Сердечные риски, или пять валентинок (СИ) - "Awelina" - Страница 17

Внезапный маневр и остановка взбудоражили меня. Невольно развернулась к Савельеву и с тревогой спросила:

— Что-то случилось?

— Да. — Его интенсивный взгляд сверлил мое лицо. — Вы случились.

Что это значит? Что происходит?

Заметила, что слишком часто делаю вдохи. Осознала, что внутри зарождается холодная дрожь, от напряжения у меня замлели пальцы, впившиеся в кожу сумки, и ноги, с силой упирающиеся в пол.

— Послушайте, — Вадим сбивчиво, торопливо заговорил. — Возможно, я выбрал неправильный способ, но вот этот разговор между нами давно должен был состояться. Но к вам чрезвычайно трудно подступиться. Вы, наверное, даже отчета себе не отдаете в том, как гордо и независимо держитесь. К таким людям, как вы, не подойдешь просто так, без подготовки в виде списка из тезисов будущей беседы… Вы иногда так смотрите на меня, будто видите насквозь. Это немного пугает.

За маленькой улыбкой и быстрыми, запальчиво выдаваемыми фразами, как я с изумлением отметила, он прятал смущение и взволнованность. Я видела их в его живых, полускрытых в сумеречном изменчивом свете глазах. Они как будто наполнили салон машины, неожиданно изменили полярность этой вечно висящей между ним и мной напряженности.

— Давайте я вам объясню кое-что, — порывисто провел рукой по волосам, на миг устремил взгляд перед собой, поджал губы, а затем — все внимание на меня.

До дрожи проницательные, мудрые, серьезные и яркие глаза. Я смотрела в них словно загипнотизированная. Таким я его никогда не видела: сконцентрированным и нервным, подавляющим и уязвимым.

— Проясню свою точку зрения на вопрос ведения бизнеса. Не волнуйтесь, никаких экономических терминов, речь только о человеческом факторе, он вам как раз близок и ясен. Вы выслушаете?

Я механически кивнула. Расцепив пальцы, сжимающие сумку, заправила за уши падающие на лицо волосы, пошевелилась, чувствуя дискомфорт в одеревеневших мышцах.

Облизав губы и шумно выдохнув, Вадим продолжил:

— Это лично мое кредо. Мои взгляды на вещи. Я их никому не навязывал и не навязываю… Я всегда хотел больше, чем просто что-то свое, свое дело, имею в виду. Но вот только с «Мэнпауэр» у меня вылепливается что-то. И, будем надеяться, получится.

Теперь я не узнавала его, с него будто слетел кожух постоянной сдержанности, осторожности. Горячая натура, так говорят про таких людей. К ним не возможно не тянуться, но их импульсивность может быть разрушительна.

— Я хочу такую фирму, где каждый сотрудник — та индивидуальность, что вносит свой вклад в создание общей мозаики успеха. Каждый не винтик, не шурупчик, а важная составляющая. Полноценный член команды со своим видением, которое берется в расчет остальными. И отношение к нему соответствующее. Каждый болеет за общее дело и за свой, скажем так, «участок» работы, ответственности. Каждый больше чем сотрудник, а как друг. Понимаете меня?

Невероятно для мужчины его лет исповедовать и демонстрировать такую «веру в человека». Невероятно, но… нельзя не восхититься. И поскольку эта вера и цель — весь он, суть его магнетизма, понимаю, почему другие зажигаются тем же огнем…

— Да, понимаю, — чуть осипшим голосом ответила я после небольшой паузы.

Испытующий горящий взгляд сменился насмешливым и недоверчивым. Он покачал головой:

— У вас на лице все написано. Что вы на самом деле думаете?

Прочел меня. Причем легко. Тревожное предчувствие холодком свернулось под ложечкой. Вновь зашевелившись на месте, поправив не нуждающиеся в этом волосы, я попыталась подобрать ускользающие слова. Он опередил, поспешно заявив:

— Давайте так: сегодня и впредь между нами никаких недосказанностей. Мы будем искренни друг с другом, честны и максимально открыты. Забудьте про субординацию, я вообще не сторонник ее.

«Я целиком и полностью за фамильярность».

И в этом похож на брата. Я стиснула челюсти, на миг отвела взгляд. А Вадим с каким-то пугающим вызовом в глазах ждал моих слов.

