И снова про войну (Рассказы и повесть) - Зеленин Андрей Сергеевич - Страница 21

— Эт-тогда хорошо, — парторгу ответили. Снова спросили: — А ежели ведро картошки — это что получается: ведро патронов?

Тут засмеялись все. И парторг улыбнулся. Но, по ёжику волос рукой целой проведя, сказал:

— Ведро картошки, товарищи, это целая граната.

— А мешок тогда что? — тут же кто-то нового ответа потребовал.

— А мешок — это снаряд! — поставил точку парторг из МТС, словно гвоздь вбил.

Фимке эти слова в душу запали, а тут ещё письмо от отца: «…Об одном и жалею только: порой снарядов не хватало, чтобы добить эту вражью нечисть…»

Вот и копал Фимка картошку и видел: не мешки встают за его спиной, а настоящие снаряды. Для отца.

«Пятьдесят пять снарядов для Вашей героической пушки накопал Ваш сын Ефим Семёнович, — заканчивал письмо Митька. — Пусть эти снаряды все до единого попадут в фашистские танки и доты, а лучше — в самого Гитлера! Весь наш третий класс, и вся наша школа, и все деревенские желают Вам и Вашим товарищам, Семён Исакович, крепкого здоровья и поскорее разгромить фашистов!»

Подписей под Митькиными словами набралось больше сотни, даже дед Силыч крестик поставил, — так и не выучился грамоте.

Фимка в горячке провалялся неделю — жар не спадал, думали, не тиф ли, в больницу хотели свезти, но ближе был военный госпиталь, отправили туда. Врач военный потом диагноз поставил: нервное истощение.

Получил ли деревенское письмо Семён Исакович — неведомо. В сентябре письмо отправили, а в октябре на Фимкиного отца похоронка пришла, мол, погиб смерть храбрых. Долго потом председатель колхоза Фимку уговаривал в школе остаться. Фимка всё хотел сперва на фронт сбежать — за отца отомстить, потом в колхозе работать — чтобы на заводах ещё больше снарядов и патронов для фашистской погибели изготовить смогли. Уговорил председатель парня, нашёл какие-то нужные слова. Остался Фимка в школе, но всё лето сорок четвёртого в полях провёл: всё, что мог, делал, даже траву косить научился…

И пусть Фимкин отец снаряды сына получить не успел, они, снаряды эти, своё дело сделали — все пятьдесят пять. Как говорится, и враг был разбит, и Победа была нашей.

У ИВАНОВА СЫН РОДИЛСЯ

Рассказ

В сентябре сорок первого Иванову повестка пришла, в армию.

В октябре он уже на фронте был и почти до Москвы дошёл — отступал.

В ноябре его ранили — легко, в медсанбате полторы недели пробыл и к декабрю опять на передовой оказался.

В декабре Иванову письмо пришло: сын родился. Первый.

Из политотдела дивизии агитатор в роту прибыл — рассказывать, что такое Москва, что такое Советский Союз, как к нам страны другие относятся, чего от нас ждут, и что завтра наступление…

Думал агитатор: как бойцов так собрать, чтобы побольше их его услышали? А бойцы — вот они, кто от службы свободен, все вокруг Иванова сидят — сто человек вокруг одного разместились!

Что такое?

А у Иванова сын родился! Не каждый день такое бывает.

Все бойцы подарки на посылочкуу домой Иванов принесли: кто сахара кусок, кто печенья пачку, кто платок носовой, кто обмылочек — в деревне всё в дело сгодится. У кого для дитя ничего не нашлось, папашу молодого побаловали: козью ножку[18] свернули, сто грамм налили, обойму винтовочную в подсумок сунули — пять патронов дополнительно — это ж тоже не просто так!

Сидит Иванов у костерка, козью ножку потягивает, отвечает:

— Спасибо, братцы!

А братцы рассказывают:

— У меня первый-то уже в седьмой класс пошёл, пишут — учиться не хочет, на завод собрался, раз в армию не берут! Будет, говорит, снаряды делать.

— А мой нынче, вместе с классом, весь сентябрь в полях провёл: колоски собирали, а потом — картофель. Десять лет пацану всего!

Ему учиться бы! А он — в поле с утра до ночи. Как большой работает.

— А у нас две девчонки, — третий говорит. — Пишут, школу под госпиталь заняли. Так они пока не учатся, в том госпитале работают: бельё стирают, бинты. Перевязки делают уже, научились.

