Разрушительница пирамид - Полякова Татьяна Васильевна - Страница 8

– И правильно, – буркнула я. – С какой стати меня подозревать?

Судя по взгляду Олега, он в этом вовсе не был уверен, и я поспешно с ним простилась. Вообще-то, его слова должны были успокоить. В самом деле, если меня в Москву носило за правдой, вряд ли я войду в преступный сговор с грабителями. Но Олег в этом как будто сомневался. Смотрел на меня с подозрением, или у меня глюки на нервной почве? Насчет швейцарского банка он дал маху, зарплату я получала приличную, но вряд ли бы она заинтересовала тамошних банкиров. Все денежки стекались к Осмолову и его приближенным.

Я ненадолго заглянула в супермаркет, взяла портрет и немного постояла, пялясь на людей в торговом зале. Требовалось срочно решить, что делать дальше. Самый простой выход – оставить картину здесь и позвонить в полицию. Я избавлюсь от Пикассо, что значительно облегчит мне жизнь. Выход самый простой, но не самый умный. Здесь наверняка есть видеокамеры, и меня вычислят на раз. Можно позвонить не в полицию, а Олегу. Вдруг он на радостях про камеры не вспомнит? Он-то, может, и не вспомнит, но появление картины ему объяснить придется, следовательно, второй вариант не лучше первого.

Я побрела к выходу, чувствуя, что в настоящий момент ничего толкового придумать не в состоянии. Пакет оттягивал руку, напоминая о шаткости моего положения. Держать его дома совершенно не хотелось. А ну как явятся с обыском? У мамы тем более прятать нельзя. Остаются Олеська и Кирюха. Ну и папа. А если к ним тоже нагрянут? Может быть такое? Вообще-то, для этого нужны основания, но впутывать в свои проблемы близких очень не хотелось. Вскоре стало ясно: одна я точно ничего не решу, требуется совет, желательно гениальный.

Первым делом я подумала о папе. Хотя его образ с гениальностью в моем сознании точно никак не связан. Однако я помнила папины слова: «Девочка моя, ты можешь прийти ко мне с любой проблемой. Папа всегда поможет».

Похоже, сейчас такой случай. И я отправилась к папе. Дверь мне открыла Раиса, в фартуке с рюшами, пахнувшая пирогами, с широкой улыбкой и святой верой в безоблачное счастье. Эта самая вера здорово бесила, наверное, потому, что мое счастье где-то загуляло.

– Евочка! – запричитала она, втягивая меня в прихожую. – Папы нет, он в магазин пошел, а я тебя пока пирогами накормлю.

Своих детей у Раисы не было, рожать ей, пожалуй, поздновато, хотя кто ж знает… Но, пока их не было, она решила удочерить меня, то есть всячески демонстрировала большую любовь и желание жить душа в душу. На самом деле я была не против, уж если папу угораздило в нее влюбиться… Но в редкие наши встречи я чувствовала себя ужасно виноватой, так что пироги и плюшки поперек горла вставали, ибо маме наша дружба точно бы не понравилась, а маму огорчать не хотелось.

Я устроилась за столом и принялась жевать, прихлебывая чай из чашки, которую Раиса считала моей. Чашка была пузатенькой, с портретом толстощекой красотки с цветочком в руках. Раиса то ли свято верила, будто все дети до пенсии остаются детьми, то ли просто считала, что мое развитие успешно завершилось годам к одиннадцати, но подарки неизменно дарила такие, точно я еще в начальной школе. Подарки, кстати, она делать любила. Папа то щеголял в носках ярко-оранжевого цвета, то в командирских часах, то в кепке с надписью «Секьюрити». Но все это их безоблачного счастья не нарушало. Каждый раз, сидя напротив Раисы, я думала: конечно, мамуля не подарок, но папа мог выбрать кого-то посерьезнее, что ли. Мама, само собой, заявляла, что папуля тоже без царя в голове, и мстительно добавляла: «За пироги продался». Последнее казалось мне куда более вероятным. Пироги у Раисы знатные.

– Как твои дела, солнышко?

У нее все были солнышками, зайчиками, а папа – котиком.

«Неужто и я буду своего мужа так называть?» – с тоской подумала я.

«Ты для начала замуж выйди, – ехидно отозвался внутренний голос, как всегда некстати. – Похоже, тебе ничего не светит, кроме тюремного заключения».

