Метель в преисподней (СИ) - Айдарин Николай - Страница 50

— Джон? — не поверил я своему счастью. — Джон! Что ты здесь делаешь?

Джон с каменным выражением лица посмотрел на меня, ничем не давая понять, что он узнал меня. Какое-то мгновение он ещё смотрел на меня, потом развернулся и, захлопнув за собой дверь, пошёл прочь.

— Джон! — закричал я ему вслед. — Джон! Это же я, Ник! Освободи нас! Джон!!!

Спустя несколько секунд все шаги стихли, и больше из коридора до нас не доносилось никаких звуков.

Я потрясённо молчал, не веря в происходящее, а Паша, похоже, ничего не понял.

— Коль, кто это был? Коля? Ты его знаешь?

— Заткнись! — раздражённо ответил я.

Какого чёрта здесь творится? Почему это оказался Джон? Получается, что толстяк и немец — вовсе не предатели, и я был прав насчёт них, но тогда встаёт другой вопрос: что здесь делает RD? Зачем он Джону, ведь он же категорически его не приемлет, он же идейный борец против него! Он сам говорил, да и видел я, как он относится к этой наркоте. Его дочь несколько раз попадала в больницу из-за RD! Почему всё так изменилось? Или, быть может, здесь что-то другое? Наверняка у Джона какой-то хитрый план по поводу избавления от RD! Мужик он умный, так что всё вполне может быть и не так, как выглядит.

Но ты забываешь другое, Ник! Помнишь, что сказал толстяк, когда разговаривал по телефону в том офисном здании? Он сказал, что его босс уже забрал артефакт, и что там больше ничего не осталось. А это означает только одно: Джон тоже замешан в этой игре, и теперь у него на руках довольно весомый козырь — тот самый артефакт, о котором предупреждал Артур, тот самый, который может изменить всё. Но я думаю, что здесь не всё так просто, иначе бы им давно кто-нибудь да воспользовался, получается, что клуб охранял инструкцию или что-то вроде этого. Гайд по тому, как изменить мир с помощью неведомой штуковины. Джон, получается, осведомлён об этом артефакте, иначе бы ничего этого не произошло. И тогда, выходит, Джон хочет попытаться использовать артефакт себе во благо. Или не только себе. Да, он вполне на это способен.

Лопни моя селезёнка, о чём я говорю? Это же Джон! Мы с ним прошли огонь и воду бок о бок, мы прикрывали друг другу спины! Джон из числа тех друзей, которые проверены в тяжёлых ситуациях, так почему я о нём так думаю?

Быть может, Ник, потому что он заглянул в эту камеру и не освободил тебя, хотя мог? Хороший друг! Ты вообще умеешь выбирать, с кем дружить — один отвернулся от тебя, поскольку ты не захотел отойти на время от дел. Другой помогает только в обмен на ответную услугу. Третий оставил тебя гнить в тюрьме, хотя мог освободить. А четвёртый так и вовсе наркоман, хотя, судя по всему, он самый надёжный. Вот только помочь он тебе не в силах.

Неожиданно дверь заскрежетала, и в комнату поспешно вошли снова те двое, Кнут и Пряник.

Отлично! Я всегда считал, что когда меня жестоко бьют, то я в это время отвлекаюсь от боли душевной. Это как переключение между физической работой и умственной — иногда полезно развеяться.

Кнут подошёл ко мне и с угрожающим видом навис надо мной.

Нет, не могу смотреть!

Я зажмурился… и через секунду с большим удивлением обнаружил, что верёвки ослабли, а жилистый немец пытается поднять меня с кресла. Я открыл глаза и изумлённо посмотрел сначала на него, а потом на его напарника, который освобождал в это время Пашу.

— Извинять! — требовательно сказал немец, однако на его лице не промелькнула ни одна эмоция.

Что ему ещё от меня надо? Хочет, чтобы я извинился? Да без проблем!

Я сжал пальцы в кулак так сильно, что ещё бы немного, и у меня бы в руке можно было графит в алмазы превращать. И совершенно без замаха резко ударил немца в челюсть. Его зубы клацнули, и мне показалось, что тот даже язык себе откусил. Во всяком случае, из его рта тут же заструилась тонкой ниточкой кровь, а мои костяшки вспыхнули огнём так сильно, будто бы я только что разбил ими кирпич. Ну, или их разбил о кирпич, что тоже верно.

