Школа ведьмовства №13. Сладкий запах проклятия (СИ) - Шавлюк Светлана - Страница 1

Шепот. Шелест. Шорох. Голые ступни утопают в тумане. Холодном. Невесомом. Непроницаемом. Он всюду. И лишь узкая тёмная тропа разрывает это плотное полотно. В царящей серости даже странные грибы на тонкой извивающейся ножке, растущие по краям тропинки, кажутся туманными. Но они светятся. Подмигивают. Зовут. Уводят дальше, вперед, в неизвестность.

Промозглый холод пробирает до костей. Обнимаю себя за плечи в жалкой попытке согреться. Кажется, туман проник в самую душу. Страшно. Оглядываюсь, но ничего не вижу. Дрожь пробивает не то от холода, не то от ужаса. Передергиваю плечами, отгоняя страхи. Или все же холод? Мгновение и на плечи опустилась шаль. Серая. Словно из того же тумана сотканная. Но нет, бабушкина. Ее запах — трав, выпечки, светлого деревянного дома. Лета и солнца. Стянула мягкие края, окунаясь в теплые воспоминания из детства. И, словно наяву, увидела добрую любящую улыбку бабули, лучики морщинок, почувствовала прикосновение сухих горячих рук, окунулась в светлые, почти прозрачные, голубые глаза. И туман вокруг, будто под напором добрых воспоминаний, стал рассеиваться. Лучи солнца прорезали непроницаемое полотно, освещая густой лес.

Странный сон. Очень странный. И такой реалистичный. Но я побуду здесь еще. Ради нескольких минут с бабушкой. Ради этих ощущений. И шепота, который доносит горькое 'прости'. Ее голосом. Не понимаю. Но не могу обернуться. Ноги несут вперед. И свет становится ярче. Он заливает все вокруг. Слепит. Жмурюсь в глупой попытке рассмотреть хоть что-то. Прикрываю глаза рукой на манер козырька и чувствую… Странное. Словно из холодных глубин вынырнула на теплую поверхность. Проснулась внезапно. Вроде бы…

Солнце, висящее в высоком голубом небе, согревает макушку, птицы щебечут, пчелы жужжат, пахнет… летом. Голые пятки щекочет сочная травка, а пальцы рук утопают в пухе бабушкиной шали. Нахмурилась и приоткрыла глаза. Происходящее нравилось мне все меньше. Бабушкину шаль я так и не смогла найти после похорон, но вот же, держу ее. Бред! Сплю, наверное, еще!

С тихим стуком под ноги упала книжка в деревянном, украшенном выжженным узором, переплете. Не узнать ее я не могла. Знала каждый завиток, каждую черточку витого узора. Тем удивительней стало увидеть книгу здесь. Сердце подскочило к горлу, когда я коснулась этой кладези знаний, в сторону которой до сих пор не смела даже смотреть. Бабушка была очень мягкой и доброй, но однажды увидев меня у этой раскрытой своеобразной тетради, строго-настрого запретила к ней приближаться. И ослушаться суровую в тот момент бабушку, я боялась до самой ее смерти. А уж после, книжка, как и шаль, просто исчезла.

Осторожно, как величайшую ценность, подняла фолиант с травы, смахнула несуществующую пыль и прижала книгу к груди. Сердце дрогнуло. Рана от потери любимой бабушки еще не затянулась, в груди заныло с новой силой, на глаза набежали слезы.

— Че стоим? Проход загораживаем?

Я встрепенулась от раздраженного возгласа. И, как горная козочка подпрыгнув, развернулась к воинственно подбоченившейся женщине. Она одарила меня внимательным хмурым взглядом и раздраженно поджала губы. Незнакомка стояла неподалеку от меня. Она поправила съехавшую косынку, смешно сдула выбившуюся из-под белой ткани прядь и вновь посмотрела на меня волком.

— Э-э, извините, — отступила, настороженно приглядываясь к незнакомке.

Дородная женщина, чьи темные с проседью, будто пеплом присыпанные, волосы выглядывали из-под косынки, подхватила с земли большую плетеную корзину, накрытую белой тряпочкой, подозрительно покосилась и прошла мимо меня, к приветливо распахнутой калитке.

— Извините, уважаемая, — окликнула ее, еще не до конца решив, зачем это сделала. — Э-эм, а что это за место?

Брови моей собеседницы сошлись на переносице. Она, эта немного странноватая мадам в расшитом ярким узором передничке, снова оглядела меня своими льдисто-голубыми глазами, что-то пошептала себе под нос и вскинула пронзительный, неприветливый взгляд.

