Бархатные тени - Нортон Андрэ - Страница 21

Но днем мое счастливое настроение вновь упало. Я напомнила Викторине, что мы должны отдать Биллам визит. В течение прошлых двух дней она измышляла против этого один предлог за другим, в основном – что она недостаточно хорошо себя чувствует. Но она не могла вечно пренебрегать своими светскими обязанностями, поэтому, надув губы, покорилась.

– Эти дурацкие визитки… – раскрыв зонтик, она неприязненно взглянула на шкатулку у себя на коленях. – Какая бессмыслица! Одна от меня, другая от Алена, хотя он вовсе не с нами. Почему?

– Потому, – отвечала я терпеливо, хотя прекрасно сознавала, что она может вспылить, – что он хозяин дома и это сейчас его резиденция.

– Резиденция! Какая чушь! Тамарис, вы всегда все знаете, что надеть, что делать? Для меня это все – скучная игра, которая никогда не кончается. А если бы какая-нибудь женщина когда-нибудь разбила все эти мелочные правила, говорила бы, что ей нравится, делала бы, что хочет… что бы тогда случилось?

Я вспомнила, что утром испытала мучительный соблазн поступить так.

– Так бывало. – Возможно, мой голос прозвучал резко из-за этого воспоминания. Я добавила предостерегающе: – Но затем обстоятельства оказывались не слишком приятны для той, что отказалась играть по правилам.

– И что случалось? Ей всего лишь не нужно было больше делать визиты с карточками?

– Ее больше не приглашали в общество, причем, отнюдь не глупое и не скучное. У юных джентльменов есть матери и сестры, которые придерживаются правил и удерживают их.

– Мачехи, – уточнила она, хихикнув. – У этого медведя, ну, Генри Билла… и я не считаю его таким уж юным. Он слишком большой, слишком толстый. – Взмахнув свободной рукой, она отобразила несовершенство Генри Билла. – Во всяком случае, он не в моем вкусе.

– Возможно. Но вы встретите других, которые вам больше понравятся.

Викторина вздохнула.

– Надеюсь, так и будет, но этот день я считаю потраченным зря.

«Она была совершенно права», – уныло думала я, когда мы возвращались из Фейрлаунз, всего лишь оставив визитки у дверей.

– Значит, эта самая мачеха больна, – заметила Викторина. – Мы едем, глотая пыль, по жаре, чтобы только положить визитки на поднос. Я-то уверена, что вовсе она не больна, просто она умнее нас. Ей захотелось слегка вздремнуть, вот она и говорит: «Ах, у меня болит голова. Не принимайте никого, у кого хватит дурости явиться с визитом. Скажите, что я нездорова». Что ж, она получила наши визитки, и нам нет нужды ехать еще раз.

Однако день этот, отвратительный и зря потраченный по мнению Викторины, еще не кончился. Когда наш экипаж подъезжал к дому, мы увидели перед главным входом ранчо дорожную карету, из которой мистер Соваж выгружал миссис Дивз.

У Викторины вырвался гневный шепоток:

– Снова она! Сегодня ночью возьму две свечи и… – она прервалась на полуслове, затем продолжила: – Смотрите, она ведет себя с ним, как змея, гипнотизирующая маленького и беспомощного кролика…

Сравнение было страшноватое. Известно, что крупные рептилии добывают себе пищу именно таким гадким способом. Однако Викторина говорила с уверенностью свидетеля подобной мерзости.

– Тамарис… я клянусь вам, она никогда не будет здесь хозяйкой! – Она перешла на французский, что теперь бывало крайне редко, и я уже знала, что это выдавало у нее либо ярость, либо горе.

Тем не менее, когда мы выходили из экипажа, она уже цвела улыбкой. Она легко побежала вперед и обменялась с миссис Дивз, по дамскому обычаю, поцелуем в щечку. Похоже было, что она заждалась свою дражайшую Огасту, как она назвала визитершу.

Ясно было, что мистер Соваж так же рад приезду новой посетительницы, как изображала его сестра. И мы вошли в главный зал дружной компанией, а о чем думал каждый из нас – не имело значения.

Когда вечером, после обеда, мы собрались в Белой комнате с фресками, я позволила себе небольшую вспышку фантазии.

Огаста Дивз играла на фортепиано, а Викторина пела какие-то милые французские песенки. Но что бы случилось, если мы неожиданно подпали под чары, которые заставили бы нас выдать сокровенные мысли, таившиеся за вежливыми пассажами беседы?

