Когда Шива уснёт (СИ) - Валерина Ирина - Страница 26

Она недоумённо приподняла бровь:

— Откуда такая уверенность? Или это мужское, извечное — дай мне сына? Дорогой, я надеюсь, ты не шовинист? — сказала и тут же расхохоталась: вот кто-кто, но только не её Тадеаш! Так приятно было думать, что он «её». Грело неимоверно.

Эви положила ладонь на плоский живот. Есть Тадеаш, а теперь и… «маленький, рыбка крошечная, прозрачный, страшненький, самый лучший, мой, как же я тебя буду любить, уже люблю! Мальчик… или всё же девочка?».

В задумчивости она легонько прикусила нижнюю губу. Потом выпалила:

— Милый, а если все же родится девочка, дочка, ты будешь нас любить?

Тадеаш улыбнулся, но глаза его остались серьёзны:

— Эви, если бы родилась девочка, я бы вас обеих носил на руках, ни на минуту на землю не опускал бы. Но девочки не будет. Я не верю в чудеса, поскольку сам их создаю. И это чудо для меня невозможно. Просто поверь мне, что будет сын. — Он нахмурился, потёр лоб, разгоняя минутное замешательство, потом посмотрел на Эви в упор: — Дорогая, нам нужно поговорить. Я давно откладывал это, но теперь отступать некуда.

Её пробрал озноб — как обычно, в стрессовой ситуации резко сузились сосуды.

— Тадеаш, всё хорошо? Ты… ты совсем другой сейчас, я тебя не узнаю. — Она сунула холодные ладошки подмышки, обхватив себя крест-накрест. Тадеаш молчал. Эви кашлянула. — Ну, х-хорошо, я тебя внимательно слушаю.

Он потянул её за руки, побуждая встать, обнял, прижал к себе, заговорил нервно, сбивчиво:

— Ты только ничего не бойся, так? Родная моя, ничего со мной не бойся. Никогда. Я не причиню тебе вреда, не брошу, не обижу даже словом. С нами по-прежнему всё хорошо. Дело в другом. То, что я собираюсь рассказать, оно, ну… Эви, это настолько невероятно, что я… Ну, не знаю я, с чего начать.

Уткнувшись носом в его грудь, она глухо пробормотала:

— Бла́зну[12]… Как же ты меня напугал… Меня нельзя пугать, понимаешь? Меня можно любить. Нужно. Прятать от злого мира. Целовать. Носить на руках. Я же вселенная сейчас, и во мне плавает крошечная рыбка-галактика. А ты нас так… выстуживаешь. — Эви шмыгнула носом: — Хлупа́ку[13]. Не знаешь с чего начать — начни с начала

«Каждому мыслящему мужчине однажды становится одиноко. Раньше или позже приходит понимание, что начинаешь повторяться. Новые проекты не вдохновляют, потому что так или иначе они похожи между собой — точь-в-точь как куколки, исправно сменяющие друг друга на конвейере основного инстинкта. Потолок потенциала — твой личный предел — давит на макушку, и ты, немного пободавшись и набив увесистых шишек, постепенно смиряешься и сгибаешь шею, принимая на плечи основной вес собственной ограниченности. Тогда становится немного легче. Конечно, к этому можно привыкнуть. Со временем начинаешь находить преимущества. Смотреть в землю куда как полезнее для психики, чем, например, в небо. Там, наверху, всё настолько иллюзорно — кому, как не тебе, мастеру иллюзий, знать об этом? Но добро бы только иллюзии. Их можно развеять. А вот странный и невероятно притягательный мир, который тоже есть там, наверху, развеять не удастся. Он слишком материален, да и сотворен не тобой. Однажды узнав, не перестаешь думать о нём. Ты, со всеми твоими возможностями, состоянием, влиятельными связями и прочими „сверхценными“ погремушками, завидуешь бессильным мира того. Ты понимаешь, насколько это нелепо. Но не можешь не завидовать. Потому что невозможно быть более одиноким, чем наследник бога. Да, ты можешь всё. Ну, пускай почти всё. Ты создаёшь миры из ничего, ты отделяешь тверди друг от друга, ты населяешь планеты народами, которые тебя прославляют. Но есть вещи, которые ты бессилен изменить. Бес-си-лен. Даже если ты наследник бога. Тем более если ты всего лишь его наследник.

