Алмаз твоих драгоценных глаз (СИ) - "Мелани555" - Страница 58

– Папочка! – раздается звонкий голосок из темного коридора, и в ту же секунду на Гейла набрасывается совсем еще юная, тонкая как струна, темноволосая, сероглазая девушка. – Я так скучала!

– Мэйсили! – Хоторн встает с дивана и прижимает к груди дочь. – Мы не виделись всего два дня.

– Целых два дня! – тараторит девочка, и я замечаю, как фарфорово-белая кожа, доставшаяся ей от меня, покрывается легким румянцем. В свои четырнадцать она уже очень хорошенькая, куда красивее меня в этом возрасте. Что будет дальше? – Ты специально выехал в Дистрикт-12 раньше нас, чтобы побыть с Мелларками! А когда мы приехали, то не застали тебя дома – пришлось прогуляться по городу.

– Ну, и какие новости? – полушутливо спрашивает отец. – И где оставила братьев?

– Деревня Победителей на том же месте. Джаред и Терри катаются на коньках, – опускает глаза вниз и покусывает губы. – Пойдем в лес?

– В лес? В начале февраля? Когда уже начало смеркаться и подмораживает? – делает вид, что раздумывает. – Разумеется, пойдем! Звони мальчишкам. – Мэйсили – любимица Гейла. Он ни в чем не может отказать этой девчонке. Больше я не провожу параллелей. Отцы до безумия любят дочек.

– Да, ну их! Заберем по дороге. Мамочка, – обращается ко мне, – ты не видела «Грозовой перевал»?

– Он в тумбочке.

– Прекрасно, – одаривает нас улыбкой. – Я залью горячий чай в термос и нарежу бутербродов. Выходим через пятнадцать минут.

– Есть, мэм, – Гейл привычным жестом прикладывает пальцы к виску, делая вид, что отдает воинское приветствие, а наша малышка хихикает. – Не стоит тебе читать столько романов, Мэйси, – через некоторое время строгим тоном добавляет он.

– Это еще почему? – ощетинивается девочка.

– Голова болеть будет, и зрение ухудшится. Будешь носить очки прямо как дядя Вик.

– Мама же читает, – пожимает плечами дочка. – И безо всяких очков. Ладно, я быстро. Люблю своего самого лучшего в мире папу, – скрывается в дверях коридора. Память невольно рисует в голове образ степенного мэра Андерси и его мечтательной дочери Мадж.

Мне ли не знать, чего боится Гейл. Его пугают истории о любви, которыми ночами зачитывается юная мисс Хоторн. Слишком много неправды. Красивый сюжет с обязательным счастливым концом. Порою Мэйсили верит им гораздо больше, чем своим родителям. Так хочется, чтобы она была похожа на Прим, добрую и не по годам рассудительную девочку, какой та была в свои тринадцать-четырнадцать лет, но упрямая и ласковая Мэйси становится подобной мне. Ее мягкая романтичная натура не практична ни на грамм. Страшно, так страшно, что однажды она не сможет отличить художественный вымысел от суровой правды жизни…

– По, крайней мере, Мэйсили будет любить меня при любых обстоятельствах, – тяжело вздохнув, произносит Гейл и устремляет взгляд куда-то в сторону.

– Рута так и не позвонила?

– И не позвонит, – слишком суровый ответ. Старая рана опять начала кровоточить.

– Гейл, она только вчера узнала, – касаюсь его руки. – Пройдет время, и девочка успокоится.

– Нет. Хотя ее и вырастил Мелларк, в жилах Руты течет моя кровь. Наша с Китнисс дочь так быстро не сдастся. Знаешь, какими были ее последние слова, когда она убежала, хлопнув дверью? Сказала, что ненавидит и меня, и мать, и Пита.

– Любая ненависть проходит. Когда-то я тоже ненавидела всех на свете.

– Предлагаешь мне умереть, чтобы она вдруг поняла, кого потеряла.

– Даже не смей шутить так, – прижимаюсь к его груди. – Все образуется: мы и не такое проходили.

– Ладно, пойду собираться. Ты с нами?

– Пожалуй, сегодня останусь дома. Протру пыль.

– Тогда пусть удача будет на твоей стороне! – наклоняется и целует в щеку. – Мы на пару часов.