Откровенность, открытость… Похвальны. С некоторых пор поставлены мною во главу угла. Но для нас с ним… Весьма зыбкие пути для двух людей, едва знающих друг друга. Но он снова давит, спешит и горячится. Какую цель он преследует, затеяв этот разговор? Разговор, обстоятельства которого изначально были неправильно организованы, которые не одобрила бы ни за что.

Повернув голову, я через лобовое стекло смотрела на вычищенные ромбы дорожки, ведущей к белым пластиковым дверям аптеки. Поднявшийся ветерок играл с горсточками снега, тонкими змейками пуская их пробежаться по пустому серому пространству, а затем пряча в нагребенном по самые перила лестницы сугробе.

Все меняется. Сейчас это лишь шаловливые порывы ветра, а завтра нас ждет сильный морозный ветер.

Я поежилась.

— Вы осуждаете, — мрачно заключил он. Я, тут же повернувшись к нему, бросила:

— Нет. И не стала бы.

Несколько секунд мы глядели друга на друга, не произнося ни слова. В серовато-синем сумраке я различала, как замерцали его глаза, разгладилась морщинка на лбу, дернулся один уголок рта.

Неоднозначная ситуация и нагнетающая эмоции, и разряжающая атмосферу. Разговор, который следует деликатно прервать, — не имею достаточно рассудительности и сил, чтобы пройти через него.

И ощущение, что он читает мои мысли, — напрягает, поражает.

— Вы идеалист, — добавила я, уступив напору его безмолвия и выжидательного взгляда. — Это странное качество для зрелого мужчины, но не отрицательное.

Он усмехнулся:

— Уверены? Моя мать тоже называет меня идеалистом, но ставит жирный минус за это.

Я спрятала глаза, опустив взгляд на свои руки, переплетенные на сумке. Дима никогда не говорил о матери. Наши беседы темы семьи ни разу не касались. Способ держать человека на некоторой дистанции — он применял его, я применяла. Вероятно, бессознательно. Сейчас Вадим в одном коротком предложении сумел не просто упомянуть мать. Его слова внезапно позволили мне представить ее и его рядом, в общении. Видимо, необыкновенная женщина, неординарная. Судя по его ироничному, но мягкому тону и застывшей в глубине глаз грусти, она дорога ему, равно как и он дорог ей, у них есть тепло взаимопонимания. И он постоянно переживает за нее. Она за него, похоже, тоже…

Тревожащий холодок под ложечкой снова напомнил о себе. С еще большей остротой я почувствовала необходимость закончить этот разговор. Каким-то образом.

Уйти, закрыться. Не отвечать, не смотреть на него.

— Вот поэтому считаю первостепенным ко всем найти подход. Но к вам… Почему все так… сложно? Имею в виду себя и вас. Я не враг вам, но вижу, знаю, что вы не желаете со мной говорить и вообще стараетесь меня избегать.

Я застыла на месте, уставившись прямо перед собой.

— Вот поэтому я и хочу пробиться к вам, это важно. Поэтому и говорил об искренности и открытости.

Наблюдая через лобовое стекло за скользящими по расчищенной дорожке извивающимися снежными змейками, все чаще закручивающимися в замысловатые узоры из колец, я отметила: ветер усиливается… Прислушалась к урчанию двигателя.

— Да, я понимаю, как дурно поступил в тот первый день, когда мы встретились. В тот же вечер я сильно пожалел об этом. Когда услышал ваш телефонный разговор…

Его голос обжигал жаром просьбы, ранил металлом категоричного тона.

Стремится быть максимально откровенным.

— Я прошу прощения за это. Обидел вас своими словами и поведением, решил судить о вас, исходя из совершенно ложных посылок. И да, вполне заслужил, что вы так холодны со мной.

В голове прогремела так больно задевшая меня его фраза: «Либо вы действительно невероятно талантливы в своей работе, либо невероятно талантливы в обольщении мужчин». Зароились воспоминания о моем срыве из-за этих слов… Он сожалеет о них, о своем первоначальном отношении. Очень сожалеет. Сглотнула горький ком, вставший в горле. Глаза защипало, и я сделала вдох. Казалось, воздуха нет, и вдыхаю вакуум, насыщенный горячей сухостью. Еще один вдох.