В Крыму (Из записок военного корреспондента) - Холендро Дмитрий Михайлович - Страница 19

Папидзе был все время впереди, и его не задели ни осколки, ни пули. Он еще подорвал гранатой немецкий дзот на Сапун-горе. Как просто об этом написать, но как тяжело сделать!

Почему он был впереди, Владимир Папидзе, человек, которому уже за сорок лет — даже в бровях его ниточки седины?

…Владимир Папидзе был учителем в Кведо-Усахело, откуда в солнечные дни видны снежные зубцы кавказского хребта. Он преподавал детям историю, географию и литературу. Любить и защищать Родину учил он детей словами бессмертного Шота Руставели:

Вот почему старший сержант Владимир Папидзе в борьбе за родину был только впереди.

9 мая войска вошли в Севастополь. Катилась по мостовой, подпрыгивая, маленькая пушка сержанта Фролова, штурмовавшая Сапун-гору.

Я видел ее месяц спустя, когда собрался весь расчет — и Кравченко, и Козаченко. Им вручали ордена. Бойцы весело улыбались, полковник жал им руки и сказал в своей короткой речи:

— Слава вам, советские артиллеристы!

Уже месяц немцев не было в Крыму. Месяц прошел с того дня, как в Севастополь, ликующий, освобожденный вместе со своей частью вступил Владимир Папидзе, в запыленной каске, с автоматом на груди.

Он не знал еще, что подвиги его будут отмечены Золотой Звездой Героя Советского Союза.

Смущаясь от приветствий, он шел по улицам освобожденного города-героя.

Кончается мой крымский блокнот.

На последних листках его — записи о двух друзьях, двух Героях Советского Союза — пулеметчиках Быкове и Лаптеве.

Перед штурмом Сапун-горы Юрий Быков написал письмо Лаптеву, которого ранило под Керчью на высоте 133,3. Он все еще в госпитале, думал Быков.

Быков отправил письмо другу только через пять дней, после боя на Херсонесе, последнего боя в Крыму.

Тогда я и встретился с ним.

Сержант Быков — герой-пулеметчик. Какой он простой и сильный! Чубчик жестких волос, решительный взгляд. Он сержант, но командовал взводом после того, как отличился в боях на Тамани и в Крыму, и его наградили орденом Красного Знамени и медалью «За отвагу».

Герой Советского Союза сержант Ю. Быков.

Сержант Быков перенес много, он был в атаках и так близко от смерти — один против трехсот немцев, под Керчью. После боя на мысе Херсонес он рассказал мне о том, как высаживался с десантом в Крым, о высоте 133,3 и о Косте Лаптеве, своем друге.

Они крепко сдружились на крохотном плацдарме под Керчью. Быков никогда не бывал в Крыму, и Лаптев увлек товарища рассказами о Крыме, о Севастополе, который он оборонял. Он очень хотел вернуться в Севастополь. Он часто вспоминал дзот, в котором сидели три бойца-пехотинца (он был одним из них) и каждый день отбивали немецкие атаки.

В дзоте был патефон и к нему одна пластинка: «Песни о Родине». Бойцы не жалели на немцев патронов, в передышку делили паек, а кто-нибудь говорил:

— Заведи-ка песню!

Старый патефон, который бог весть как попал в дзот, звенел, и иголки точили на диске.

Быков стал мечтать о Севастополе. Ему хотелось освободить этот город и землю, в которой был дзот, и в нем звучала «Песня о Родине». Быкову казалось иногда, что Лаптев знает что-то большее, чем он, хотя он был лучшим пулеметчиком, и Лаптев у него учился. Это большее: боевой путь — от Севастополя и вновь к нему через керченский десант.

Бойцы-десантники каждый день вели бои. Тогда они шли за высоту 133,3, которая угрюмо возвышается над полем, изрытым воронками. Керчь была в руках немцев, они напрягали усилия, чтобы удержать ее и сбросить десант в море.

Быков поддерживал атаку высоты 133,3.

Он перебежал со своим «Максимом» вперед и установил его в траншее, в которую одной гусеницей уткнулся полуобгоревший немецкий танк.

Потом Быков послал двух своих бойцов за патронами.