А четвёртый вздыхает:

— А мои там остались, под немцем. Трое. Мал мала меньше. Живы ли?

Иванов итог подводит:

— Завтра дадим немцу прикурить! Чтоб все ваши живы остались, чтобы все учились! И мой — тоже.

— Дадим! — бойцы соглашаются. — Ещё как!

— Мой в Москву всё хотел! — другой боец разговор про сына начинает. — На Кремль посмотреть. А тут война!

— А мои в университет московский после школы собирались поступать! Они у меня двойней родились. В Москве до того не бывали, а вот же: в Москву!

Иванов и тут слово вставил:

— Вот отобьём немцев, все на столицу посмотрим! И я своего Ваньку привезу!

— Отобьём! — бойцы соглашаются. Спрашивают: — Что, Иваном решил назвать?

— Жена в письме спрашивает: как? — Иванов отвечает. — Отпишу: пусть Иваном!

— Сколько ж народу горе мыкает из-за этого Гитлера клятого! — старый солдат вдруг вздохнул. — У парня сын родился, а он его когда ещё увидит!

Встал Иванов:

— Увижу! А не увижу, неужто ему не поможете?

— Да тьфу ты! — солдат ругнулся. — Я всю страну изъездил! От Тихого океана до Балтийского моря. Большая у нас страна. И больше в нашей стране людей! Не тех зверей, что у Гитлера, а людей именно! Таких ни в каком другом государстве не найдёшь! Помо-огут! Обязательно. А нам… Нам только дай до этих фашистов добраться! Скорее бы в бой уже!

— Скоро! — Иванов сказал. — Давайте-ка оружие лучше проверим да письма домой напишем. И я своему Ваньке отпишу…

Поднялась рота — разошлись бойцы по землянкам, по взводам своим, по отделениям: лейтенанты, сержанты, красноармейцы. У костра один агитатор остался — лоб трёт: надо же, приехал говорить, а и слова не произнёс! Что в политотделе докладывать?

Вернулся в штаб дивизии, в политотдел, а там командующий армией, генерал:

— Здравствуйте, товарищ старший политрук. Откуда?

— С передовой, товарищ генерал! В одну роту ездил с докладом о текущем моменте и грядущем наступлении.

— И что там, в роте?

Полагалось агитатору доложить как есть, сказать, что задание не выполнил, но вдруг вспомнил старший политрук, что в роте было, улыбнулся и ответил:

— У красноармейца Иванова сын родился!

— Да ну! — будто не поверил генерал. А затем и сам улыбнулся: — Это хорошо! — Потом и вовсе засмеялся: — Так и командующему фронтом доложу!

Доложил — не доложил, неведомо, может, и было. Ну, а Иванов к концу января сорок второго почти двести километров прошагал. На запад. И не просто так, а с боями их прошёл — каждый километр. Не отступал — наступал.

И дальше бы пошёл, да в одной из атак получил тяжёлое ранение. В грудь да в живот. По солдатским меркам — не жилец был, но… Что уж там с Ивановым в госпитале делали, однако на ноги его подняли. А вот воевать — не отпустили. Подчистую комиссовали.

Вернулся Иванов домой, в деревушку свою уральскую. Жену обнял, Ванюшку — крепко-крепко, и сразу же к начальству колхозному: давайте работу! И до самой Победы за двоих-троих трудился: рожь растил, картофелем занимался, на лесозаготовках лес валил да дрова рубил.

После Победы, не сразу, конечно, но полегче стало. И мужики стали возвращаться — опять же не все, понятно: кто убит, кто без вести пропал, — не все, в общем, вернулись.

В сорок шестом, в мае, хоть выходного и не было, а всё одно загулял народ девятого, особенно к вечеру. Фронтовики вышли — на гимнастёрках старых бронза да медь, а у кого и серебро с золотом: ордена. Медали. А у Иванова — ничего!

Ванюшка уже в уме был, много чего знал, в четыре с половиной года имя своё писать умел, вот и спросил, на других глядя:

— Папка, а ты воевал?

— Воевал.

— А где твои награды?

— А вот, — Иванов ответил, на две нашивки, на гимнастёрке, с правой стороны над карманом, ткнул — одна жёлтого цвета, другая красного: за тяжёлое ранение да за лёгкое. — Все мои награды тут…