Хождение по мукам - Толстой Алексей Николаевич - Страница 95

Быстро пройдя через непременный, для эпохи всеобщего увлечения стихами, поэтический этап творчества (первой книгой писателя был изданный в 1907 г. стихотворный сборник «Лирика»), Толстой обратился к прозе. В 1909 г. публикацией рассказа «Архип» было положено начало целому ряду произведений, в основе которых лежали воспоминания автора о жизни и быте родного Заволжья, семейные предания Тургеневых. За сравнительно небольшой отрезок времени были написаны и опубликованы повести «Заволжье» («Мишука Налымов») и «Неделя в Туреневе» («Петушок»), рассказы «Аггей Коровин» («Мечтатель»), «Два друга» («Актриса») и «Сватовство»[265]. Тема, с которой Толстой вошел в большую литературу, была созвучна процессам, происходившим в русском обществе. На глазах писателя, который по своему рождению принадлежал к двум старейшим дворянским родам, медленно погружался в пучину Леты обширный социо-культурный материк провинциальной дворянской России. И Толстого по праву можно причислить не только к свидетелям, но и к создателям художественной летописи «величайшего исторического момента итогов и концов» (С.П. Дягилев), «умирания» старой дворянской культуры и связанного с ней быта, знаменовавших собой целую эпоху в русской истории.

Критика в лице З.Н. Гиппиус, М.А. Кузмина, С.А. Ауслендера, А.В. Амфитеатрова и многих других заговорила о Толстом как о даровании ярком, стихийном и самобытном. Внимание к ранним повестям и рассказам писателя было обусловлено, в том числе, найденной автором стилевой манерой, которая сочетала в себе колоритно прописанный быт и характерность персонажей, конкретность и, вместе с тем, многофункциональность детали, разговорный, насыщенный просторечиями язык и пронизывающую порой все повествование легкую снисходительную иронию. Все это, в сочетании с необычным для литературы того времени ощущением полноты и самодостаточности жизни, искренностью и непосредственностью авторской интонации, представляло собой определенно новую, свежую струю в современной прозе. И критикой, и читателями Толстой воспринимался не столько искусным мастером интриги, сложных сюжетных ходов и психологически тонко проработанных характеров, сколько талантливым завораживающим рассказчиком, способным чувствовать и передавать красоту живой русской речи и по-настоящему увлечь на первый взгляд незамысловатыми историями из жизни российской провинции. Несмотря на то, что в отдельных произведениях еще заметно было влияние литературных образцов, повести и рассказы Толстого звучали «по-своему». Цикл «Заволжье», вышедший в 1910 г. отдельной книгой, на многие годы стал своеобразной визитной карточкой писателя.

Вслед за повестями и рассказами Толстой пишет романы «Две жизни» (1910; др. назв. «Земные сокровища», «Чудаки») и «Хромой барин» (1912). Оба с пристальным вниманием к женскому характеру, женской психологии, с центральной темой сакрализованной земной любви и одновременно настойчивыми поисками положительного жизненного идеала, который, впрочем, мог меняться от редакции к редакции произведения[266]. Все это позволило одному из критиков заметить: «Если есть в писании А.Н. Толстого главная мысль, то эта мысль есть бред о счастливом часе встречи с необыкновенной женщиной, который когда-нибудь, хотя бы раз в жизни да настанет, должен настать»[267]. И «Две жизни», и «Хромой барин» не принадлежат к числу бесспорных творческих удач автора. Оба романа во многом наивны, в чем-то не додуманы, психологически не выверены. Однако критикой тогда было оценено само намерение Толстого, установившего для себя более высокую планку, хотя талант писателя пока еще изменял ему там, «где он пытался писать не персонаж, но человека, не статическую образину заволжского помещика, но внутренний образ развития человеческой души, где ему надоедало или было невозможно просто-напросто глазеть и описывать и хотелось нечто прозреть, наблюсти, разгадать»[268]. Темы и мотивы ранних романов Толстого в той или иной мере заявят о себе в «Хождении по мукам». И здесь одно из центральных мест займет женская картина мира, а сакрализованная земная любовь станет непременным условием спасения в пучине гибнущего бытия.

За два года до Первой мировой войны, в сентябре 1912 г., Толстой переехал на постоянное жительство в Москву, которая, как отметила в своих воспоминаниях жена писателя С.И. Дымшиц[269], была ему «милее, чем чиновная столица царской России»[270]. Таким образом, в первую очередь к Москве, а не к Петербургу относятся личные наблюдения писателя жизни русского общества кануна войны и революции, отразившиеся в романе «Хождение по мукам».

Толстой приехал в Москву уже известным писателем и сразу оказался в центре литературной и культурной жизни города. Вместе с женой, молодой художницей, они бывают на заседаниях Литературно-художественного кружка и Общества свободной эстетики, где писатель выступает с чтением своих новых произведений; принимают у себя дома, в квартире на Новинском бульваре, писателей, актеров, художников. Толстой становится частым гостем московских литературно-художественных салонов, которые устраивают у себя просвещенные представители русского купечества: Е.П. Носова, Г.Л. Гиршман, М.К. Морозова, С.И. Щукин и другие. Впечатления писателя от знакомства с малоизвестной ему тогда средой людей «около искусства» отзовутся потом в романе о революции, прежде всего в описании салона Кати Смоковниковой и «Философских вечеров». Наиболее интересны в этом плане посещавшиеся Толстым дома М.К. Морозовой и С.И. Щукина.

В доме М.К. Морозовой[271], на Смоленском бульваре, проходили собрания московского Религиозно-философского общества, которому хозяйка оказывала существенную материальную поддержку[272]. Наблюдения Толстого этой стороны жизни предвоенной Москвы отразились в главе «Хождения по мукам», посвященной обществу «Философские вечера». О посещении одного из заседаний Религиозно-философского общества в дневнике писателя сохранилась запись, которая перекликается с соответствующим текстом романа не только своими отдельными деталями, но и общей интонацией: «Заседание Ф(илософского) к(ружка) у Морозовой. Назади в восточной комнате хихикающие молодые люди расселись по дорогим креслам. Крестьянин, который вытирал глаза платком, – болели. Молчаливые попы – не угадаешь: нравится им или нет. Председатель, который качал головой в сторону лектора и улыбался, издали походило, что он строил ему рожи»[273]. При сравнении этой краткой, но очень емкой зарисовки с соответствующим эпизодом романа обнаруживаются общие для них подчеркнутая пестрота и даже случайность состава присутствующих и нескрываемая ироническая нота в изображении событий: «Несколько присяжных поверенных с женами пили чай и громче, чем все люди, разговаривали. У печки знаменитый писатель, Чернобылин, ел рыбу с брусникой и поминутно оглядывался злыми, пьяными глазами на проходящих. Две средних лет литературные дамы, с грязными шеями и большими бантами в волосах, жевали бутерброды у буфетного прилавка. В стороне, не смешиваясь со светскими, благообразно стояли батюшки» (Наст. изд. С. 12)[274].