Ничей ее монстр (СИ) - Соболева Ульяна - Страница 31

Краска тут же прилила к щекам. Что за намеки, я никогда в своей жизни не воровала.

– Я ничего у вас не брала и зашла сюда случайно. Я заблудилась.

Он вдруг рассмеялся и снова отпил свой чай. А потом взял в руки стеклянный шар и несколько раз его тряхнул.

– Это подарок моей матери. Я вернулся из заграницы и нашел это в своем кабинете на полке. Он там простоял больше десяти лет.

Стало вдруг ужасно стыдно и не по себе.

– Я не хотела трогать то, что вам дорого… просто он красивый, и эти снежинки... – я не знала, что сказать, а вдруг его мать умерла, – простите. Я бы его не разбила. Я очень аккуратная.

Пока я говорила, он невыносимо пристально смотрел мне в глаза, от чего щеки пылали еще сильнее, и мне было до безумия стыдно.

– Я не хотела… я понимаю, что это неприятно. Когда умер мой отец, у меня остались его вещи и… я очень не люблю, когда их трогают.

Барский встал из-за стола, а я забилась в угол дивана, невольно подбирая орхидеи, чтобы не раздавить. От него это не укрылось, и выражение его лица стало для меня совершенно нечитабельным, пробуждая новую волну страха.

– Моя мать жива и невредима, а этот подарок и не подарок вовсе, а ее упрек тому, что я не сделал, как она хотела, и уехал против ее воли.

Я застыла вместе с цветами и судорожно сжатыми пальцами у горла. Его откровенность и некая досада в голосе были для меня неожиданностью. Барский сунул руку в карман и протянул мне свой сотовый.

– Позвони матери, если хочешь.

Сегодня его глаза были какими-то совершенно странными. Жуткий огонь в них сменился каким-то светлым и теплым медовым оттенком. Мне не нравилось и нравилось одновременно. Но я все же взяла смартфон из его рук.

– Без глупостей. Ты ведь умная девочка. Одно лишнее слово и…

– Я умная девочка.

Набрала номер мамы, но ее сотовый оказался выключенным. Пока набирала, Барский присел на корточки и, приподняв плед, взял в руки мои ступни. Я втянула в себя воздух, набирая повторно номер и боясь сделать что-то не так, чтобы он не отобрал у меня телефон. А он потер мои пальцы и сжал руками, словно согревая.

В сотовом снова сработал автоответчик, и по икрам вверх от его пальцев потянулись маленькие огненные искры. Потому что его руки ласкали, массировали, гладили, разгоняя кровь в замерзших ногах, пока он смотрел мне в глаза, и в расплавленной патоке точками поблескивал зарождающийся огонь. Отшвырнуть его руки не хотелось. Мне было приятно и тепло. И мозг прорезала догадка, что это он перенес меня на диван и укрыл пледом. А потом? Он что – сидел в своем кресле и смотрел на меня? От этой мысли стало очень неуютно.

– Мама не отвечает… я могу позвонить ее подруге?

Кивнул и сжал мои щиколотки, а потом тихо и хрипло сказал.

– Завтра во всех комнатах этого дома будут ковры, раз ты так не любишь обувь.

И я не знаю, что меня ошарашило больше – его слова или голос тети Аллы в трубке.

– Алло. Здравствуйте, тетя Алла. Это Сеня. Я не могу дозвониться маме.

– Сеняяя, о боже! Ты где пропала, моя хорошая? Мама извелась вся! Мы уже заявление в полицию подавать хотим.

Я перевела взгляд на Огинского.

– У меня все хорошо, я работаю. Здесь очень плохая связь и звонить получается редко. Вот сейчас я ей не дозвонилась. Как Митя?

– Митя хорошо! Операция прошла успешно, и у него прекрасные прогнозы. Наденька, ты представляешь – у Мити появился спонсор. Мы не знаем – кто это. Но этот святой человек оплатил все расходы и по проживанию, и по питанию. Абсолютно все. У Мити самые лучшие врачи и лучшее оборудование. Потом Митю отправят на реабилитацию. Твоя мама говорит, что, если бы не мысли о том, где ты и как ты, она бы с ума сошла от счастья. Они, видно, на процедуры пошли. Ты позвони ей потом, как сможешь. Она все расскажет.

