Свидетель с копытами - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 48

Вессель брел, не в силах найти правильный выход из положения, как вдруг увидел желанный пирог. Мать или бабка дали его пятилетнему мальчишке, а тот возьми да и выскочи со двора.

Это был большой жирный пирог, из тех, что, испекши, еще кладут в латку с распущенным салом и выдерживают там, чтобы посытнее вышло. Пока не появилось зерно нового урожая, пока не смолото в муку, пироги мало где пекут, старой муки должно хватить на хлеб до жатвы. Мальчишка, очевидно, был из зажиточной семьи. Вся его мордочка блестела от жира, и уши, кажется, тоже. Он был счастлив и горд – не у каждого есть такой вкусный пирог, пусть все смотрят и завидуют!

Голодное брюхо соображает быстрее дурной головы. Вессель подбежал, выхватил у дитяти пирог и пустился во весь мах по просторной сельской улице. Может, и ушел бы, но левый сапог вовсю просил каши, отставшая подошва зацепилась за колдобину, Вессель грохнулся.

Мальчишка так орал ему вслед, что из-за ворот, из калиток повысовывались бабы и девки. Они живо сообразили, что к чему, и похватали все, что под руку подвернулось. Вессель и не знал, что деревенские девки бывают столь быстроноги.

Побитый катовищами от метлы и грабель, он насилу поднялся и поплелся прочь. Пирог он выронил, когда били.

Все было так плохо, что хуже некуда. Вессель сперва взмолился, обратился к Господу так, как полагается, но молитва свелась к безмолвному воплю: Господи, за что?!

Человеку свойственно искать виновника своих бед. Занялся этим и Вессель. Он брел, сгорбившись, съежившись, ощущая сильную боль в правом боку, но не брести тоже не мог – если лечь на обочине, то так там и помрешь голодной смертью.

Как, как получилось, что он – один, без гроша, избит и словно бы уперся лбом в глухую стенку?

Виновен был Бейер. Бейер сманил его в побег, запугал, убив при нем Ройтмана, пообещал златые горы. Возможно, если бы держаться за Бейера, было бы лучше и полезнее.

А почему Вессель покинул Бейера? Потому что боялся его затей? Вдруг испугался, что они добром не кончатся? Потому что Амалия присоветовала?

Да нет же! Он просто был уверен, что, сбежав и от Бейера, и от Амалии, сможет начать новую жизнь, имея в кармане золотой пятирублевик!

Получается, виноват тот, кто дал ему эту монету в обмен на образ Богородицы из панагии? Тот нищий в потрепанном зеленом кафтане и в треуголке с обвисшими полями? Ну да! Тот, кто оказался женщиной! Нищая дала монету – и эта монета сыграла в Весселевой жизни роковую роль. Вессель видел в ней таинственный смысл, был убежден, что в трудную минуту она его спасет. А ее утащила зловредная Амалия.

Вессель от души пожелал Амалии подавиться этой монетой и еще табакеркой.

Бок болел все сильнее. Вессель понял наконец – сломано ребро, а то и два. Значит, никуда он идти не может. Он может только лежать.

В аптеку Бутмана, где он служил, приходили порой люди за смягчающими боль растираниями и мазями, откуда Вессель и знал, что за горе – сломанные ребра. В таком состоянии нужно лежать, приняв самую безболезненную позу, и поменьше двигаться. А где лежать-то? И чем питаться, пока ребра срастутся? А они ведь срастаются долго.

Даже такой вопрос задал себе Вессель: на чем бы повеситься? Думал, думал, мысленно изодрал рубаху и из длинных полос сплел веревку. Но попытка снять кафтан оказалась слишком болезненной.

А куда подевались Бейер, Штанге и Клаус – одному Богу ведомо.

Отродясь не знавал Вессель такого одиночества. Такого смертельно опасного одиночества.

В окрестностях Люберцов было только одно живое существо, которое он мог назвать по имени и попросить хоть кусок хлеба.

Амалия.

Кроткая и преданная невеста, девять лет копившая деньги на свой уголок, где можно жить с мужем, вести хозяйство, рожать и растить деток. Безмолвно уступившая ему эти деньги и вернувшая ему слово, потому что будущий аптекарь не имеет права брать в жены калеку.

Ему казалось, что она останется такой до смерти.