— Чужачка!? — ни то спросила, ни то констатировала она. Прищурилась, тихо и зло выплюнула, — от вас одни беды. — И уже гораздо громче, командным тоном велела: — коли с добрыми намерениями, так не стой столбом, проходи, — важно выпятила грудь, — а коли, мысли дурные, — она прищурилась, словно уже наяву видела их, мысли мои, которые показались ей явно дурными, — возвращайся туда, откуда пришла!

И вот что-то мне подсказало, что она была бы рада, если бы я второй вариант выбрала. Еще бы и пирожок из корзинки дала бы в дорогу (если там, конечно, пирожки). Да беда в том, что я понятия не имела, где нахожусь, как сюда попала, и как отсюда выбраться. А уж если бы знала, то статую в лучах полуденного солнца точно бы не изображала, и духа моего бы не было на этом месте. Я себе уже и так всю руку исщипала в попытке вырваться из этого странного сна, который все больше отдавал реальностью. Пугающей такой, совсем неприветливой и абсолютно непонятной реальностью. Врачу надо будет обязательно показаться после того, как доберусь до дома. Мало ли, может, на фоне стресса после смерти бабушки, моя крыша решила со мной распрощаться. А напоследок одарила странными видениями, чтобы я не скучала без нее. Или, я вдруг стала сомнамбулой. Неважно. В любом случае, я явно не здорова.

— Ну, — требовательно и как-то даже воинственно прозвучал возглас незнакомки, — иди, коли явилась.

То самое чувство, когда вроде ни в чем не виновата, но очень хочется посыпать голову пеплом и от души извиниться. Именно такое чувство возникало у меня рядом с раздраженной женщиной. Конфликты я не любила, предпочитала их избегать, поэтому, осторожно обошла женщину и юркнула в отворенную калитку. Лицо и тело обдало прохладой, но ощущение мгновенно схлынуло под напором жалящих солнечных лучей.

— Только городских нам и не хватало, — позади послышался бубнеж.

Я и осмотреться не успела. Устало вздохнула, прикрыла глаза, собрала остатки своего дружелюбия, зацепилась крохами сдержанности за воспитание, натянула на лицо улыбку и развернулась.

— Извините, я вас не знаю, вы меня не знаете, давайте сделаем друг другу одолжение — вы мне скажите, что это за место, и как мне вернуться, а я исчезну с глаз ваших долой. Очень надеюсь, что навсегда.

«Сто лет в обед вы мне сдались, чтобы тут задерживаться», — подумала я, но распалять и без того нервную незнакомку не стала.

— Ишь, прыткая какая, — фыркнула женщина, — иди, давай, — махнула она корзинкой, едва ли не задела меня, тем самым придав ускорения, — пусть с тобой Ядвига Пятровна разбирается.

Теперь уже я свободной от книги рукой подбоченилась. Поджала губы и пристально посмотрела на хамоватую мадам.

— И чего это вы мной командуете? — протянула негодующе, теряя остатки самообладания, — и кто такая ваша Ядвига Петровна? И почему это она со мной разбираться должна?

— Ты глазками-то не стреляй мне тут, — угрожающе потрясла полной корзинкой, отчего мне пришлось сделать шаг назад, — иди, говорю. С ней объясняться будешь. И чего тут забыла, и откуда книга ведьмовска при тебе, — она покосилась на прижатую к груди бабушкину тетрадь. — Украла, небось.

— Вы, женщина, говорите, да не заговаривайтесь, — вспыхнула я и покрепче прижала свою находку к груди, — а то мало ли, станется, что это ни я чего украла, а вы, — выразительно взглянула на накрытую корзинку, — чего запрещенного скрываете.

— От выдерга, — она зло сверкнула глазами и, выпятив нижнюю губу, прошла мимо меня. Нос задирала при этом так, словно не корзинку несла в руках, а державу со скипетром. — За мной иди, языкастая. Еще и бесстыжая совсем, — меня одарили пренебрежительным взглядом. — Не хватало, чтоб увидали твое непотребство.

Фыркнула. Подумаешь, майка на мне на бретельках, да шорты, едва мягкое место прикрывают. Я, когда спать укладывалась, совсем не планировала прогулку в незнакомое место. Если б знала, принарядилась бы поскромнее. А так… Сделала независимое лицо, вздернула нос, стянула края шали поплотнее, чтобы грудь прикрыть, и пошлепала босыми ногами за своей провожатой. Пусть не думает, что ее слова хоть как-то меня задели. Моя пижамка поприличнее многих нарядов современных девушек будет. И за нее, за пижамку, мне не стыдно ни капельки. А легкий румянец, от которого щеки потеплели, так это от солнца, от жары полуденной.