Русский характер (Рассказы, очерки, статьи) - Терехов Николай Фёдорович - Страница 18

И они не сойдут с великого волжского рубежа, они дали Родине клятву — до последней капли крови, до последнего дыхания, до последнего удара сердца отстаивать эту крепость на Волге.

Большинство солдат минометной батареи, где служил Поляков, были его земляками с «Баррикад», тракторного, «Красного Октября».

Вот оно, собралось в блиндаже все его войско — щуплый, с бледным рябоватым лицом арматурщик Юнкин, уже пожилой малоразговорчивый человек; длинный, настоящий верзила, словоохотливый харьковчанин Четверик; коренастый, дюжий Токарев — тракторозаводской слесарь, молодой казак из Тормосиновской станицы— на редкость любознательный, мастер на все руки; маленький сероглазый, неутомимый в работе Стекольщик Савин; рыжий, веснушчатый слесарь Игнатов; черный, как цыган, забияка и матерщинник, обрубщик Курдюков с металлургического завода «Красный Октябрь». Все они, по твердому убеждению Полякова, были честные, разумные парни, дружные и храбрые в бою. «Не люди, а золото», — мысленно говорил о них командир расчета.

Поляков знал до войны немало таких же сталинградских парней. Они ходили в воскресные дни в косоворотках, подпоясанные шелковыми поясами, в брюках, приспущенных над сапогами с короткими голенищами. Под гармошку распевали песни. Бывало, иные из них, лихие гуляки, после праздника прогуливали либо опаздывали на работу и дремали за станком. Полякову приходилось стыдить таких, напоминать об ответственности за порученное дело. Теперь эти сталинградские парни до конца поняли, что такое долг перед Родиной. С оружием в руках они стали у стен родного Сталинграда, преградив путь врагу.

По-отцовски гордясь своими молодыми земляками-сослуживцами, Иван Семенович горестно думал, что, возможно, уже завтра многие из них не увидят ясной сини Волги, тихого плеса, и не придется им загорать на жарком прибрежном песке, гулять в просторных заводских парках и распевать песню о вороных конях. Свою молодость и жизнь они отдадут за Отечество, погибнут, обнимая перед смертью горячую, каменистую, трижды родную землю Сталинграда.

Минометчики всего несколько дней назад надели красноармейские шинели. А так как в Сталинграде на интендантских складах не оказалось пилоток, то они ходили в своих гражданских кепках, и командир дивизиона называл их рабочей гвардией. Однако рабочая гвардия с первого боя действовала умело, и ее тяжелые минометы точно били по целям, метко обрушивая на врага пудовые мины. Многому молодые солдаты научились у командира расчета.

Пересмеиваясь, Поляков певучим голосом рассказывает, что лишь однажды его ребята сробели перед миной, и то не немецкой, а своей.

— Застряла она в стволе, не разорвалась. Ну, надо ее вытаскивать. Снял я ствол с опорной плиты, вместе с наводчиком наклонили его, и мина тихонько выскользнула мне в руки. Глянул на ребят, а они лежат ничком и смотрят на меня во все глаза… Вот, думаю, вроде и не из робких, фашистов не боятся, а перед своей миной сробели…

По дну глубокого оврага бежит к Волге через весь город маленькая речка Царица. У устья се, на гребне оврага, стоял деревянный павильончик, известный в городе под именем «Китайского ресторана». Сюда, бывало, заходил по воскресеньям Поляков выпить кружку, другую пива. А теперь здесь расположилась минометная батарея. Второй день минометчики не меняли огневой позиции. Противник обнаружил их и непрерывно обстреливал овраг. Но уходить на другое место было уже нельзя: позади — Волга. Вот и приходилось сидеть в овраге под разбитым в щепки «Китайским рестораном».

Вновь неприятельские самолеты сбросили несколько бомб. Загорелись стоявшие у берега баржи. Столб густого дыма поднялся в небо. Но минометчикам некогда оглядываться. Батарея вела огонь по наступающей пехоте противника. В грохоте боя трудно было расслышать команды, которые передавал телефонист. И Поляков часто взбегал по скату оврага вверх, осматривался и, хорошо зная каждый закоулок в городе, самостоятельно устанавливал прицел, угломер, уровень и точно посылал мины в самую гущу врагов.

