...Начинают и проигрывают - Квин Лев Израилевич - Страница 32

— Слушай, Вадим, — спешно переменил я тему раз говора, — верни мне дело Смагина.

— Дудки!

— Прошу тебя, — оседлав строптивость, я смиренно опустил глаза.

— Да оно уже у моего следователя. Благодарности он тебе, конечно, не объявит, не жди.

— Вадим… — Я не знал, какие найти аргументы, чтобы его убедить. — Понимаешь, мне просто необходимо.

— Престиж оперативника? — вернул он мне должок.

Я не стал спорить:

— Пусть так!

Вадим оказался великодушней, чем я ожидал. Сказал без всяких дальнейших подтруниваний:

— Бери, черт с тобой, я дам команду. Но предупреждаю: капитала ты на нем не наживешь. Повозишься с месяц и сдашь в нераскрытые. Знаю я такие путаные дела — хуже нет, чем затаенная месть. Сплошная патология, пониманию нормального человека просто недоступно; надо быть таким же маньяком… Аделаида Ивановна!

Та вынырнула мгновенно, как пробка из воды, и встала на свое постоянное место, точно посреди дорожки, ни на сантиметр ближе или дальше.

— Сенькина сюда! — И повернулся ко мне: — Вот теперь он, пожалуй, объявит тебе благодарность…

В столовой сегодня, впервые за сколько-то там месяцев, давали коммерческое пиво, и прилавок трещал от энергичного напора женщин с кастрюлями и ведрами. Зинаида Григорьевна, как обычно, берегла для меня место. И не только для меня — Дине тоже; та унеслась домой за посудой.

— Вы разве пиво не пьете? — удивилась Зинаида Григорьевна, заметив, что я не порываюсь к прилавку. — Идите, вам должны отпустить без очереди.

— А, хлебать кислую водицу… Вот товарищ мой, — я оглянулся в поисках Арвида; нет, его не было, он обычно обедал позднее меня. — Надо ему позвонить, а то еще прозевает.

— Говорят, много привезли, чуть ли не четыре бочки… А он что, очень любит пиво?

— Латыши все любят.

— Так он латыш? — заинтересовалась Зинаида Григорьевна. — Из Латвии?

— А где еще латыши?

— Ну как же… Вон у меня до войны подруга была, Ирма, так она себя называла латышкой московского розлива: родилась и выросла в Москве.

Я рассмеялся.

— Нет, он латыш самого что ни на есть латвийского розлива.

Подбежала запыхавшаяся Дина с мятым бидоном.

— Что? Пиво латвийское?

— Вот она всегда так, — пожаловалась на подругу Зинаида Григорьевна. — Услышит звон…

— А что?

Дина, глядя на наши веселые лица, непонимающе хлопала глазами.

— Мы не про пиво, а про моего приятеля, — сжалившись, пояснил я. — Он из Латвии. Из… — Я назвал город на реке Даугаве, неподалеку от прежней советской границы.

— Правда? — Дина обрадованно всплеснула руками. — Значит, они с Зиночкой земляки. Может, даже были там знакомы, а? Вот бы здорово!

Я удивился.

— Вы разве тоже из Латвии? — спросил у Зинаиды Григорьевны.

— Дина вам наговорит, слушайте больше! — усмехнулась она. — Просто жила там с мужем перед войной некоторое время — он ведь у меня кадровый военный, а так я с Курщины.

— Нет, давайте все-таки познакомим их! — загорелась Дина. — Встреча двух земляков из Прибалтики в далеком русском городе — так интересно, так интересно!… Ой!… — спохватилась она. — Очередь пропущу!

И понеслась к прилавку, размахивая пустым бидоном…

Вспомнив «приказ» майора Антонова, я побродил часа два по городу, наслаждаясь неожиданно теплым зимним днем.

Ну, туберкулез — не туберкулез, а бывать на свежем воздухе, проветривать мозги все-таки изредка надо, он прав.

Вечерело. Разбухшее багровое солнце медленно потонуло за зубчатой гребенкой леса на горизонте, нехотя уступив город сиреневым теням. Без солнца те быстро густели, наполняя улицы. Редкие немощные фонари едва освещали снег у подножья столбов. Деревянные тротуары с их коварными ловушками в виде треснувших досок и ям стали особенно опасны. Прохожие осторожно двигались посреди улицы по оттаявшей днем, а теперь быстро замерзшей и оттого особенно скользкой колее. Одинокие машины изредка загоняли их с колеи в снег по колено.

