Закон-тайга - Ахроменко Владислав Игоревич - Страница 15

— Да, все было бы хорошо, если бы не бабы-бляди, — расстроенно прошептал майор и вздрогнул: под окном послышался скрип тормозов.

— Ну вот и принес. — Старшина Петренко весело поставил вещмешок на стол — в нем что-то тупо звякнуло.

Майор посмотрел сперва на часы, а затем — на подчиненного.

— Почему так долго? — Раскрасневшиеся физиономии старшины и Василисы, ее подозрительно учащенное дыхание и удовлетворенно блестящие глаза оправдывали самые худшие подозрения.

— Так того… До Сидорихи долго было. Пока нашли, пока то, се… Закуски привезли, сейчас вмажем по стакану, земля раем покажется.

— Дегустировал? — Майор старался не смотреть на Василису, которая бесстыдно подтягивала колготки. — Ну как, ничего?

— А то! Стаканчик хлобыстнешь — как Христос в лапоточках прошелся! — принялся расхваливать старшина. — Сидориха когда узнала, для кого, говорит — на здоровье, говорит — пусть Валерий Иванович кушает…

— Денег сколько дал? — Начальник февральской милиции вел строгую учетность, сколько и кто ему должен; несмотря на свою сытую добродушную физиономию, к должникам он был весьма суров.

Петренко глупо заморгал длинными ресницами.

— Да что вы… Это же долг по таксе за проданный в ноябре самогон, она нам еще только за декабрь пять литров первача должна.

Это была сущая правда: самогонщицы поселка были обложены таксой "за лицензию" (как говорил майор) — десять литров самого лучшего самогона в месяц с каждой. Некоторые, не справившись с непомерным «налогом», бросили заниматься прибыльным делом.

— Ну что глазеешь? — зыркнул Валерий Иванович на дочь. — Стаканы поставь!

Василиса, поведя грудью так, что якобы невзначай задела ею отцовский погон, принялась с достоинством мыть три стакана.

— А третий зачем? — не понял отец.

— А ты что — пить не будешь? — искренне удивилась дочь.

После такого ответа главный мент Февральска обреченно махнул рукой: мол, делайте что хотите, дайте мне только уколоться и забыться.

Налили по полному стакану, чокнулись "за все хорошее".

Пили по-разному: Василиса — как пьет большинство русских женщин тут, в Приамурье, то есть мелкими, будто бы куриными глотками.

Ваня Петренко, поднаторевший в подобных ежедневных застольях на службе и вне ее, пил основательно и много: привычно хукнув мимо стакана, он вылил его содержимое в богатырскую глотку, прополоскал самогонкой рот, не забыв при этом заметить:

— Хорошо пошла, курва!..

Ну, а майор пил так, как и подобает пить большому начальству: медленно, но не отрываясь.

Когда волшебный напиток был выпит, Валерий Иванович, утерев выступившие слезы, поставил стакан и потянулся к соленому огурцу.

— Ты, Валера, неправильно пьешь, — участливо произнес Петренко.

— Не учи меня жить, — угрюмо бросил майор, — и вообще, помни о субординации…

— Не ешь сразу, не так, лучше выпей и занюхай, — посоветовал старшина тоном министра МВД, советующего выпускникам Высшей школы милиции хранить бдительность. — Так главней… Лучше забирает. Выдохни, занюхай, дух переведи. А потом уже закусишь по полной программе. Попробуй, а?

На работе в РОВД Петренко, соблюдая субординацию, называл начальника исключительно по уставу, но в условиях домашних был фамильярен — впрочем, Валерий Иванович не возражал, потому что после первого стакана любого спиртного напитка уже не слышал: самогон, как правило, способствовал развитию чувства полного аутизма.

То ли Сидориха постаралась на славу, то ли самогон, выпитый под такую закуску (запах огурца), слишком сильно ударил по мозгам собравшихся, но все довольно быстро захмелели.

Майор, тупо глядя на диск телефонного аппарата, почему-то представлял, что это вовсе не диск, а хитрая рожа всевидящего краевого начальства с десятью зрачками, и что рожа эта коварно и злобно подмигивает ему, поселковому начальнику; сколько зрачков у него самого, товарищ майор теперь даже не знал.

— Щуришься, щуришься, сука, — бормотал он, подливая только себе, — ну, щурься, щурься… Давай я тебе лучше налью. — Он отобрал стакан у себя и поставил его ближе к телефону.

