Алмаз твоих драгоценных глаз (СИ) - "Мелани555" - Страница 37

Он все еще смотрит на спину Китнисс, будто хочет запомнить ее именно такой, сегодняшней… Его поступок делает мою боль еще острее. Рассудок умоляет меня уйти, обида не позволяет и шагу сделать в противоположную сторону. Злость дает мне силы. Теперь Гейл пусть слушает, а я буду говорить.

Старая мудрость гласит: от любви до ненависти один шаг, и я, наконец, делаю его. Один, второй, третий, и я выхожу из молчаливой тени на свет. Я ненавижу Гейла всем своим существом, каждой клеточкой тела, каждой фиброй души, ненавижу за все то, что он сделал…

‒ Гейл, ‒ голос хрипит и не слушается. Я почти шепчу, но делаю новую попытку. ‒ Гейл! ‒ не слышит или делает вид? ‒ Гейл, ‒ теперь я могу перекричать ветер.

‒ Мадж? ‒ он вглядывается в сумерки, превращая глаза в узкие щелочки. Я еще раз подаю голос, но не двигаюсь вперед. На встречу к нему я больше и на дюйм не продвинусь. Пускай идет сам. ‒ Давно ты здесь?

‒ Достаточно, ‒ вглядываюсь в его глаза. Смятение? Страх? Нет! Странная нежность и не присущая Хоторну мягкость появляется на его лице. Еще вчера за них я бы пошла босиком по углям. Сегодня мне это уже неинтересно. А ему, кажется, надоело изворачиваться и врать, и он до безумия рад, что я узнала обо всем сама, и теперь не придется со мной объясняться.

‒ Я виноват перед тобой, Мадж. Прости. За все. Я не должен был.

О, он раскаивается! Ему, возможно, даже жаль. Гейл Хоторн просит прощения. Горькая усмешка, вылетая из моего рта, обращается в саркастический хохот. Из глаз на лицо выливается что липкое, горячее и соленое. Наверное, это кровь: слез во мне больше не осталось.

‒ Так, значит, после войны ты будешь жить с Китнисс? ‒ он молчит. Все правильно, зачем говорить то, что и так очевидно? ‒ А что будет с Питом? ‒ Гейл отводит взгляд. Не хочет сейчас об этом думать, а мне становится обидней вдвойне. ‒ Если бы ты только знал, сколько боли мне причинил. Не возвращайся! Оставайся на своей войне вечность. Сражайся за свой любимый дистрикт с ненавистным Капитолием. Ищи справедливость и не возвращайся! Никогда!

Силы уходят вместе с соленой жидкостью, я теряю равновесие и начинаю чувствовать коленями холод и сырость утренней земли. Гейл пытается поднять меня, но я отбиваюсь, в отчаянии осыпая его грудь и руки ударами кулаков. Пусть оставит меня здесь и пусть никогда не возвращается.

‒ Я хочу, чтобы ты остался там. Я желаю тебе одной лишь смерти!

‒ Это не ты, Мадж. Это боль внутри тебя, ‒ он уходит. ‒ Постарайся стать счастливой.

Я вновь остаюсь одна. Только обида и боль по-прежнему находятся рядом. Он будет жить с Китнисс, а я превращусь в чудовище, в то самое, каким меня сделал он. Черная зависть пригибает меня к земле, но сильные руки заставляют подняться. Что-то теплое ложится на плечи, если бы оно могло отогреть душу. Может быть, Гейл все-таки вернулся?

‒ Гейл…

‒ Не волнуйся, дочка. Он вернется. Такие, как он, всегда возвращаются.

‒ Нет, пусть он умрет. Не желаю, чтобы он возвращался. Будь он проклят… Будь проклят!

‒ Ты сама не знаешь, что просишь, идем домой.

Папа… Видно, в целом свете я только ему и нужна. Он заставляет меня двигаться, а в дом вносит на руках. В спальне у кровати мама вместе с Мэри копошится около меня с махровым халатом, тазиком с кипятком и чаем с малиной. Папа аккуратно отодвигает хрустальную вазу с белыми, все еще свежими подснежниками. Подснежниками Гейла. Я вскакиваю, и ваза летит вниз, разбиваясь на тысячу осколков; на бежевом ковре появляется мокрое пятно, правая ладонь почему-то начинает кровоточить. Мне не больно, только пустота заполняет мою душу. Мэри собирает подснежники, папа просит унести их вниз. Мама умоляет меня лечь и долго рассказывает про Оле Лукойле. Мне снится волшебный зонтик и Гейл. Я опять проклинаю его. Я хочу, чтобы ему было также больно, как мне.

