Манька (Рассказы) - Казаков Юрий Павлович - Страница 9

Куда выведет его эта дорога, он не знал. Но было у него снова легко и радостно на душе, опять он шел спорой походкой человека, привыкшего много ходить, шуршал палкой по траве и кустам, постукивал ею по деревьям, тихонько напевал что-то веселое. И только воспоминания о ночной неудаче и слабая тоска по чему-то незнакомому, которую он почувствовал вчера, стоя на коленях в темной горнице, слабо покалывала сердце.

Так шел он весь день, а вечером попросился ночевать в далекой деревне.

Свадьба была в самом разгаре. Жениха с невестой давно свели в другую избу, прокричали по деревне первые петухи, а гармонист все играл, изба дрожала от дробного топота, ослепительно и жарко горели пять ламп, и на окнах еще висли неугомонные ребята.

Много было выпито и съедено, много пролито слез, много спето и сплясано. Но каждый раз на стол ставились еще водка и закуска, гармониста сменял патефон с вальсами и танго, топот и присядку — шарканье подошв, и веселье не убывало, все слышнее становилось на улице и еще дальше, в поле и у реки, и теперь во всех окрестных деревнях знали, что в Новодворье гуляют.

Всем было весело, только Соне было тяжело и тоскливо на душе. Соня — девушка лет двадцати шести, худая, с заметными жилами на шее, поблекшим лицом и редкими, неопределенного цвета волосами — молча сидела в углу. Острый нос ее покраснел от выпитой водки, в голове шумело, сердце больно билось от обиды, от того, что никто ее не замечает, что всем весело, все в этот вечер влюблены друг в друга, и только в нее никто не влюблен и никто не приглашает танцевать.

Она знала, что некрасива, стыдилась своей худой спины и сколько уж раз давала зарок не ходить на вечера, где танцуют и поют, и влюбляются, но каждый раз не выдерживала и шла, все еще надеясь на какое-то счастье.

Даже раньше, когда она была моложе и училась в институте, в нее никто не влюблялся. Ее ни разу не про водили домой, ни разу не поцеловали. Она окончила институт, поехала работать в деревню, ей дали комнату при школе. Вечерами она проверяла тетради, читала, учила на память стихи о любви, ходила в кино, писала длинные письма подругам и тосковала. За два года почти все подруги ее вышли замуж, а у нее за это время еще больше поблекло лицо и похудела спина.

И вот ее, словно в насмешку, пригласили на свадьбу, на чужую свадьбу, и она пришла. Она жадно смотрела на счастливую невесту, вместе со всеми кричала слабым голосом: «Горько!» — и ей было действительно горько от мысли, что своей свадьбы она никогда не сыграет.

Ее познакомили с ветеринарным фельдшером Николаем, мрачным парнем с резким красивым лицом и диковатыми глазами. Их посадили рядом, и он пробовал сначала ухаживать за ней. Соня пила и ела все, что он предлагал ей, благодарила взглядом, и ей казалось, что взгляд ее полон нежности. Но Николай почему-то все больше мрачнел, скоро перестал ухаживать за ней, начал заговаривать с кем-то через стол. Потом он совсем ушел от нее, много плясал вскрикивая, болтая длинными руками, дико озирался на всех, подходил к столу, пил водку. А после вышел в сени и больше не вернулся.

Теперь Соня сидела одна в углу, думала о своей жизни, презирала всех этих довольных и счастливых пьяных, потных, презирала и жалела себя. Недавно она сшила платье, очень хорошее темно-синее платье, все хвалили его и говорили, что оно ей к лицу. И вот платье не помогло, и все осталось как было…

Часа в три ночи Соня, всеми забытая, несчастная, красными пятнами на щеках, вышла в сени и оттуда на крыльцо.

Избы стояли черные. Деревня спала, везде было тихо, только из открытых окон избы, где гуляли, неслись в темноту пронзительные звуки гармошки, крики и топот ног. Свет пятнами падал на траву, и трава казалась рыжей.

У Сони задрожал подбородок, она закусила губу, на это не помогло. Тогда она сошла с крыльца, еле смогла дойти до березы, нежно белеющей в темноте, привалилась к ней плечом и зарыдала. Ей было стыдно рыданий, она боялась, что услышат, и чтобы не услышали, зажала в зубах душистый платок. Но ее никто не слышал, только вздрагивала береза. «Ну, все, все! — говорила себе Соня, крепко закрывая глаза. — Ну хватит же! Больше не надо! Надо же идти!» И она хотела идти, откачивалась от березы, а ноги не держали ее, и идти она не могла.

