Мю Цефея. Цена эксперимента - Давыдова Александра - Страница 3

Он рассказал Дервецу об Омире. Тот некоторое время размышлял, а затем оглушительно расхохотался.

— Прости, пожалуйста, — повторил он, вытирая слезы. — Уж больно комично! Влюбленный, кто бы мог подумать! И ведь не ищет легких путей, надо же. Есть ведь способы попроще.

— У меня примерно такие же эмоции, — улыбнулся Анастас.

— Надеюсь, ты ему про свои подозрения не рассказал?

— Рассказал, а как же.

Дервец снова потянулся за платком, вытереть посерьезневшее лицо. В такие моменты он был бы идеальной мишенью для скульптора. Удивительное сочетание смолисто-черных кудрей и лысины.

— Зря. Теперь поймать сложнее.

— Так я для того и рассказал, чтобы не поймали. Дурак он. Не хочу, чтобы ему любовь всю жизнь поломала.

— Да какую там жизнь. — Дервец махнул рукой. — Посидит полгодика в камере, только умнее станет. Надоел он мне, не представляешь как.

— Ну, мое дело — предупредить. И тебя, и его.

— Да уж. Спасибо. Знаешь, если тебя это напрягает, мы можем Данаю поменять на кого-нибудь еще…

— Нет-нет, не надо! Я к ней привык. Сроднился, можно сказать.

Анастас взялся за ручку двери.

— Слушай, — сказал он вдруг. — А у вас правда недавно мать с ребенком из окна выбросилась?

Дервец пожевал губами.

— Не помню, — признался он. — Вряд ли. Я бы помнил. Погоди.

Он сел за монитор и начал толстыми, как сосиски, указательными пальцами что-то набирать. Оказывается, Дервец, под чьим началом, пожалуй, самые высокотехнологичные устройства этого мира, совсем не в ладах с компьютерами, думал Анастас. Ирония. И как любая ирония — абсолютно логичная.

— Нашел! — обрадовался Дервец. — Да, была попытка два месяца назад. Ну как попытка, без вмешательства бла-бла-бла вероятность восемьдесят три процента бла-бла-бла, в общем, чуть не выпала дамочка, да. Но мои девочки успели. — Он ткнул в экран еще несколько раз. — Сейчас вроде все нормально в этой семье. Если тебе интересно.

— Мне интересно, — сказал Анастас. — Ты меня очень успокоил, спасибо!

* * *

Не прошло и часа, как его догнал звонок Дервеца. Анастас прогуливался в это время в парке, в тени высоченных кипарисов, зелеными мохнатыми дорогами уходящих в небо.

— Прости, — сказал Дервец, — но я решил, что тебе нужно знать. Прямо сейчас твоя жена встречается с этим Омиром. Они сидят в кафе и о чем-то говорят.

Дервец назвал кафе. Дешевая забегаловка прямо рядом с их домом, все столики на виду. Если бы Анастас сразу пошел домой, он бы и без Дервеца их заметил. А домой он вполне мог бы пойти, и Вероника это знала. Интересно.

— Спасибо, — сказал Анастас.

— Только я тебе не звонил, договорились? Мы и следить-то за ним не имеем права без особых подозрений. Глаза закроют, учитывая звонки, но лучше обойтись.

— Конечно. Я их случайно увидел.

— Вот именно. Случайно. Если еще что подобное будет, дать тебе знать?

— Обязательно.

В кафе Анастас, по некоторому размышлению, не пошел. Вероника явно хотела вызвать в нем ревность, и ему не нравилось, что им решили манипулировать. Особенно так грубо, так явно. Так… неартистично. Одно только волновало его — у Вероники не было никакой возможности получить телефон Омира. Она даже не знала, кто это такой, хотя могла, пожалуй, предположить после вечернего разговора. Получается, что Омир связался с ней сам, проявил инициативу. Этот паренек начинает нервировать.

Анастас с удивлением понял, что злится. И с еще бо́льшим удивлением осознал, что ему нравится это чувство — честное, яркое, заставляющее думать, двигаться и жить.

* * *

— …Мальчишка! Лживый пес! Коль летописи ваши пишут правду, то вы прочтете там, что в Кориолы я вторгся, как орел на голубятню, гоня перед собой дружины ваши. Я это совершил один. Мальчишка!