Арвид опять в одиночестве сидел за своим столом посреди огромной, освещенной только в одном конце комнаты.

— У тебя здесь плюс или минус? — я зябко поежился.

— Плюс-минус ноль, — он устало улыбнулся. — Сегодня не топили. День экономии.

— Пойдем ужинать, — предложил я.

— А я еще и не обедал.

— Что, тоже день экономии?

— Нет, очень занят был.

— Куда годится! — возмутился я. — Так и сидишь весь день голодный?

— Голодный? Нет. У дежурного кипяток, начальник сухарей дал, — ему посылку из деревни прислали.

— Начальник у тебя, я смотрю, парень хоть куда!… Пойдем, пойдем, я тебе землячку организовал. В твоем городе жила, на той же улице, в том же доме. По-латышски шпарит, как туземка, — придумал я с ходу, чтобы заинтриговать его еще больше. — Эс теви милу, — припомнились кстати госпитальные уроки Арвида: «Я тебя люблю», по-латышски… — Ждет нас в восемь ноль ноль. И еще пиво!

— О! — оживился Арвид. — Три года не пил.

— Тогда пошли скорей, а то разберут.

— Еще надо вот это…

Я посмотрел, над чем он мучается. Бог мой, все тот же несчастный старик!

— С ума сошел! Тебе бы не сухарей, а гауптвахту. Ну, что ты там с ним все выдумываешь?

— Уже больше ничего! Вот, — Арвид ткнул пером в заголовок документа, лежавшего перед ним: «Постановление об отказе от возбуждения уголовного дела и производства расследования». — Только заполнить — и конец. В архив. Приказ начальника.

— Ну и правильно — он еще и недоволен!

Я взглянул на часы. Половина восьмого. Предложил, чтобы убыстрить дело:

— Давай диктуй, а я буду писать.

— Давай, — согласился он и уступил мне место за столом. — Пиши: «Клименко Тихон Васильевич. Год рождения: 1883. Место рождения: Украинская ССР, Одесская область, село Мигаи…»

— Мигаи, — записывал я, повторяя за ним.

И вдруг вспомнил: Мигаи! Знакомо!

Откуда?

— Семейное положение — вдовец… Что ты? Пиши! — торопил Арвид.

— Погоди…

Мигаи… Васин — вот кто! Погибший шофер… Значит, они с Клименко из одного села?

— Когда он повесился? — быстро спросил я.

— Точно неизвестно. Медицинский эксперт считает, что провисел не меньше суток.

— А обнаружили когда?

— В среду. — Арвид поднял голову от своих бумаг. — А что такое?

В среду. Васин погиб во вторник. И Клименко, выходит, тоже? И они земляки… Случайное совпадение? Или…

— Ох, Арвид, — начал я хрипло и откашлялся, — сдается мне, и верно твоему самоубийце еще рано в архив!

До глубокой ночи мы с Арвидом ломали себе голову над внезапным открытием.

Могут ли Мигаи быть случайностью?

Вполне! Уж мы-то, фронтовики, знаем, что такое слепой случай.

Выйдешь утром из землянки. Тихо, не стреляют — благодать. Постоишь так, зажмурив глаза, под теплым солнышком. И тут ординарец окликает: «Товарищ лейтенант!». Возвращаешься недовольный: что ему еще там надо, не дает человеку погреться на солнце! А он сует тебе планшет — вот, взять забыли. Сплюнешь в сердцах: ах, чтоб тебе неладно, да не собираюсь я никуда!… И в тот самый момент — бах! Там, где ты только что стоял, дымящаяся воронка. Осталось бы от тебя одно воспоминание, если бы ординарец, вечный путаник, случайно не отозвал.

Или иду с бойцом, веду его к себе в роту. Новенький, необстрелянный, оглядывается тревожно по сторонам. Вдруг слышу — мина. Прямо на нас. Кричу: «Ложись!» — и сам валюсь как подрубленный. Рвануло, обсыпало землей. Встаю. Боец мой лежит, головой уткнулся в ствол сосны. «Подъем, говорю, кончай ночевать!» Лежит. Подхожу ближе и глазам своим не верю. Осколком мины у него аккуратно, словно бритвой, взрезало шинель, гимнастерку, рубаху под ней. А на теле — ни царапины. Сам осколок, рваный, весь в зазубринах, похожий на каменный нож первобытных людей, глубоко впился в ствол сосны точно над головой парня. И тот лежит, белый, как его рваная рубаха, пошелохнуться боится, верить не смеет, что жив.