На следующее утро я проснулась с чувством утраты. Сон мой истаял так быстро, что я не смогла его удержать, только знала, что во сне этом я была счастлива. И, поразившись, я поняла причину. Сегодня был день моего рождения, хотя никто из ныне здравствующих, кроме мадам Эшли, не мог бы этого вспомнить. Она всегда в этот день устраивала для меня чаепитие. А когда был жив отец, меня ждала коробка маленьких подарков и дорогое письмо.

Теперь об этом некому позаботиться. Но – нельзя жалеть себя! В качестве покаяния я позволила Фентон исполнить обязанности горничной леди так, как она их понимала. Хорошее решение, и, как обнаружилось, в конце концов не слишком для меня мучительное.

К моему облегчению, она не предлагала больше щипцов для завивки, уложив мои темно-каштановые волосы с такой сноровкой, какой я, наверное, никогда не достигну. В присутствии миссис Дивз я хотела выглядеть как можно лучше – чисто женское оружие, к которому мы все время от времени прибегаем.

Фентон подала мне серебристо-серое платье, отделанное фиолетовым сутажем, и от этого душа моя почему-то вновь воспряла.

– Хозяин велел передать вам, мисс, что семейный завтрак сегодня будет в Зеленой комнате.

Фентон привела в порядок широкий бант из фиолетового бархата, удерживающего, согласно моде, сзади складки на платье.

Согретая мыслью, что могу предстать миру в наилучшем виде, я спустилась по лестнице. Опять земляника во льду? Мне не хотелось думать об этом. Но меня ожидал другой сюрприз.

Там сидела Викторина, а мистер Соваж встал, чтобы несколько церемонно подвести меня к стулу, возле которого на столе был не только букет чайных роз, но и несколько пакетов в оберточной бумаге, перевязанных цветными лентами.

– Вы кажитесь такой изумленной, Тамарис! – Викторина засмеялась. – Неужели вы думали, что мы забудем о вашем празднике?

– Но… как вы узнали! – Я села, слегка взволнованная.

– Ален знает все. Как ты узнал, Ален?

– Есть очень мало вещей, каких я не знаю о капитане Пенфолде и его семье, ведь мы очень многим ему обязаны. А уж день рождения узнать куда как легко.

Его сестра кивнула.

– А теперь, Тамарис, вы должны открыть ваши подарки, и угадать, что от Алена, а что от меня.

Руки мои слегка дрожали. Это было так неожиданно. Мой отец всегда отмечал этот день и теперь он словно был рядом со мной и разделял мое волнение. Такой специфический оттенок моей радости был чем-то совершенно неожиданным.

В первом свертке оказалось роскошное издание стихов Элизабет Браунинг. Взяв его в руки, я выразила благодарность мистеру Соважу. Викторина захлопала в ладоши.

– Угадала с первого раза.

– Конечно. – Он улыбнулся мне. – Разве ты не понимаешь, Викторина, что порядочная молодая леди может принять от джентльмена только хорошую книгу или, возможно, коробку конфет. Все соблюдают приличия.

В голосе его не было ни тени вызова, но счастье мое слегка померкло. Что это, насмешка?

Я быстро взяла второй сверток, в котором нашла резной ларчик из сандалового дерева. Я узнала его – Викторина купила его в «Китайском базаре». Внутри, на хлопковой подкладке, лежало хрустальное сердце, крепящееся к бархатной ленте. Я была очарована прелестной безделушкой и, по настоятельному требованию Викторины, поспешила надеть ее на шею, восхищаясь тому, как она подходит к кружеву моей новой шемизетки.

Следующий сверток содержал предсказанные мистером Соважем конфеты. Но они были не в обычной коробке, а в филигранной, восьмиугольной, украшенной эмалевой бабочкой на крышке – такой натуральной, что, казалось, она вот-вот улетит. Сами сладости были прикрыты засахаренными лепестками роз и фиалок, способными прельстить даже герцогиню.

Я почти стерла язык в благодарностях. Не только потому, что подарки были так милы, но, в основном, из-за того, что они вообще были. Мистер Соваж быстро сказал, что пора переходить к еде, поскольку с развлечениями, как он выразился, покончено. И тут же начал какой-то забавный рассказ, думаю, чтобы помочь мне скрыть мои чувства.