Анастас не чувствовал к Авфидию ненависти, которую должен был испытывать его герой. Но он представлял на его месте Омира, и крупицы искренней веселой злости вспыхивали внутри и заставляли гореть глаза, кривить губы. Трагедию ставили уже вторую неделю. Она неизменно заканчивалась овацией.

Вот уже два месяца его жена встречалась с Омиром, примерно раз в неделю, всегда в кафе или парках. Анастас старательно избегал их, его глазами были камеры Чрезвычайного департамента. Поначалу это забавляло его. Он рассказывал Веронике свой маршрут, а затем, когда они с Омиром устраивали «засаду» — вернее, устраивала она, Омир, дурачок, шел, куда попросят, — внезапно менял его и никак, никак не мог застукать их вдвоем. Вероника всегда была раздосадована, даже злилась, и Анастас все ждал, когда же она прямым текстом заявит ему про встречи, но та сдерживалась.

Но затем она оставила эту игру, ревность ушла в ее поведении куда-то на второй план. Камеры фиксировали, что парочка все чаще обсуждает и рисует что-то на клочках бумаги, какие-то схемы, планировку домов или квартир. Но беспокоило Анастаса не только это. В конце концов, неудивительно, что они нашли какой-то общий интерес.

Куда больше его волновало ее спокойствие. Это было не расслабленное безразличие человека, у которого есть все, что ему нужно, а целенаправленная уверенность, определенность избранного курса действия. Анастас, привыкший читать свою жену как раскрытую книгу, не знал, что ожидать от нее.

Поэтому он решил, что при первом удобном случае главный герой выйдет наконец на залитую светом сцену.

* * *

Он покинул театр через черный ход. Здесь тоже дежурили поклонники, но их было меньше, с десяток, их можно стерпеть. Он скорчил приветливую гримасу, расписался наскоро на всем, что подсовывали, и отправился было в парк, но заметил Данаю. Она спокойно ждала его. Вокруг ее ног играла в догонялки хохочущая детвора.

А ведь всего каких-то пять лет прошло, подумал он. Когда спасательницы только появились, иные их боялись больше, чем огня, из которого те их вытаскивали. А теперь город без них уже не представишь.

Анастас приветственно махнул рукой. Даная молча пристроилась позади. Выжидала удобного случая, никогда не рассказывала свои истории при посторонних.

— Один человек, — начала она, когда они сели на уединенной скамейке в глубине парка, — жил обычной жизнью. У него была красивая жена. Два любимых сына. Хорошая работа, на которой его ценили. У него было много друзей. Он любил шутить и смеяться. Любил хорошо поесть.

«Я знаю, как заканчиваются такие истории, — думал Анастас. — Да, я знаю».

— Однажды он залез на вершину небоскреба и спрыгнул вниз, — закончила Даная.

— Это хорошая история, — сказал Анастас. — Каждый сможет поставить себя на его место. Каждый будет думать, что если бы этому человеку дали побыть одному, или составили компанию в нужный момент, или на работе был удобный стул, или голос у его жены был бы не такой скрипучий, или покрасили бы в нужный цвет стену, мимо которой он ходит каждый день — любую из тысячи собственных неурядиц и недовольств, — то он остался бы жив. Но он ведь остался, не так ли? С ним, возможно, уже работают психологи. А может, откопали в его мозгу недостаток каких-то веществ, вкололи и теперь ему хорошо? Вот что важно.

Даже не обязательно представлять себя на месте этого несчастного, думал он. Все, так или иначе, были на его месте. И Анастас тоже был. И метался, и долбился в стенки собственного безразличия к ремеслу, на котором принято сгорать, а не механически копировать эмоции. Он был подобен роботу, и как иронично, что именно тот пришел его спасать.

Слово зацепилось за слово при очередном разговоре с Дервецем. Тот искал способ повысить популярность спасательниц и поделился идеей создания этакого музея несбывшихся последствий. Он наивно считал, что демонстрация человеческой глупости может удержать людей от необдуманных решений. Анастас лишь посмеивался, но полушутя ввернул, что не прочь бы причаститься этой самой глупости, так как именно она является топливом страстей актера. Дервец ухватился за эту мысль с удивительным энтузиазмом. В результате начался эксперимент, в котором один хотел разбудить, а другой — проснуться.