После двухчасовой стрельбы, когда атака немцев в центре города была отбита, минометчики перенесли огонь на Дар-Гору, где теперь противник накапливал силы для атаки.

— Мост через овраг знаешь? — спрашивает Полякова по телефону командир взвода младший лейтенант Моторин.

— Знаю.

— Разбить можешь?

— Могу.

Поляков прикидывает в уме расстояние до моста, вычисляет данные и открывает огонь.

— Хватит! — передает по телефону Моторин.

Поляков радостно возбужден и в то же время огорчен. Хорошо, когда твои мины бьют в цель, но как тяжело сознавать, что еще один мост разрушен.

Но вот опять зуммерит телефон.

— Прибавьте огонька! — требует командир стрелкового батальона. И минометчики открывают огонь по городскому саду, в который ворвались гитлеровцы.

Цели быстро приближаются. Их уже можно видеть простым, невооруженным глазом. Поляков ставит прицел уже не на два-три километра, а на пятьсот-шестьсот метров.

— Видишь большой белый дом за мостом? — спрашивает Моторин. — За ним дом под красной крышей. Бей по красному дому, там вражеские автоматчики и там же пушка. Целься лучше, наши жалуются, пушка эта житья не дает.

Как же плотнику Полякову не знать красного дома у железнодорожного моста? Два года назад он строил этот дом. А теперь ему же приходится разрушать то, что создавал собственными руками!

Но в доме том засел враг и. раздумывать некогда. Поляков тщательно определил расстояние, поставил прицел, сам зарядил миномет и зло выругался, когда первая мина разорвалась за домом. Вторая мина — недолет.

— Ну, уж теперь дудки, — сердито сказал Иван Семенович.

И в самом деле, третья мина точно угодила в дом под красной крышей; оттуда повалил дым.

— Вот так, — удовлетворенно сказал Поляков. — Похоронили гитлеровцев. Какая судьба, ребятушки, выпала мне, — я ж дом этот строил, и мне же пришлось фашистов в нем хоронить.

Все гуще становился вражеский огонь. Даже привыкшие ко всему минометчики невольно прижимались к земле, наклоняли головы. Поляков сердился.

— Эй, минометчик, — кричал он, — что ты так низко кланяешься?..

— Да уж больно густо бьет, товарищ командир, — оправдывался тот.

— А все-таки низко не кланяйся, не имей такой привычки…

Батарея тяжелых минометов в овраге стала для атакующего противника бельмом на глазу. Решив подавить ее, немцы открыли по оврагу сосредоточенный артиллерийский и минометный огонь. Один за другим выбывали из строя минометчики.

За свой долгий солдатский век Поляков видел десятки смертей, и каждый раз гибель товарища волновала его, оставляла в сердце глубокий след. Вот смерть вырвала из рядов защитников Сталинграда Лушникова — командира соседнего расчета, баррикадского слесаря: его похоронили тут же, на склоне оврага, рядом с Григорием Гудковым — баррикадским же токарем. Погиб от смертельной раны баррикадец Федор Кабанов. Ранен старшина Токарев — лучший минометчик; он не захотел уходить за Волгу и, перевязав рану, решительно заявил: «Буду драться, пока руки держат оружие».

Поляков утешал себя словами, услышанными им от командира полка: солдат живет для победы, а если умирает, — то за победу.

Гитлеровцы подходили все ближе к оврагу. Мины кончились, и командир дивизиона получил приказ переправить батарею тяжелых минометов на Голодный остров. У Полякова было еще с полсотни мин, и он со своим расчетом остался на месте, продолжая вести огонь по наступающему противнику. Авангардные штурмовые группы вражеских саперов по дну оврага приближались к блиндажу Полякова.

— Немцы подходят! — тревожным голосом крикнул Юнкин.

— Ну, что ж, — спокойно отозвался Поляков, — будем принимать гостей. Готовь, Юнкин, поужинать…

Спокойствие и выдержка командира передались солдатам. Четверо минометчиков хладнокровно продолжали бить по данным целям, а шестеро других отстреливались из винтовок. К вечеру контратакой стрелкового полка противник был отброшен от берега Волги.

Попытка врага вывести из строя расчеты тяжелых минометов не удалась. Поляков с довольным видом оглядывал свое небольшое «войско» — оно было и артиллерией и пехотой одновременно.