– Нормально, – ответила я, невольно хмурясь. Мысль о портрете аппетит изрядно портила.

– Как мама?

– Тоже нормально.

– Работает?

– Да.

– У меня подруга… в общем, им бухгалтер нужен. Может, мама…

Идея сообщить маме, что Раиса проявляет заботу и собирается ее трудоустроить, у меня восторга не вызвала. Мамуля разгневается и, вполне возможно, лишится нынешней работы, потому что гнев ее заканчивался весьма предсказуемо, ибо пожар в душе простая вода не потушит, разве что сорокаградусная.

Тут я довольно громко скрипнула зубами, с опозданием сообразив: мамуля работы почти наверняка лишилась. Или лишится вот-вот. Дом наследники продадут. К тому же маме предстоит встреча со следователем, и, возможно, не одна. И что им наговорит мама, большой вопрос. Поговорить она, в общем-то, любила. И кстати, до сих пор не знает всех обстоятельств, потому что любимая дочь забыла сообщить ей об этом.

– Спасибо, – промямлила я, добавила: – Я сейчас, – и кинулась на балкон звонить маме.

Слава богу, трубку она взяла сразу и, судя по голосу, была трезва.

– Мама, у меня плохие вести. – Я не стала ходить вокруг да около.

– Неужто старик помер?

– Не помер, убили.

– Да ладно. – Мама завозилась, чем-то грохнула и продолжила: – Как это?

– Тебя что конкретно интересует?

– Все. Давай ко мне. Расскажешь. Что, правда, убили?

Я поспешила проститься, решив, что при Раисе, которая маячила за дверью, продолжать не стоит.

Тут вернулся папа, мы вновь устроились за столом. Виновато на меня поглядывая, папа бодро отзывался на котиков и зайчиков, хвалил пироги и радовался моему приходу. Минут через десять стало ясно: ничего рассказывать о картине я не буду. Папа даст разумный совет, которому я наверняка не последую, а его уютному, хоть и малость приторному, счастью я нанесу урон. Даже если он будет незначительным, папу все равно жалко.

В общем, я ответила на стандартные вопросы, доела пирог и, поцеловав на прощание папу, отправилась к маме.

Возле подъезда стоял джип Максика. Может, он, в самом деле, на мамину жилплощадь нацелился? Тут он не угадал – к ней прилагается куча долгов. Хотя держать ухо востро все равно бы не помешало.

Дверь я открыла своим ключом, из комнаты доносились звуки флейты. Мама и Максик медитировали, сидя на полу друг напротив друга.

– Вы насовсем в астрал переселяетесь? – спросила я, садясь в кресло.

– Привет, доча, – сказала мама, поворачиваясь ко мне. – Я решила, в такую ужасную минуту рядом должен кто-то быть.

– Давай ты лучше кота заведешь? – предложила я, игнорируя улыбающегося Максика. – По-любому затрат меньше, и можешь спихнуть кота мне, когда он тебе надоест. Назовем его Максик, чтобы тебе привычнее было.

– Не обращай внимания, – покаянно сказала мама, обращаясь к тренеру.

Мои слова его непоколебимого спокойствия не нарушили, он продолжал улыбаться, светло и загадочно, точно Мона Лиза.

– Что там со стариком? – поднимаясь с пола, спросила мама.

– Убили, – пожала плечами я. – Ночью в дом вломились воры, старик вышел их встречать…

– Значит, Верка так и не явилась?

– Пришла под утро.

– Ужасно лишать жизни живое существо, – влез Максик, тоже поднимаясь.

– Точно, – кивнула я. – Еще ужаснее делать это в доме, где трудилась мама. Кстати, нам придется подумать о работе, есть место бухгалтера на примете. Ты как?

Мама махнула рукой, давая понять, что сейчас это не важно.

– Давай по делу. – И без перехода спросила: – Закурить есть? – Тут взгляд ее пал на Максика, и она чертыхнулась.

– Три глубоких вдоха, – напомнил он.

Мама задышала. Я продолжила рассказ, и дышать маме приходилось все чаще, пока она не взмолилась:

– Дочь, сходи за сигаретами!

– В доме есть мужчина, – напомнила я, меня бы вполне устроило, удались Максик хоть ненадолго.

– Даже не думайте, – покачал головой он. – Курение убивает.

– Светлая мысль.