Уездный город С*** (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна - Страница 108

Горбач перевёл на следователя удивлённый взгляд, и Титов в душе порадовался даже столь незначительному оживлению. Кроме данного русалками козыря, других аргументов в этом разговоре у Натана не было, и оставалось только играть на недавно пережитом страхе. Конечно, для суда отсутствие видимого мотива не было решающим, доказательств и без того хватало, но поручику хотелось видеть всю картину. Для собственного успокоения, просто чтобы знать.

— Проводить на то место, где мы встретились, и подождать до утра, — спокойно продолжил поручик. И по тому, как мертвенно побледнел Γорбач, понял, что ход сделал верный. — Мне разницы никакой — что так дело закрою, что за гибелью подозреваемого при задержании.

— Я расскажу, не надо к ним, — поспешил заверить вещевик. — Спрашивайте.

— Начнём с начала. За кем шпионила Навалова и чем в конце концов вам не угодила?

Оказалось, что на проститутку эту Диана Смит вышла в поисках человека, способного передать нужные чертежи. К её сожалению, слишком хорошая заводская защита не пропускала внутрь даже навьев, причём устроена была столь хитро, что пролезть фомора не могла даже через подвал, её бы всё равно обнаружили. Навалова являлась слабым местом Горбача: тот регулярно посещал проститутку уже с полгода. Фоморе понадобилось совсем немного времени на выяснение характера вещевика и поиски болевой точки, на которую можно было надавить и получить необходимый результат.

Точка эта оказалась до омерзения банальной: деньги и тщеславие, только тщеславие не инженера-вещевика, а наследника старого дворянского рода. Горбач, как оказалось, с детства таил обиду и на отца, который во время земельной реформы не сумел удержать земли, и заодно на царя, пожелавшего раздать «исконную собственность рода» черни. Тот факт, что никто у Горбачей ничего не отнимал, просто отец проигрался в карты в пух и прах и был вынужден всё продать, чтобы вернуть долги, Сергеем Михайловичем отчего-то во внимание не принимался.

Фомора умело сыграла на этих амбициях мужчины, посулила ему золотые горы и гектары земли на территории Австралии — последней оставшейся британской колонии. Поскольку вещевик так и не сумел внятно ответить, какова же ценность тех земель, похоже, принципиален для него был сам факт владения. Нелепо, глупо, но — весьма отвечало характеристике, данной Γорбачу его начальником. Натан справедливо подозревал, что все способные принести выгоду земли на территории колонии давно уже поделены между «своими», и почти не сомневался, что вещевику или вовсе ничего не планировали отдавать, избавившись от него сразу, как только перестанет быть нужным, или собирались откупиться клочком голой пустыни. И Титов даже на мгновение пожалел, что никогда не увидит выражения лица Горбача в момент исполнения его мечты. Вот уж воистину — бойтесь своих желаний…

Изначально вещевик не планировал никого убивать, но Акулина Горбач случайно нашла у мужа документы, которые тот намеревался передать Диане Смит. Женщина сообразила, что пахнет история весьма дурно, но, на беду, не пошла сразу в Охранку, а, привыкшая считать мужа пусть не самым подходящим ей, но хорошим человеком, поговорила с ним. Чем подписала смертный приговор себе, а заодно двум посторонним женщинам: убей Горбач сразу свою жену, и подозрение первым делом пало бы на него.

Те документы, которые нашла Акулина, были не основной целью фоморы, но — полезным задатком, поэтому ставить всё предприятие под удар Диана Смит не рискнула и помогла своему информатору в решении возникшей проблемы. Единственным пригодным способом посчитали убийство, а для этого нужно было придумать, как запутать следствие, и подсунуть козла отпущения. Неизвестно, до чего бы они додумались, но фомора, следившая за Акулиной, прознала об адюльтере, и таким образом во всю эту историю оказался втянут Меджаджев.