Однако, время присказок вышло. Пора рассказать саму сказку.

Жил-был один бог. Достаточно самолюбивый, молодой и амбициозный. Я бы даже сказал, замкнутый и горделивый, но эпический жанр исключает личные оценки рассказчика. Как и положено богам, наш демиург создал мир из ничего. После сотворения мира он отдохнул и почувствовал себя одиноким. Настолько одиноким, что ему даже показалось, будто бы он начал забывать Слово. Да и новый мир пустовал, усиливая тоску. Такой замечательный мир, в котором есть и Твердь снизу, и Твердь сверху, и Воды меж ними, и слоистый Эфир, и кипящая Плазма, и Дуб, растущий в ещё не помысленные выси, и Шелкопряд, жрущий Бесконечность, нуждался в не менее замечательном народе, способном испытывать вечную благодарность к своему творцу и родителю. Истосковавшись по вниманию, творец грезил не о рабах, но о детях, поэтому создавать свой народ как животных — из материалов мира — не захотел. Но приводить в мир детей способна только женщина. И бог пожелал женщину. Хорошо быть богом — вскоре она появилась. Опустим предысторию, тем более что у нас нет никаких достоверных данных. Отдельные мифы говорят, что женщина явилась к нему из нерукотворного мира всех богов. Если таковой и был, то только создателю об этом известно наверняка. Остальные источники вообще не придают значения тому, откуда она взялась. Но факт есть факт: женщина пришла. Иначе бы я здесь не расписывал страницы, мешая в вавилонскую кашу мифы, языки, времена и события.

Он пришла и сказала: „Ты звал? Я свободна, мой выбор принадлежит только мне, и я хочу быть с тобой“. И он возлёг с ней, и она зачала. Её живот рос не по дням, а по часам, и вскоре стало очевидно, что она носит не одного ребёнка. Он гордился собой и превозносил свою плодовитость. В свой срок на свет появилась тройня. Три прекрасных, здоровых ребёнка. Три девочки.

Его разочарованию не было предела. Втайне он презирал женщин, поскольку не забыл печальный опыт юности и красавицу Ша-Кти[14], отвергшую его страсть. Раз она, самая лучшая, отмеченная им, была так слепа, что предпочла ему другого, значит, она просто дура. Тогда что говорить о прочих, обыкновенных? С тех пор он больше не восхищался женщинами.

Он дал жене второй шанс. Она снова понесла тройню. Ей повезло — родились мальчики. На этот раз он открыл для себя радость отцовства. Сыновья получали всё его внимание и заботу. Любой их каприз исполнялся порой в ущерб здравому смыслу. Дочери из первой тройни и все последующие — а их было много, очень много, ибо жена его рожала дочерей куда чаще, чем сыновей, — росли в забвении, зачастую не видя отца годами.

Когда жена окончательно устала приводить в мир его детей, он ушёл от неё и взял в жены трёх самых красивых дочерей. Он научил их соперничеству — а они оказались талантливыми ученицами и в совершенстве освоили искусство интриги. Молодые плодовитые женщины, соревнуясь друг с другом, приносили ему много сыновей, но он решил не останавливаться на достигнутом и брал себе каждый год по новой жене, ещё моложе и краше предыдущих.

Время шло. Возмужавшие сыновья, повторяя отца, создавали свои гаремы, род ширился и рос. Пока что всем хватало места под крылом отца, и они славили каждый свой день под его сенью. Первые люди были полным подобием творца и не знали смерти. Однако они всё же могли погибнуть от серьёзных ран — правда, пока не открыли это, потому что ещё не начали убивать. Но всё впереди. Увы, это злая сказка.

Первая жена творца, живущая в забвении, поняла, что не нужна не только мужу, но и детям, и решила вернуться туда, где когда-то был её дом. Разумеется, её никто бы не отпустил. Поэтому она сбежала. Мифы не говорят, каким образом ей удалось отыскать выход из закрытого мира, но зато они сохранили память о проклятии творца. Узнав о вероломстве первой женщины, он проклял её и заодно всех своих дочерей, объявив их источниками зла. Он приказал стереть имя жены из памяти рода — и род покорно забыл имя своей прародительницы. Однако нашёлся отступник, сохранивший его в самом первом мифе в виде зашифрованного слова.