Женщина, которая положила ему камни в карманы, не была Амалией, бывшую невесту подменили! Покорная старая дева, очевидно, скончалась, а прилетела на помеле ведьма с горы Броккен, содрала с покойницы шкуру и натянула ее на себя. Ишь, как носится на костыле! Костыль заменяет ей помело!

Поразмыслив еще, насколько позволяла боль, Вессель понял: она стала хитрой и расчетливой. Она сделала так, что он просто обязан к ней вернуться. Она призвала на помощь чертей из преисподней, наколдовала сломанные ребра!

Но сколько же можно стоять, скрючившись так, чтобы поменьше болело?

Хочется есть, болит бок, Бейер с деньгами далеко, в карманах пусто, даже камней там больше нет. Пуговицы? Можно продать оставшиеся пуговицы с кафтана и камзола!

В столице покупатель бы нашелся. Посреди пустынной дороги – вряд ли. Возвращаться в Люберцы – так там и остальные ребра переломают.

Как было бы хорошо очнуться в столице, в уютной аптеке Бутмана, и чтобы его сестра, старая сухая вобла, сидела в уголке со ступкой, толкла порошки и поглядывала искоса на красивого будущего жениха.

Но столица далеко. Деньги-то там, а кушать хочется здесь…

Вессель задумался. Сказывали, граф Орлов у себя в Острове гостеприимен и всегда велит покормить голодного. Так-то так, но люди графа, возможно, видели Весселя в лесу. Не кончилось бы это гостеприимство поездкой в столицу, да только не куда-нибудь, а в дом на Садовой, где изволит проживать начальник Тайной канцелярии Степан Иванович Шешковский…

Был только один выход из положения – тащиться к усадьбе княгини Чернецкой. До нее, кажись, более десяти верст, а что делать?

Он и потащился…

Часть четвертая

Глава 19

Архарову сильно недоставало Саши Коробова. Было, конечно же, было кому читать письма и под диктовку записывать ответы. Но с Сашей можно было еще и потолковать почти по-приятельски. Опять же – Саша частенько читал письма дома, на Пречистенке, и Архаров слушал их, закутавшись в теплый халат, сидя в кресле и удобно устроив ноги на мягкой скамеечке. А нынче ему читали послания в его кабинете на Лубянке.

– Из столицы, от господина Чичерина, – сказал временно приставленный к чтению писем Устин Петров.

– Валяй.

– «Милостивый государь Николай Петрович, должен известить вас о том деле, в коем просил помощи вашей. Голштинец Бейер, совершивший убийство здешнего обывателя, бежал из столицы в обществе нескольких человек, и среди них – аптекарского ученика Иоганна Весселя. Жилище Весселя, им брошенное, было обыскано. Также произведен обыск в аптеке, где оный Вессель служил. В старом немецком молитвеннике позднее найдены письма. Судя по тому, что написаны рукой Весселя, это копии некой переписки, вызывающей опасения. С сим письмом отправляю вам, милостивый государь Николай Петрович, копии, снятые с тех копий. При обнаружении у злоумышленников писем, с коих сняты копии, благоволите отправить мне и сами письма, и сии прилагаемые к моему письму, копии, соблюдая полнейшую секретность и никому не говоря ни о письмах, ни о копиях…»

– Устин, помолчи, Христа ради! – взмолился Архаров. – От копий у меня уже голова кругом пошла. Давай сюда письмо.

Он сам, шевеля губами, прочел послание, просмотрел присланные копии и задумался.

– Не нравится мне эта переписка, Устин, – сказал он. – «Известная особа»… Кого бы мог чертов Бейер со своими приятелями называть «известной особой»? Насчет лошадей все понятно, но что еще за известный предмет? И, коли Бейер так покорен «известной особе», то особа сия – из высокопоставленных. «Известная особа благодарить и торопить изволит…» И какого черта их посылают чуть ли не в Коломну? Может статься, было еще какое-то письмо, в котором называлась особа, под чье покровительство отдают голштинцев?

Самая видная и яркая особа в тех краях – Алехан Орлов, подумал Архаров, граф Орлов, которого прелюбезно спровадили в отставку. Он никогда не был близок с врагами государыни. Но как знать – может, нашелся способ переманить его на сторону супостатов? Этого бы Архарову очень не хотелось. Алехан ему нравился.