— Кто такое? — громко спросил кто-то сзади.

Соня затаила дыхание, быстро вынула изо рта платок, вытерла о плечо лицо, не отпуская березы, стыдливо оглянулась: это был Николай. Его качало. Чтобы не упасть, он схватил ее за плечо. Рука его была перепачкана землей.

— А! — пьяно протянул он. — Это вы? А я… на огороде был.

Он качнулся и прижался к ней.

— На… свадьбу, сволочь, пригласил! — с усилием выговорил он. — А? Убью! Теперь все! Литром хотел откупиться… Врешь, гад! Меня не купишь!

Николай заскрипел зубами и матерно выругался.

— Вам плохо? — испуганно спросила Соня. — Хотите воды?

— Кого? Мутит меня…

Он оторвался от Сони, пошел за угол. Там, упершись головой в стену, стал давиться, икать, отдирая пальцами липкую слюну. Соне стало его жалко. Она принесла из сеней ведро воды, стала поливать ему на голову. Он покорно нагибался, фыркал, бубнил что-то непонятное.

Потом с мокрой головой, в рубашке, он сидел на крыльце и курил, а Соня отмывала пиджак.

— Вам легче теперь? — тихо спросила она, боясь, что кто-нибудь выйдет и увидит ее.

— Малость полегчало… Чего это я вас раньше не видал? Я тут всех знаю.

— Я редко хожу на гулянки.

— А! Вы при школе живете?

— При школе.

— Провожу, желаете?

Николай встал, надел пиджак, помотал головой и пошел в сени напиться.

— Вы чего плакали-то? — спросил он вернувшись. — Обидел кто?

У Сони благодарно забилось сердце, она опустила голову.

— Нет, никто не обидел…

— А то вы скажите! Если кто тронул, я ему, гаду, ребра поломаю!

Николай взял Соню под руку, они перешли пыльную дорогу, свернули налево, пошли тропинкой мимо плетней и огородов. Роса уже пала, трава была мокрой.

Соне хотелось смеяться. Она была для себя сейчас как чужая. Ей хотелось положить голову. Николаю на плечо, но она стыдилась этого желания, а когда Николай, качнувшись, прижимался к ней, она поспешно отстранялась.

— Послушайте, вы совсем пьяный! — с нежным укором, как старому знакомому, говорила она ему.

— Ну да! — Николай тер себе рукою лицо. — Какой там пьяный…

Они подошли к школе и поднялись на крыльцо. Соня растерялась. Она не знала, что делать: уйти сразу или постоять? Сначала она хотела уйти, но испугавшись, что Николай обидится, осталась.

Николай почему-то опять опьянел, сипло дышал, крепко держал Соню за руку.

— Ну, расскажите же что-нибудь, — попросила она, поднимая к нему бледное в темноте лицо.

— Чего там рассказывать… — хрипло ответил он, схватил ее, сжал так, что хрустнули кости, и стал целовать мокрыми губами.

— Пустите! — шептала она вырываясь. — Пустите!

Не такими представляла она свои первые поцелуи, но ей так хотелось любить кого-нибудь, так хотелось ласки, что она тотчас простила ему все и смотрела на него испуганно и преданно. Она одновременно отталкивала его и прижималась, всхлипывала и повторяла уже безвольно:

— Пустите! Какой вы…

— Тихо! — говорил он шепотом, толкая ее в темные сени. — Тихо! Чего ты, ну чего ты, дура!

В сенях он прижал ее к стене, расстегнул платье, ощупал тело ее жадными руками, грубо щипал, ерзал лицом по ее тощей груди.

— Коля… Успокойся, милый! Боже мой, что же это?

— Любишь меня? — спрашивал Николай, дыша перегаром. — Любишь? — И он снова зарывался носом ей в платье.

— Не надо, Коля, не надо! — сказала она вдруг так печально, что Николай выпустил ее. Отдышавшись, он покашлял немного, закурил, посмотрел при свете спички ей в лицо.

— Ну, ладно… — забормотал он. — Не сердись. Ты вот что… Ты приходи завтра к риге. Придешь?