Я смотрела на Огинского, а он на меня. Я не знаю, было ли ему слышно, что говорит тетя Алла, но это и не важно. Во мне проснулось совершенно странное чувство, и я пока не могла дать ему определения. Когда я отключила звонок, то лишь смогла тихо выдавить из себя:

– Спасибо. За Митю.

Он вдруг резко встал во весь рост и забрал у меня сотовый.

– “Спасибо” слишком дешево стоит, Сеня. И не представляет из себя никакой ценности, как и любые слова. Переодевайся. Мы едем гулять в город.

И чувство благодарности тут же испарилось, а вместо него появилось понимание, что за все, что Барский сделал для моего брата, мне придется платить, и он возьмет с меня двойную цену. Такие, как этот, никогда не продешевят. Хотела сказать это вслух, но прикусила язык. Вспоминая слова Ларисы. Ничего. Если она не врет, то я вырвусь отсюда… потом, когда Митя с мамой приедут домой. А пока надо играть. Пусть я не умею, но да, я умная девочка, я научусь. 

Вначале я подумал о том, что сучка опоздала, и теперь ее можно уволить. Я ждал, когда она войдет со своими извинениями. Я испытывал извращенное удовольствие, чувствуя ее смущение и страх, как, впрочем, меня заводили и ее дерзость с наглостью. Эти тихие шаги и едва уловимый запах ландыша. Шампунь, который выдавали прислуге, и мыло. Но никто им не мылся. Никто, кроме нее. Все паршиво, видать, у новенькой деревенщины, или откуда она там притопала. Денег нет даже на собственные средства гигиены. Откуда они такие берутся?

Нет, я не пожалел. Жалости во мне давно не осталось ни к кому… и последний раз, когда я впустил ее в свое сердце, она каким-то идиотским образом мутировала в нечто иное… в нечто, сжирающее меня изнутри даже спустя проклятые пять лет. Тронул часы, и они монотонным женским голосом сообщили мне время. Опоздание затянулось. Я разозлился. По-настоящему взбесился от того, что не приходит. Неблагодарная дрянь. Ей же позволили остаться, я даже приказал увеличить оплату. Почему вечно, если с людьми даешь слабину, они так и норовят сесть тебе на голову? Притом мгновенно. Словно тут же проверяют рамки дозволенного и насколько можно примоститься на вашей шее, свесить ноги, а потом и зажать ее ладонями, чтоб кадык треснул, и давить до посинения, пока вы с хрипом не задохнетесь.

Прошло еще полчаса, и я встал с кресла, захлопнул крышку ноутбука. Не мог работать. Не мог ни о чем думать, кроме как о том, что я хочу чертовые гренки и хочу услышать ее шаги и запах ландыша. Дешевый и противно приторный запах, напоминающий освежитель воздуха. Я даже не знаю, что разозлило меня больше – то, что она не пришла, или то, что я ее ждал. Впервые за долгое время, я кого-то ждал и этот кто-то посмел не прийти?!

Как давно я не ходил к флигелю? Кажется, никогда не ходил. Там никто раньше не жил. Я вообще редко выбирался во двор. И сейчас чувствовал себя неуверенно, ощупывая местность тростью. Да, я научился передвигаться и находить препятствия, и прекрасно ориентировался в доме, но в незнакомом месте становилось не по себе. Наваливалось ощущение бессилия, и хотелось сломать проклятую трость, раздробить на куски и желательно об кого-то. Приступы ярости были неконтролируемо сильными, после них голова разламывалась на части, и ее раздирало изнутри с такой силой, что хотелось орать и выть от боли. Каждый такой приступ оканчивался поездкой в частную клинику к моему профессору, который ни черта не мог сделать, кроме как пичкать меня всякой химией и проводить очередные исследования.

– Если вы не будете принимать лекарства от повышенного внутричерепного давления, все может окончиться весьма печально. Вы даже не представляете – насколько.

– Та ладно. Вы реально считаете, что со мной может произойти нечто печальнее всего этого?

Я засмеялся, прислушиваясь к тому, как нервно доктор ерзает на своем стуле. Каждый раз на очередном приеме он нервничал, и я улавливал эти импульсы так же ясно, как если бы видел его лицо в этот момент. Я даже представлял себе это лицо. Рисовал его мысленно. Теперь мне оставалось только рисовать для себя их лица.

– Может… например, кровоизлияние или инсульт. Паралич всего тела, паралич лицевых нервов. Последствия могут быть какими угодно.