...Начинают и проигрывают - Квин Лев Израилевич - Страница 34

— А, Тихон! — догадалась она. — Я и запамятовала, что Клименко… Нет, он раньше нас. Да и не любил его Коля, хоть они в Мигаях и жили в соседях. Жмот! Зарабатывал хорошо, а жену свою, Соню, в голоде держал. Да и поколачивал исподтишка. И дочку тоже, пока замуж не выскочила. Вот и мается сейчас один, попивать стал. — Она, видно, не знала, что Клименко уже нет в живых. — А Коля такой: кого невзлюбит, так надолго. Вот и со Стасиком, — разговорилась наконец она. — Ведь надо же, отец с сыном десять лет в ссоре, даже больше… Ой, может, я совсем не то говорю?

— Нет, нет, это интересно… Почему же?

— Из-за меня все. — Матрена Назаровна тяжело вздохнула. — Вот не захотел Стасик, чтобы Коля опять женился, любил, значит, сильно мать-покойницу. Говорит: женишься — уйду из дома. А ведь еще шестнадцати не было. И верно — ушел. Такой же упорный, как отец.

И ни слуху о нем, ни духу. Я говорю Коле: разыщи, нехорошо получается, один он у тебя. Нет, говорит, пусть он меня ищет, раз сам ушел… И вот ведь, нашел нас Стасик, теперь уже, когда его ранило и в госпитале лежал. Говорит, еще до войны искал, да письма все из Мигаев обратно возвращались. И то верно: не только мы оттуда выехали, соседи тоже…

У меня мелькнула совершенно невероятная мысль. Сын, оскорбленный женитьбой отца, двенадцать лет вынашивает планы мести. Наконец, предоставляется возможность. Он тайно приезжает в наш город, проходит в гараж…

Кто его пропустит на комбинат! И откуда ему знать машину отца, все обстоятельства… Да и появился он здесь уже после гибели Васина — нечего зря придумывать.

— Ваш муж знал, что он приедет?

— Да вы что! Сам пригласил! Как Стасик объявился, Коля стал от радости сам не свой. Письма ему в госпиталь слал чуть не каждый день — приезжай, сынок, вместе будем жить. Телеграмму дал от меня и от себя, часы считал. И вот…

Ее глаза наполнились слезами, и она снова отвернулась.

Да, еще Клименко! Стасик и Клименко убил?… Чепуха! Чепуха на постном масле!

— А паренек тот, Смагин Андрюша, правда, виноватый? — спросила Матрена Назаровна неожиданно.

— Видите ли, пока трудно сказать. — Я вертелся, будто меня поджаривали. — Запутанное дело. Следствие еще ведется. Но распутаем, распутаем, вы не сомневайтесь…

От всего длинного и в общем безрезультатного разговора с Васиной в голове у меня почему-то застряло одно: телеграмма.

Интересно, что же Васин все-таки в ней написал? Может, не так уж великолепно относился он к сыну, как расписывает Матрена Назаровна? То слышать о нем не хотел, то сразу такая любовь…

Поскольку никаких других нитей не было, а путь так или иначе лежал мимо почтамта, я решил заглянуть на телеграф. Вызвал начальника смены, показал удостоверение.

— Вы храните сданные телеграммы?

Молоденькая симпатичная начальница, порозовев от волнения, сказала, что да, бланки хранятся целых четыре месяца. Не только бланки, но и телеграфные ленты — копии.

— Тогда отыщите мне телеграмму вот с таким адресом. Сдана на той неделе. — Я протянул ей бумажку с названием города и номером госпиталя, в котором лежал Станислав Васин.

Бланк нашелся очень быстро.

«ПРИЕЗЖАЙ СКОРЕЕ ДОМОЙ СЫНОК МЫ МАМОЙ БУДЕМ ТЕБЕ ОЧЕНЬ РАДЫ, — читал я со все нарастающим разочарованием. — ЦЕЛУЮ ОБНИМАЮ ТВОЙ ОТЕЦ ВАСИН НИКОЛАЙ».

Я переписал текст в блокнот — надо же отчитаться за проделанное перед щепетильным Фролом Моисеевичем — и, поблагодарив уже совсем успокоившуюся и начавшую строить глазки юную телеграфную начальницу, отправился восвояси.

В моем кабинетике, очевидно, опять спасаясь от Черепа, прохлаждался Юрочка с областной газетой в руках:

— Читал? Вот дают, так дают!

— Что там? — отозвался я довольно хмуро.