— Валера, не дури головы. — Огромная волосатая лапа Петренко уже лезла под кофточку Василисы — малолетка постанывала и елозила грудью, как колхозная хрюшка при близости кабана-производителя.

— Уйди, дурак… — бормотал майор. — Чего ты ко мне прицепился? Пью не так, живу не так, служу не так, блядей своих не так воспитываю…

— Да, Валера, куда ты звонить в такое время будешь? Давай вмажем. — Старшина осторожно забрал стакан от телефона и налил в него мутноватой жидкости, распространявшей едкий маслянистый дух по всей комнате.

— Заткнись… Ну так что, товарищ полковник, — майор вновь отобрал у себя стакан и поставил его к аппарату, — что, выпить со мной не хочешь? Западло, да? Зажрался у себя в Хабаровске? Я тут, понимаешь, заживо гнию, а ты там жируешь…

Наконец майор решил, что товарищ полковник с десятью зрачками на черной эбонитовой морде согласен с ним выпить. Взяв в левую руку один стакан, а в правую — другой, он прочувственно чокнулся с товарищем полковником, осушил сперва тот стакан, что был в правой руке, свой, а затем — тот, что был в левой.

После этого Василиса, внимательно следившая за алкоголическими метаморфозами отца, поняла, что теперь самое время предаться нехитрому, но такому приятному блуду, тем более что алкоголь и близость старшины настраивали ее на плотскую лирику.

— Папа, может быть, тебе постелить? — спросила она с участием.

— Отлезь, гнида, — процедил майор.

Спустя еще пару секунд красная физиономия начальника Февральского РОВД ткнулась в тарелку с объедками рядом с телефоном.

Василиса поняла: все, настал долгожданный час. Взяв руку старшины и засунув себе в колготки, семиклассница принялась водить рукой отцовского подчиненного по своим возбужденным гениталиям.

— Не здесь, Вася, — произнес старшина, то и дело поглядывая на начальника.

— Да ладно, этот старый козел уже десятый сон видит, — пробасила малолетка, — давай, Ваня, давай, я так хочу…

Если бы товарищ майор видел то, что произошло дальше, он бы наверняка разжаловал Петренко в сержанты или даже — с крутого бодуна — просто застрелил.

Василиса действовала деловито и быстро: сперва она сняла через голову юбку, затем стащила колготки с трусами и только затем — все остальное.

— Ваня, а ты чего не раздеваешься? — спросила она. — Ты что такой стеснительный?

— Да сил уже нет, — честно признался Петренко, — устал что-то…

— Ну, давай помогу…

Несколько ловких, почти профессиональных, движений — и милицейская форма уже валялась на полу, рядом с подростковой одеждой.

— За что я тебя люблю — что он у тебя такой большой, — призналась малолетка и, подумав, добавила: — И толстый… Я вот в какой-то газете читала про Распутина… Правда, мне с ним трахаться не довелось, — вздохнула Василиса, — потому что не знаю, где он живет…

Конечно же, ментовская дочь имела в виду не известного русского писателя Валентина, а давно умершего фаворита последней русской императрицы Григория, но Петренко это было все равно: он, закончивший восемь классов, не знал ни того, ни другого.

— …а то, что сильно большой, плоховато, конечно, с одной стороны, — она пристроилась у его ног и облизала розовым, как у сиамской кошки, языком возбужденный член, словно бы слизывая с него сливки, — никак не могу до конца в рот засунуть… Знаешь, чтобы до самого комля. Ну ничего, я себе еще челюсть разработаю…

Через пять минут все было кончено — сомлевший от самогона и жары, старшина упал на кровать, забывшись в пьяном сне, а неудовлетворенная Василиса принялась тереться бедрами о его волосатую задницу…

Майору снился дикий сон: Новый год, Кремль, Большая елка в Георгиевском зале и нарядные детишки — и он среди них. Все обряжены в зайчиков, лисичек, Снегурочек и Дедов Морозов, а он один — в майорском кителе. Ходит с мешком и вымогает подарки: с тебя, мол, сто граммов золотого песка, с тебя — шкурку соболя, с тебя — пять литров самогона, с тебя — пять миллионов рублей, с тебя — два новых колеса для «уазика»… Но дети не обращают на него внимания и водят вокруг елки хороводы. Возмущенный таким отношением, майор достает табельное оружие и стреляет в рубиновую звезду на Спасской башне — та с треском и со звоном рушится…