Закон-тайга - Ахроменко Владислав Игоревич - Страница 29

Малинин, наученный горьким опытом, решил пока не напоминать о плане — это многозначительное понятие могло быть истолковано превратно.

Он осторожно поинтересовался:

— А во что?

— Ну, можно в буру, можно в храпа, можно в очко, — ухмыльнулся Астафьев. — Очко — это игра такая, это не то, что ты подумал. Ну, надо набрать двадцать одно. Знаешь, знаешь, — упредительно сказал он, видя, что Малина хочет отвертеться от «катания» под предлогом незнания игр. — А не знаешь, так я тебя научу…

Да, наверняка в тот вечер не стоило Малинину садиться играть с Кешей — спустя три минуты он проиграл сапоги-"прохоря", спустя еще три минуты — клифт, то есть бушлат-телогрейку, спустя еще минуту — нательную фуфайку и рваные рукавицы.

Ну, а через двадцать минут москвич был раздет до исподнего.

Чалый, довольный собой, деланно-равнодушно смотрел на гору грязной одежды и на Малинина — тот, синюшный, покрытый гусиной кожей, жался грязной спиной к заржавленной "буржуйке".

Перетасовав карты, Астафьев неожиданно ласково произнес:

— Ничего, Малина, в жизни всякое бывает… Сегодня ты мне проиграл, завтра — я тебе. Судьба, бля, она ведь, как баба, знаешь, завсегда предает. Стерва переменчивая. Давай еще…

С этими словами он тасонул колоду и небрежно бросил ее на пол.

— Что? — в ужасе отшатнулся Малина и, задев локтем раскаленную бочку, тут же вскрикнул.

— Ну, я же говорю, что судьба переменчива. Что — может быть, отыграешься?

— Да что ты… Как я по тайге босиком, в одних трусах и без портянок пойду? Я же не генерал Карбышев! Нет, не хочу!..

— Если не захочешь — будешь у меня красным командиром Лазо, — как бы невзначай бросил Астафьев, многозначительно и зловеще кивнув в сторону докрасна раскаленной бочки, — которого японцы живьем в паровозной топке сожгли. Да ладно, че ты, в натуре, заладил, как целка-невидимка: "не хочу, не хочу", — перекривлял он последние слова подельника. — Давай…

— Так ведь все проиграл. Ставить-то мне на кон нечего, — вздохнул Малинин, думая, что теперь его злоключения закончатся.

— Ну, а мы на что-нибудь другое… — осторожно напомнил Чалый.

— На что?

— Ну, а ты сам, сам придумай, — хитро подмигнул Астафьев. — А как придумаешь — так и мне сразу же скажешь.

— Ни на что с тобой я играть не буду, — твердо заявил Малинин.

— А "на просто так" согласен? — вкрадчиво спросил Чалый.

То ли Малинин был закошмарен до последней степени, то ли верил еще в остатки благородства подельника, то ли действительно в мыслях думал отыграться, но он согласился.

А зря ведь. На блатном жаргоне слова "просто так" означают "на очко" — то есть на гомосексуальный акт, при этом пассивным педерастом, естественно, становится проигравшая сторона…

— Ну, давай, что ли, — Малинин с шумом выдохнул из себя воздух.

— Я тебе даже фору дам. — Татуированные руки Иннокентия принялись ловко тасовать колоду.

— Что?

— Ну, ты ставишь свое "просто так", а я — твои сапоги, — предложил Чалый; при этом он наклонил голову, чтобы партнер по игре и будущий — по педерастии не заметил его хитрой улыбки.

Наверняка москвич почувствовал подвох — тут бы ему поостеречься, но, как говорится, "жадность фраера погубит". К тому же в одних трусах Малинину было очень зябко и холодно…

— Тяни, — предложил Чалый, аккуратно пододвигая колоду.

Малинин вытянул валета бубей — это был, если верить надписи под фотоснимком, какой-то знатный механизатор колхоза "Путь Ильича".

Следующий тянул карту Чалый — он мельком взглянул на нее и положил перед собой.

— Теперь — ты.

На этот раз Малина вытянул из колоды даму червей — свинарку совхоза "Красный луч".

Чалый мягким, вкрадчивым жестом вытянул очередную и, даже не глядя, положил ее перед собой.