Столкнувшись с бывшим приятелем, Горбач удачно вспомнил давнишнюю историю с дурачком, свидетелем которой также был, однако, в отличие от Руслана, удрал до прихода городового. И план сложился — одно к одному. И способ, подходящий маньяку, и буйный нрав Меджаджева, и его отношения с Акулиной. Способ показался Γорбачу тем заманчивей своей бескровностью и удачным антуражем: крови мужчина побаивался и не был способен на изощрённую, поражающую воображение жестокость, которой запоминались обычно серийные убийцы, а требовалось нечто особенное. Φомора же выполнять всю грязную работу за вещевика не собиралась.

А швея Дёмина в качестве подходящей жертвы подвернулась сама собой и впрямь поплатилась жизнью только за знакомство с Меджаджевым и сходный тип внешности.

Взаимное недоверие сообщников привело к тому, что каждый хотел свалить убийства на другого, и в результате повязаны оказались оба: с Наваловой от начала до конца расправился Γорбач, а вот двух других жертв глушила и топила фомора, привозившая чуть живых женщин для совершения «ритуала» в условленное место поблизости от «Взлёта». В итоге вещевик не мог соскочить, поскольку уже многое передал сообщнице, а та — потому что Горбач дураком не был и самые нужные документы передавать не спешил, искать же иные источники у неё уже не было времени.

Главным, за чем фомора охотилась, были чертежи проекта реактивного двигателя, переданные вещевиком в самый последний момент, уже после заключения Меджаджева под стражу, когда Горбач решил, что план их полностью удался. Выходило, что Титову чертовски повезло: микрофильмы он перехватил буквально чудом.

Нашлось место в этой истории и старику Богданову, хозяину взорванного дома. С ним Горбач познакомился еще в своей молодости, сошёлся на почве любви к краеведению. Одинокий старик привязался к своему новому знакомцу и незадолго до собственной смерти посвятил Горбача в тайну подземных коридоров. Правда, хитрый старик не доверился ему полностью и дверь показал ту, которая находилась в особняке самого вещевика. О том, что такой же проход имелся у самого Богданова в подвале, Горбач узнал совсем недавно, когда уже составил знакомство с Дианой Смит и увяз в этой грязной истории. Как сама фомора обнаружила эти ходы, он точно не знал, но по некоторым недомолвкам пришёл к выводу, что у неё на родине тоже были такие же, и она даже полагала, что коридоры эти связаны в единую сеть.

На этом вопросы как будто иссякли, и Натан умолк, перебирая в голове факты и детали и прикидывая, не забыл ли что-нибудь.

— Погоди, я не поняла, — вдруг подала голос Брамс, которая выглядела до крайности растерянной и озадаченной. — Получается, всё вот это — три убитых женщины, предательство пусть бывшего, но друга и измена — всё просто потому, что его отец продулся в карты и не оставил сыну большого наследства?! Но ведь на «Взлёте» такое огромное жалование. Куда столько?!

— Наследство тут, пожалуй, ни при чём, — медленно проговорил Титов, разглядывая вновь впавшего в прострацию и словно бы не слышащего их Горбача. — Есть такой сорт людей, которые полагают себя выше прочих. Их жизнь и их интересы, по их мнению, превыше всех иных, а окружающие люди и уж тем более такие эфемерные понятия, как честь и верность, не имеют для них ни малейшего значения, только цену. Наследство здесь просто повод, иной раз им являются вещи куда менее значимые. Помните, как там в книжке было: «Я человек и право имею»… Только тут случай малость другой, здесь раскаяния ждать не приходится.

— Да, имею! — вдруг взорвался Горбач, резко повернувшись и подскочив с места. — Я дворянин, я должен был наследовать землю, по праву принадлежавшую моим предкам! А у меня всё отобрали, чтобы отдать грязи, прирождённым рабам. И ради этих рабов я должен на заводе вкалывать, с утра до вечера пылью и солидолом дышать, чтобы этих жрущих с утра до ночи животных от кого-то там защищать?

— Долг дворянина — служить царю, Отечеству и защищать свою землю, — процедил Титов, медленно поднявшись. Он судорожно стискивал кулаки, пытаясь унять бешенство: бить арестованного — последнее дело, да поручик к тому же чувствовал, что одним ударом не ограничится, а, чего доброго, покалечит. — Не всё, что всплывает на поверхность, — это сливки общества. Дерьмо тоже не тонет.