В понедельник мне разрешают прогулять школу. Во вторник я нехотя плетусь на занятия, но сбегаю, не пройдя и полдороги. В среду я встречаю Китнисс. Жизнь ‒ странная штука. Оказывается, она давно ищет встречи со мной. Я не могу ее видеть, даже такую бледную, несчастную и без мужа. Кажется, она тоскует об ушедшем любовнике. Должно быть, Пит, наконец-то, прозрел и все понял. Китнисс рассказывает о том, что Рута болела, и спрашивает меня о Гейле. Мне не жаль их приблудную дочь, мне хочется сказать, что отец девочки умер. Она уходит.

В четверг я нахожу в гостиной уже наполовину сухие подснежники, отчего-то мне не хватает смелости выбросить их в мусорное ведро. В пятницу вечером папа говорит, что несколько Победителей присоединились к повстанцам, значит, скоро кто-то навестит Хеймитча Эбернети и Пита с Китнисс. Мне все равно. Я уже мертвая, напрасно он просит быть осторожней.

Дни текут, не оставляя мне выбора ‒ я становлюсь еще более злобной и грубой. Злыми не рождаются: злыми нас делают другие люди. Я больше никогда не стану той Мадж Андерси, что была раньше.

Война ползком идет по стране. Тысячи жизней смерть уносит в свои владения. Однажды в новостях высокий красивый брюнет с глазами цвета грозовой тучи вбегает в здание, которое рушится в то же мгновение, хороня его под своими обломками.

Я знаю этого молодого военного. Я слышу свой собственный крик. Мое желание исполнилось. Это я прокляла Гейла Хоторна.

========== Звездопад ==========

Теперь-то я знаю, как сходят с ума:

Не могут понять, не умеют смириться…

Как серой стеной возникают дома,

И с серой стеною сливаются лица…

Как время течёт непрерывно назад:

Пытается вспомнить… вернуть и исправить…

Свершённых событий случившийся факт

В потоке событий всех перенаправить…

Неважно становится: год или час…

Вот-вот и, похоже, все рамки исчезнут:

Былое всецело поглотит «сейчас»…

И это былое окажется бездной…

Теперь-то я знаю, как сходят с ума:

Срываются, жаждут в реале забыться…

Не веря, что кончится эта зима…

И учатся заново Богу молиться…

Аннастасия Ларецкая

Я, Мадж Андерси. Мне восемнадцать лет. Я из Дистрикта-12, мэром которого является мой отец. Полжизни я любила шахтера из Шлака ‒ Гейла Хоторна, а ему всегда была нужна только моя подруга ‒ Китнисс Эвердин. Я возненавидела и прокляла его за это. Теперь он мертв. Я накликала ему смерть. Я, такая же жестокая, как президент Сноу, поставивший свою власть превыше всего, я такая же, надменная, как Альма Койн, пославшая на гибель необученных юнцов в сердце Дистрикта-2 ради своей победы. Я лишила Руту отца, отобрала у Хейзел Хоторн сына, отняла у Рори, Вика и Пози брата и защитника. Я есть сама смерть, и нет мне прощения, ибо я сама себя не прощу…

‒ Мадж, ‒ голос мамы доносится откуда-то издалека. Раздираемая внутренними противоречиями она шепчет, пытаясь обнять меня. ‒ Не стоит убиваться раньше времени. Что если, все это неправда, пустота?

Неправда… Воспаленное многомесячными стрессами сознание вгрызается за внезапно поданную идею, как голодная собака в случайно брошенную ей кость. Вгрызается и отдавать не хочет. Мама может оказаться права. Неправда, неправда. Неправда все, что было. Это жуткий кошмар, страшный сон, который навеяли мне походы на кладбище. Ничего не было: ни обвалившегося дома, ни прощания Гейла с Китнисс, ни ее обещания, ни моих дьявольским смыслом наполненных слов. Гейл жив…Гейл жив!

Рассудок требует доказательств. Я с легкостью нахожу их. Одиноко стоящие, уже пожелтевшие от времени подснежники почти кричат о своем присутствии в моем доме. Их подарил Гейл. Я помню.