В Крыму (Из записок военного корреспондента) - Холендро Дмитрий Михайлович - Страница 15

Вот что рассказал мне подполковник Малышев о быстроте.

За Ак-Монаем — Феодосия… Стояла безветренная погода, и дым тянулся черными клубами в высокое небо. Ярко-красное пламя пожирало санаторные дома на берегу, размахивая из окон хвостами копоти.

И все же множество домов и дач с красивыми балконами и верандами остались целыми. Немцы не успели сделать всей своей гнусной работы. Не успели потому, что танки наши выполняли приказ: не останавливаться! Никто не говорил об усталости. Никто не думал о сне. Ничто не могло остановить наших бойцов.

На центральной улице Феодосии два танкиста сорвали плакат, изображавший немецкого солдата на фоне карты Крыма, пересеченной надписью: «Неприступная крепость».

— Видал? — сказал один. — А теперь они кричать будут, что в Крыму вовсе обороны не было.

— Эх, — сказал другой, — есть тебе охота такую дрянь в руках держать!

И «неприступную крепость» с коричневой рожей немца порвали.

…В Феодоссии среди развалин, по заросшей тропе, я пробрался к памятнику Айвазовскому. Гордо поднята голова художника. Вокруг — много травы и разросшийся куст. Зелень почти скрыла надпись на памятнике: «Феодосия— Айвазовскому».

Художник держит в руках палитру и кисти. Взгляд его устремлен на море. Это он воспел буйную силу волн, разъяренных до пены, в знаменитой картине «Девятый вал».

Теперь кажется, что он поднял кисть, чтобы запечатлеть победную поступь воинов Красной Армии, столь же грозной для врага, как девятый вал. Она освободила город Айвазовского. Она вернула жизнь прекрасным полотнам художника.

С какой радостью встречали жители родных бойцов! Город перенес так много страданий за годы немецкого хозяйничанья в Крыму.

В центре я увидел дом, обнесенный колючей проволокой. Здесь был лагерь так называемых окопных рабочих — молодых девушек из Феодосии и ближних сел.

В этом лагере была девушка Валя Салказина. Она отказалась выходить на работу. Тогда ее отправили в симферопольскую тюрьму.

Седая мать Вали пешком пошла за своей единственной дочерью. Она вымолила у немца-часового согласие устроить свидание.

Немец был маленький и толстый, свинячьи глазки его забегали по скорбной фигуре русской матери. Он коряво сказал:

— Гут, матка. Карош! Золото, матка.

Мать сняла с морщинистого пальца обручальное, столько лет ношеное кольцо. Немец спрятал его в карман и пустил женщину в ворота. За тюремной стеной Салказина нашла труп своей дочери.

Если есть у этого немца мать, хотелось бы подвести ее к трупу ее выродка.

…На углу улицы Ленина стоял старик. Час, второй он не двигался с места. Он смотрел на проходившие войска и, опираясь костлявыми руками на суковатую палку, думал о том, что эти бойцы непременно придут в Германию и освободят из немецкой неволи его внучку Таню.

Так шло возмездие. Катился девятый вал.

13 апреля. Вместе с фотокорреспондентом Ксенофонтоным в каком-то маленьком селе под Судаком слушаем, как гремят залпы московского салюта в честь освобождения Феодосии. Рация генерал-майора Горбачева, командира дивизии, которая упоминается в приказе, старательно удерживает московскую волну.

Эти минуты — лучший отдых для бойцов и командиров, собравшихся вокруг рации. Все рвутся вперед. Николай Ксенофонтов вслух прочел стихи Михалкова:

Судак.

В центре города у сквера мы остановились. Здесь стоял сгоревший немецкий танк с паучьими крестами на боках и две разбитых вражеских самоходных пушки.

Когда кончились бои в Крыму, мы встретились с Героем Советского Союза лейтенантом Савельевым и узнали, что исковерканные огнем и снарядами немецкие танки и пушки в Судаке — это работа его экипажа.

Герой Советского Союза лейтенант В. Савельев.