— Сейчас. «Обжалованию не подлежит». — Пояснил: — Заголовок такой… — И стал читать вслух: — «В село приехал прокурор. Из села увезли неподвижное прокурорское тело. Случай печальный. Однако не будем наводить читателя на черные размышления. Скажем прямо: прокурорское тело не было мертвым, оно было мертвецки пьяным…». А дальше, как все случилось. Сильно рубанули, а? — веселился Юрочка от всего сердца. — Жаль только, не по нашему! Но ничего, влетит когда-нибудь и ему.

Юрочка в такой своеобразной манере утешал меня, решив по моему кислому виду, что я все еще справляю траур по вчерашней неудаче.

Я написал краткий рапорт, приложил к нему текст телеграммы и, не теряя времени, пошел к Фролу Моисеевичу на доклад.

Тот был в дурном настроении, видать, основательно нагрызся за день своих «семечек». Прочитал рапорт и нервно дернул головой на тонкой шее:

— Упущение.

— Где?

— Нет номера и времени отправки телеграммы.

— Кому это нужно? — фыркнул я.

— Следствию! — Он негодующе посмотрел на меня. — Проставьте!

— Но я даже не записал.

— Ничего не знаю! — голова снова дернулась.

В такие минуты спорить с ним бесполезно. Осталось только натянуть шинель и двигать на почтамт.

Там уже работала другая смена, и щупленькая, с огромными черными глазами женщина, заменившая прежнюю кокетливую начальницу, выслушав меня, без лишних слов пошла к шкафу, где хранились ленты и бланки.

— Посмотрите сначала текст! — протянул я ей блокнот.

— Не надо, я помню так. — Перебирая тугие свитки телеграфных лент на верхней полке, пояснила: — У меня сын на фронте, тоже Станислав, и я запомнила. Передавала и думала про себя: везет же этому Васину, сын живой вернулся. А у других…… Вот! — нашла она нужную ленту.

Я прочитал с удивлением неожиданно короткое: «ПРИЕЗЖАЙ СЫНОК ЖДЕМ ЦЕЛУЕМ ПАПА».

— Нет, тут что-то другое, — я озадаченно почесал затылок. — У меня не такой текст. Да и адресовано почему-то не в госпиталь, а на почтамт, до востребования.

— Покажите…

Она мельком заглянула в мой блокнот, вернулась к шкафу и быстро отыскала вторую ленту, подлиннее первой.

— Эта?

Я сверил текст.

— Вот! Другое дело!… А как же та?

— Ну, значит, он подал сразу две телеграммы.

— Но зачем?… Отыщите, пожалуйста, бланк той, короткой телеграммы.

Женщина снова принялась было за поиски, но тут же, что-то вспомнив, склонилась над лентой.

— Ах, да, да, ее же нам передали из пятого отделения — вот видите, в начале стоит цифра «пять» карандашом. У них испортилась морзянка, и они диктовали прямо по телефону. Бланк у них, там спросите…

Не понимая еще что к чему, но чуя важное, я потащился в пятое отделение — на самой окраине города, возле реки.

— Из угрозыска, — просунул я руку с удостоверением в квадратную дыру в толстенной стене, похожую на амбразуру. — Найдите мне, пожалуйста, бланк этой вот телеграммы.

Девушка смятенно сунула в ящик стола толстую потрепанную книгу.

Я ждал с замиранием сердца. Сейчас скажут: нет бланка.

Пропал, сгорел, мыши сгрызли…

Нет, нашелся! Все оформлено, как надо. Номер. Время отправки из отделения: 18.32. Я сравнил почерк на бланках. Один и тот же, прямой, чуть корявый. Тексты, как в том, так и в другом случае, написаны на листке из школьной тетради в клеточку, а уж потом аккуратно приклеены к фирменным бланкам.

И здесь тоже, на мое счастье, телеграфистка оказалась той самой, которая продиктовала телеграмму по телефону; иначе, бегай потом по городу, ищи до самой ночи.

— Она у вас долго пролежала?

— Ой, что вы! Как принесли, сразу передала.

— Точно? — спросил я с сомнением, вспомнив про ее пухлую книгу.

— Конечно! У нас в тот день с самого утра морзянка не работала и я передавала по мере поступления. Да их и не так много бывает, не скапливаются.

— А кто подал телеграмму, тоже помните?

— Вот кто — не помню, — ответила телеграфистка виновато. — Сами же видите, какое у нас оконце — еле рука пролазит. Сунули, рассчитались — и только дверь хлоп!…

Я облизнул губы. Во рту все пересохло от волнения. Первая телеграмма, на адрес госпиталя, была отправлена с почтамта в пятнадцать ноль-ноль.