В коридоре падает вешалка. Слышу, как муж надевает ботинки, а Мэйсили, стрекоча словно кузнечик, рассказывает ему что-то забавное. Секунда, и дверь захлопывается. Ушли…

Конечно, сейчас Гейлу совсем не обязательно охотиться от зари до зари, чтобы прокормить свою семью: денег хватает с избытком, но даже спустя столько лет его как будто магнитом тянет в лес Двенадцатого. Наверное, Охотник находит в нем особые покой и умиротворение. Гейл любит тишину лесной чащи, и он привил эту любовь нашим детям.

Теперь все по-другому. Теперь мы живем, а не выживаем. Не крутимся в колесе жизни: мы можем остановиться и насладиться, прочувствовать каждый момент. Жестокая и мрачная эпоха, просуществовавшая семьдесят пять лет, давно канула в лету. На смену ей пришла другая – светлая и счастливая. В дистриктах больше никто и никогда не умрет от голода и мучительных пыток, которыми так щедро баловали жителей «ответственные» миротворцы. Голодные игры закончились навсегда. Больше ни одна мать не проснется от ужасного кошмара, связанного с кровавыми состязаниями, в двенадцатый день рождения своего ребенка. Гейл боролся не напрасно. Он и такие же, как он, построили новый мир, подарили Панему другую жизнь. Жизнь без страха. Жизнь, полную надежд для Руты, Мэйсили, Джареда, Терри и еще нескольких тысяч детей, которые родились за пятнадцать лет без «раскаяния и скорби».

Но старое время не сотрется из нашего сознания никогда.

Каждый зрелый житель Панема расскажет о прежнем укладе жизни своим детям и внукам, дабы страшная история не повторилась вновь. Каждое имя ребенка несет особый смысл. Мэйсили. Так звали мою тетю, которая погибла во время Второй Квартальной бойни в возрасте шестнадцати лет. Джаред. Отец Гейла, с которым мне не посчастливилось познакомиться. Человек, что погиб в шахте во славу Капитолия. Терри. Мальчик, который опустил мою руку в день последней Жатвы и спас меня от Голодных Игр. Память о них будет жить вечно, в наших сердцах, детях и внуках, и она окажется куда действенней, чем мемориал на площади.

Да, я видела его, и этот кусок гранита не впечатлил меня. Каким бы красивым не был камень, он остается камнем: бездушным и молчаливым. Я с юности была против памятников, завернутых в эффектную упаковку. Однако время от времени я прихожу к монументу, точно также как посещаю братскую могилу на Луговине…

Нет. Нет. Мы по-прежнему живем во Втором. Правда, пять лет назад Гейл приобрел небольшой домик в Двенадцатом, куда мы каждый год всей семьей приезжаем на пару месяцев в отпуск. На две недели в конце января и на оставшиеся дни летом. Мне нравится возвращаться на свою малую Родину, и хотя Дистрикт-12 неоднократно отстраивался и перестраивался, он все равно смог сохранить в себе какую-то самобытную оригинальность, которую я не смогла отыскать ни во Втором, ни в Капитолии.

Например, нигде в другом месте, кроме моего родного дистрикта, не найти иссиня-черного небосклона, заполненного тысячами ярчайших крапинок. Истинная драгоценность – наблюдать бескрайнее небо и миллионы сверкающих звезд. Вероятно, огни больших городов заслоняют сияние небесных светил, потому что в нашей каменной коробке звезды не разглядеть даже в самую морозную зимнюю ночь.

И снег – пушистый и белый, правда, раньше таким он был только в городе, а в Шлаке смешивался с угольной пылью, которая подчас вырисовывала на высоких сугробах причудливые картины. В Дистрикте-2 «природное серебро» исчезает моментально. Чтобы лед не мешал проезжающим машинам, дороги посыпают смесью соли и каких-то непонятных химических веществ. От них снег превращается в густую серую кашу, а носки самых черных сапожек становятся белыми…

Временами я бесконечно сильно скучаю по Двенадцатому и всегда с радостью возвращаюсь на Родину. Здесь я люблю все: от умиротворяющей тишины до вида из окон нашего дома, который сегодня существенно подводит. Подхожу к раме и присматриваюсь. На занесенной снегом скамейке сидит молоденькая девушка. На вид ей не больше пятнадцати, но обреченный взгляд синих глаз делает ее в разы старше. Темная коса перекинута через правое плечо. Даже шапку не надела. Болоньевая куртка цвета «индиго» вряд ли хорошо греет. Говорила ведь Гейлу, что эта вещь не подойдет для морозов Дистрикта-12. Вон как подергиваются худенькие плечики. Замерзла или плачет?