Немцы намеревались из Судака увезти остатки войск и техники морем. Они построили причалы. К Судаку подошли катеры.

Однако наши танки настигли немцев на берегу. Артиллеристы открыли огонь по катерам и два из них потопили.

15 апреля. В Алуште с трудом нахожу домик, где разместился штаб командира корпуса генерал-майора Провалова. Генерал занят. У него — представители 4-го Украинского фронта. В Алуште войска приморцев соединились с бригадой, которая наступала от Перекопа.

Наконец, генерал освободился.

— Расскажите, товарищ генерал, о наиболее значительном событии. Для газеты.

Телефонный звонок. Генерал берет трубку, слушает и с довольной, хотя и усталой улыбкой говорит:

— Вот, собственно, самое интересное. Только что сообщили, что танкисты и передовой отряд подходят к Ялте.

Мы едем туда.

В Ялте я узнал, что нет Малышева. Он не вернется домой, не сядет с друзьями в круг.

Кто побывает сейчас на Сапун-горе, под Севастополем, у величавого обелиска, воздвигнутого в знак вечной славы павших героев, тот увидит на пьедестале памятника его имя, высеченное в граните.

На дороге наступления я старался догнать передовой отряд майора Козикова. Я знал, что он действует вместе с танкистами.

Я нашел отряд в Ялте. Вечным свидетелем того, как привел сюда своих бойцов майор Козиков, будет сверкающий пик Ай-Петри, который вознесся над морем к небу.

Майор Козиков — высокий, яснолицый офицер с задумчивыми глазами, командир передового отряда Героя Советского Союза полковника Преображенского. Есть люди, которые не говорят о себе ни слова, но видно сразу, что перед тобой хороший, храбрый человек.

Это относится к майору Козикову. Его спокойный голос, расчетливые движения и чуть суровые черты лица фронтовика — всё располагает к нему.

Майор Козиков встает в моей памяти всегда, когда говорят: стремительность.

…Батальон Козикова был посажен на танки и одним из первых подошел к Ак-Монайским позициям. Стояла ночь. Козиков не хотел медлить. Ему донесли, что впереди противотанковый ров. Он приказал выдвинуться саперам и засыпать ров, пока не взошла луна.

Потом вызвал командира танковой группы, сказал ему:

— Сейчас будем атаковать.

— Только семь танков подошло, — ответил лейтенант-танкист и вопросительно поднял глаза на майора. Козиков молчал. Тогда лейтенант повторил, что танки еще вот-вот должны подойти, а сейчас всего семь.

— Маловато…

Козиков повернулся к танкисту:

— Разве не ясно: что сейчас сделают семь, то через полчаса не сделают двадцать.

И улыбнулся:

— Давайте будем ночевать в Феодосии…

Бойцы уже сидели на танках. Кто-то гудел, по-волжски окая:

— У кого табак есть нормальный? Эти сигары или, как их, сигареты немецкие — только что дымишь, да и то мало. Як воно? Дай-ка огоньку.

— А ты б зовсим не курив. Нимець тоби зараз дасть вогоньку!

— Да я шинелью прикроюсь.

— От немецкого огонька-то?

Все смолкло, когда из уст в уста облетела отряд команда: приготовиться!

Саперы засыпали ров.

Танки перевалили его и двинулись к немецким траншеям. Еще издали автоматчики с брони заметили контуры немецких пушек и сообщили об этом танкистам. Экипажи открыли огонь и разбили одно орудие.

Тогда у немцев начался переполох. Батареи стреляли беспорядочно. Наши танки мяли траншеи. Козиков был на головной машине и руководил атакой.

Он увидел впереди вал. Там мелькали фигуры. Бегущие немцы скрывались за валом. «Танкам его не взять», — подумал Козиков, и все услышали его голос:

— Вперед! За мной!

Бойцы соскакивали с танков и шли за командиром в атаку — на вал. Немцев били беспощадно. Они начали сдаваться. Танки уже обогнули вал, и бойцы вновь забрались на броню, чтобы преследовать врага.