь прокручивало черно-белое кино – хронику получасовой давности, и изображение дрожало, как если бы пленке было лет пятьдесят… И я ВИДЕЛА, пусть и в таком ирреальном варианте, все, что происходило в тот момент в спальне моей матери.

Вот она открывает дверь, заходит, цокая своими острыми каблучками, в темноту комнаты и еще не видит, что тот, с помощью которого она собиралась убить и меня, и Варнаву, и всех, кто мешал ей в осуществлении собственных планов, уже лежит на полу… Он тяжелый, толстый и длинный. Свет, падающий на поверхность его кожи, раскрашенной самой природой в черно-желтые с зеленоватым отливом тигровые узоры, заставляет мерцать чешую… Под кожей затаились могучие мышцы, уставшие от ожидания… Он голоден, он очень голоден, это непременное условие. И не зрение, а именно обоняние срабатывает первым: крепкий и родной, древний, как мир, запах крови возбуждает его и заставляет вскинуться вверх почти во весь трехметровый рост и броситься на неосторожную, так легкомысленно позволившую себе споткнуться о него жертву…

Гигантский тигровый питон, привлеченный запахом кроличьего пуха и крови, вскинувшись и вцепившись острыми зубами в шею жертвы, мгновенно закручивается вокруг ее тела смертельной спиралью, сдавливает ее и держит, пока не перестанет биться сердце… Кролик ли это, курица ли – срабатывает инстинкт… И задержись я немного возле сумки, таким же страшным мог быть и мой крик…

Мы вернулись с Мишей в лес, где, войдя в дом Ивана и увидев измученное лицо Смоленской, я отвернулась и спрятала лицо. Мне не хотелось, чтобы она, эта чистая женщина, увидела и поняла по моему удовлетворенному взгляду всю грязь и низменность моих мыслей и чувств: мести, презрения, сладости отмщения и еще целого сонма дьявольских искушений… Равно как раскаяния – этого запоздалого и светлого чувства.

• Предыдущая
• 96/103
• Следующая