Он остался один, с «Максимом» и шестью коробками пулеметных лент. Он не знал, что сейчас будет немецкая контратака. Никто еще не знал этого.

Немцы показались густой цепью. И Быков вдруг понял, что начинается самый серьезный бой в его жизни.

«Максим» Быкова заработал, и первая цепь немцев залегла. Начали рваться немецкие мины — около самой траншеи. От прямых попаданий она кое-где обвалилась.

Быков с трудом пробрался в другой край траншеи, и снова немцы залегли под ливнем стрекотавших пуль, едва поднявшись. Тогда показалась вторая цепь. Но Быков не подпустил ее к первой, которая лежала.

Быков стрелял, а немцы теперь перебирались ползком, и Быков внезапно оборвал очередь, когда увидел, что у него осталось три ленты.

Он ждал, что немцы поднимутся. Но опять начали рваться мины. Все чаще и чаще. Разрыв — и тонко поют осколки.

В это время Быков свернул самокрутку и закурил. Он курил и прижимался к траншее, когда выла и шипела мина, и поглядывал на немцев, которые ждали конца минометного налета.

Быков знал, что к нему в траншею никто не сможет пробраться. К нему действительно посылали трех бойцов с патронами, но они не прошли.

Где сейчас Лаптев? Он был в резерве командира батальона. Где он сейчас?

Ну, вот. Обе цепи, больше трехсот немцев, поднялись. Идите, зеленые гадюки! Строчите из автоматов! Идите ближе. Быков припал к «Максиму» и ждал. Он хотел, чтобы они перестали его бояться. Он хотел, чтобы они совсем перестали его бояться и подошли ближе. Тогда он их встретит. Вот они уже выпрямились. Они бегут. Что же, Быков, ты совсем не будешь стрелять!

Огонь — неожиданно, как грозовой ливень. «Максим», теперь твое слово! Мы не пропустим их.

Быков все время сохранял хладнокровие. Он не подпустил немцев на бросок гранаты. Страшным огнем в упор он разорвал их цепь на клочки, немцы начали падать— мертвые, другие повернули и кинулись бежать, но тоже падали, им негде было укрыться, Быков расстреливал их, и какой-то немецкий офицер кричал и кричал, собирая уцелевших солдат.

Потом Быков перетянул пулемет на старое место, где начал бой. Траншейка была короткая — всего двадцать метров, и он сделал это скорее по привычке.

Он снова закурил. Капельки пота на лбу стали теплыми. Быков много курит после этого дня.

…Как они сидели в траншее с Лаптевым, накрывшись плащ-палаткой и разговаривали, когда это было? Всего два дня назад. Ночью шел дождь, и они накрылись плащ-палаткой вдвоем и говорили о том, что оба пойдут учиться и станут командирами.

— Еще повоюем, пожалуй, лейтенантами?

— Наверно. Обязательно пулеметчиками. А домой не хочется?

— В отпуск хорошо бы после Крыма. Только далеко. А учиться на пулеметчиков, больше никуда.

— Запахни-ка тот конец, капает за воротник мне, Костя.

Как хорошо было под плащ-палаткой, и дождь моросил.

…Когда немцы пошли четвертый раз в контратаку, Быков зарядил пулемет последней лентой. Но вот и в ней патроны кончаются, они ползут, тускло поблескивая гильзами, и немецкая пуля взвизгнула и пробила кожух. Вода струйкой потекла по его ребрам.

А немцы идут…

Когда немецкая пуля пробила кожух, Быков услышал, что кто-то еще открыл огонь по немцам сбоку. Каким родным показался ему привычный и сильный стук «Максима»!

Это стрелял Лаптев. Он пробрался на сопку сбоку и косил теперь немцев. На сопке разрывались снаряды и мины, но Лаптев не замечал ничего, он только видел, какая густая цепь немцев шла на Быкова.

В тот день два пулеметчика истребили больше двухсот вражеских солдат, которые отчаянно рвались вперед.

В каменоломнях Аджи-Мушкая, где была землянка командира батальона, Быков и Лаптев встретились.

— К тебе никто не мог пробраться, — сказал Лаптев, — мне удалось. Я расчет не взял, а один пробрался с пулеметом.