— Давай…

Новой картой Малины был туз треф с физиономией какого-то кандидата в члены Политбюро — итого набралось шестнадцать очков. Стало быть, для того, чтобы овладеть сапогами, надо было набрать пять очков: даму и валета или короля…

— А ты, Чалый? — заикаясь, спросил обнаженный москвич.

— Мне не надо… Тяни, тяни…

Малина, набрав в легкие побольше воздуха, как глубоководный ныряльщик, вытянул шестерку — все, перебор, очки сгорели.

А Чалый с невозмутимостью гангстера раскрыл свои карты: туз и десятка.

— Ну, когда расплачиваться будем? — улыбнулся Иннокентий.

Малину прошиб холодный пот: он знал, он чувствовал подвох, но чтобы вот так, внаглую, "когда расплачиваться"…

— Ты че, Чалый, какое расплачиваться, мы ведь на "просто так" играли, — напомнил москвич.

— Ты че — не знаешь, что это такое? "Просто так" — это твоя "копченая балдоха". Очко ты проиграл, так что давай, давай, Малина… Как там тебя — Сергей? Все, значит, Сонечкой будешь… Не веришь?!

Астафьев с силой рванул на себе грязный бушлат, расстегнул штаны, обнажая живот: с давно немытого тела беглеца на незадачливого картежника смотрел устрашающего вида черт, держащий в одной руке колоду карт веером, а в другой — финку.

Под этой замечательной композицией было выведено старославянской вязью: "ПРОИГРАЛСЯ — ПЛАТИ ИЛИ ГОТОВЬ ВАЗЕЛИН".

— Я те не фуцин позорный, если бы я проигрался, то я бы расплатился, — процедил Чалый, расстегивая штаны до конца.

Взгляд Малинина блеснул животным страхом — он, вцепившись в уже не свою одежду, медленно отодвинулся к стене.

— Чалый, да ведь мы с тобой друзья…

— С каких это пор я с непроткнутыми петухами дружу?! — искренне возмутился Астафьев таким неслыханным оскорблением и этим, естественно, не ограничился: удар тяжелого кулака — и проигравший отлетел в противоположную от стены сторону, резиново ударившись о топчан.

— Чалый, Чалый… — пробормотал Малина, выплевывая вместе со сгустком крови раскрошенный зуб.

— Фильтруй базар, бля, — Астафьев, подойдя к проигравшему, нехорошо прищурился. — Я тебя играть не заставлял, сам напросился.

— Да я… Да я…

— Головка от буя, — теперь Иннокентий, снедаемый тоской, в открытую издевался над подельником. — Вторая «командировка», а порядка не знаешь… То-то что ты сукой стал!

— Да я… Чалый, бля буду…

— Ты уже и так стал, — справедливо заметил собеседник. — А если и не стал, я помогу.

— Я все отдам… Вот увидишь… — униженно лепетал Малинин.

Неожиданно удачливый картежник смилостивился над неудачливым:

— Ладно, хрен с тобой… Не буду тебе гребень приделывать, всегда успею. Ты мой должник, ясно? И «кишки» свои, — он кивнул в сторону одежды, — тоже забирай, на хрен они мне нужны? Но смотри, Малина, — это только до первого косяка… А теперь — брысь под нары, паучина! — страшным шепотом закончил Чалый.

Усевшись на топчан, он достал из кармана единственный оставшийся флакон одеколона и, морщась, принялся пить его маленькими глотками, не обращая никакого внимания на подельника…

Вот уже почти три часа Михаил Каратаев в сопровождении верного пса Амура шел на лыжах по заснеженной ночной тайге. Редкий лес был почти безмолвен — казалось, ни одно дерево не шелохнулось за все время пути. Ветра не было совершенно — только иногда от мороза тихо потрескивались молодые деревца.

Да, человеку неискушенному, неопытному вечерняя заснеженная тайга ничего не расскажет: деревья, которым нет числа, сугробы, похожие друг на друга, кустарники, почти до верхушек засыпанные снегом, поваленные многовековые стволы, которых почти не видно из-за белого покрова…

Но не таким человеком был бывший спецназовец: ему, потомственному охотнику, тайга могла рассказать многое, очень многое…

По виду деревьев, по направлению едва заметного ветра, по твердости наста, по виду мутно-желтой луны Михаил мог безошибочно определить, какая погода будет завтра, а значит — что могут предпринять беглецы, как может повести себя тигр-людоед…