Немец отшатнулся и ошарашенно уставился на меня, схватившись за ушибленное место. Наконец-то я увидел на его лице хоть малейшее проявление эмоций!

— Дебил! — воскликнул Пряник. — Ты реально дурак что ли? Он же извиниться пытался!

— Упс, — вырвалось у меня. — Ладно, мужик, я сожалею о своём поступке. Ты теперь мой друг, товарищ и брат, да?

Я дружески похлопал Кнута по спине, но тот на это никак не отреагировал. Снова непрошибаемая стена.

— Босс хочет вас видеть, — недовольно проговорил Пряник. — Обоих. И это… мы, типа, извиняемся за причинённые неудобства.

— Хороши же неудобства, — буркнул Паша. — Чуть что, сразу по яйцам!

— Мы выполняли нашу работу! — попытался оправдаться Пряник.

Кнут по-прежнему молчал.

— Куда идти? — холодно спросил я.

У меня не было больше никакого желания говорить с этими людьми, мне хотелось оказаться от них как можно дальше, насколько это было возможно в текущей ситуации. Но я внутри ликовал: всё-таки я думал о Джоне неправильно. Просто поразительно, как же мне мало нужно, чтобы отвернуться от человека, чьи поступки показались мне неправильными. Конечно, я прекрасно помню свои ощущения и свою реакцию на то, что он заглянул в комнату и спокойно ушёл, даже не поздоровавшись, но ведь я даже не дал ему объясниться! Быть может, у него была веская причина?

У людей всегда найдутся веские причины, оправдывающие их поступки. Это закон жизни, чтоб его!

Мы в полном молчании вышли из нашей камеры и пошли по тому самому коридору, в котором отчётливо был слышен каждый шаг всякого, кто здесь шёл. Держали, как оказалось, нас в подвале, в какой-то переоборудованной в тюрьму подсобке, по соседству с различными складами с древесиной и заготовками. Как я выяснил позже, мебель здесь тоже собирали, но это было лишь прикрытием для делишек более тёмных.

Вскоре мы вышли на большую площадку с кучей выставочных образцов, по которым приходящие клиенты могли сориентироваться в этом мебельном хаосе и попробовать выбрать то, что им якобы понравится, хотя на самом деле они всегда выбирают то, что позволяет им выбрать продавец. Работа у продавцов такая.

— Вверх по лестнице, дверь возле стены, — проговорил Пряник и поспешил вместе со своим другом убраться куда подальше.

Мы поднялись по металлической лестнице и, миновав первый кабинет с большим смотровым окном — там мельтешил кто-то вроде надзирателя со смутно знакомым лицом, и остановились у второй, последней двери. Я воспользовался привилегией дружбы и отворил дверь, предварительно не постучав. И тут же взглядом упёрся в двенадцатилетнюю девчонку с весьма странным, полностью отстранённым видом. Она сидела на небольшом диванчике в левом углу комнаты и изредка облизывала большой бело-красный леденец на палочке, а под мышкой у неё был маленький плюшевый мишка цвета утреннего детского поноса. Ещё в комнате были шкафы с всякими финансовыми отчётами, рабочий стол с ноутбуком, рядом чёрный пластиковый кейс, очевидно, от того же ноутбука, и сам Джон, стоящий к нам спиной и смотрящий на улицу через небольшое запотевшее окно. В комнате было душно и светло, я словно в баню вошёл, едва переступил порог.

Паша тоже заметил девочку, но, в отличие от меня, любопытного взгляда не отвёл от неё. Той, похоже, было абсолютно всё равно.

Эй, я тоже хочу такую конфету!

— Джон? — я осторожно позвал своего друга.

— Ник, — ответил он с практически незаметным акцентом, обернувшись. — Мои парни извинились перед вами?

— Э… да, — ответил я.

— Хорошо, — кивнул он и сел за стол.

Я нахмурился и посмотрел на Пашу. Тот тоже ждал от Джона другой реакции, но ничего не сказал и только лишь пожал плечами.

Зато я заметил, что Джон о чём-то беспокоится, причём очень сильно — я пару раз замечал, как в таких случаях он начинает потирать лоб и периодически поправлять аккуратно уложенные светлые волосы.

— Что происходит? — спросил я его.

— Дверь закройте, — потребовал он. — А то дует, как бы она не простудилась.