Песочные часы (Повесть) - Бирзе Миервалдис - Страница 7

В светлой комнате было три койки, стол и зеркало в нише с умывальной раковиной. На первой поверх одеяла лежал плешивый мужчина с седой бородкой. Крузе подала Аболе историю болезни; молодой врач со старательностью первой ученицы открыла карточку на последней записи, передала ее Эгле и четко доложила:

— Больной Земгалис. Поступил двадцатого февраля с диагнозом хронический фиброз…

Эгле присел на постель Земгалиса, взглянул на больного и, по привычке изобразив на лице благодушие, принялся перебирать рентгенограммы.

— Земгалис. Уж кого, кого, а Земгалиса я знаю!

Земгалис — часть моей биографии. Больше двадцати лет мы с ним вместе работаем.

Земгалис удивленно пошевелил бородкой.

— Вместе работаем?

— Ну да. Боремся с туберкулезом.

— Это верно. — Земгалис довольно усмехнулся.

— Но настает время расстаться нам… насовсем.

Гарша, в этот момент проводившая пальцем по верху шкафа с намерением обнаружить там пыль, обернулась и прислушалась.

Эгле хлопнул Земгалиса по плечу.

— Да. Послезавтра выпишу. Прощайте. — Эгле кончиком карандаша потыкал в рентгенограмму. Земгалис тоже глядел на черный негатив, но, ничего не понимая, лишь согласно качал головой. — Вот они, бациллы, замурованы в извести, как в орехе, и уж никогда наружу не вылезут. В тридцать девятом вот тут все и началось с небольшого плевритика.

— Верно, тут. — Земгалис уверенно приложил палец к собственным ребрам, поскольку свою грудную клетку знал лучше в натуре, чем на снимке.

— Война наградила вас орденами и чахоткой. — Эгле показал другое место на пленке.

— Да разве меня одного?

— Утешение, конечно, но чахотка-то осталась чахоткой.

— Вот тут вы меня поддували и резали. — Земгалис опять приложил руку к груди. Он хорошо знал биографию своего туберкулеза. Иглой для пневмоторакса и скальпелем она была выписана на его коже.

— Помните, вас навестила жена, из Риги она полдороги прошла пешком, ведь автобусы тогда не ходили.

— А вы в тот раз велели заложить санаторские дрожки и ее довезли почти до дому.

— Да, давненько это было.

Эгле отдал бумаги Аболе.

Земгалис торопливым движением достал из-под кровати белую плетеную корзинку.

— Это вам, доктор, на память.

Эгле взял подарок и широко улыбнулся.

— Спасибо. Осенью пойду по бруснику. Ну, всего вам! — Он крепко пожал Земгалису руку.

Слева от окна лежал новичок Вединг. Со страдальческим выражением на бледном лице он неподвижно смотрел в потолок, делая вид, что не замечает врачей в палате. Эгле вспомнил, что встречал не раз таких больных, которые злились на врачей, словно те были повинны в их недуге.

Эгле подошел к Ведингу и тоже нахмурился. Вединг ожидал, что врач примется его утешать, и потому недоуменно покосился на него.

Абола зачитала историю болезни:

— Вединг. Поступил неделю назад. Свежие очаги. Депрессивное состояние. Беспочвенные разговоры о смерти.

Сестра Крузе ласково улыбнулась.

— Надо в санатории устраивать танцы.

— Кое-какие болезни как раз и развиваются от чрезмерного увлечения танцами, — съехидничал Эгле и мысленно выругал себя за то, что опять сорвался и позавидовал тем, кто еще танцует.

— Депрессивное состояние? Не проще ли сказать — повесил нос на квинту. — Эгле взял с тумбочки Вединга колоду карт и жестом заправского картежника там же раскинул их. — Да, что и говорить — сплошь одна черная масть идет.

Вединг проворно сел на койке, глянул на карты и снова откинулся на подушки.

— Нет, вон дама червей.

— Дама червей Земгалису, это он был когда-то блондином, — возразил Эгле.

— Нет, нет, это ведь моя колода!

Эгле присел на край койки, у него снова закружилась голова.

— Знаете, жили некогда две лягушки, пессимистка и оптимистка. Обе они угодили в горшок со сметаной. «Каюк нам, не вылезти отсюда», — сказала первая и пошла на дно. А вторая до тех пор дрыгала ногами, пока не сбила из сметаны ком масла. Лягушка залезла на него и выпрыгнула из горшка.

Эгле встал. Вединг неожиданно громко засмеялся, потом спохватился и сделал постное лицо.

— Доктор, нельзя ли побольше чуткости. Я ведь не лягушка.

— Правильно. Вот потому вы в сметане и не утонете. Вы будете жить. — Переходя к последней койке, Эгле негромко повторил: —Вы будете жить… да, будете…

Здесь лежал дюжий плотовщик Вагулис.

— Факт, будем жить, — громко подхватил он.

Эгле заметил пачку сигарет на его тумбочке.

— Вас тоже скоро выпишут, но если будете столько курить…

Вагулис убрал сигареты в карман и прищурился, как большой кот.

— Больные нервничают и оттого курят. Хотя где вам понять — вы же здоровый.

Эгле стиснул зубы. Он знал, что легкие Вагулиса залечены. Верзила-плотовщик скоро влезет в резиновые сапоги и, поплевав на ладони, будет скатывать в реку бревна, вязать плоты. А он, Эгле, из санатория не уйдет никуда. Эгле хотелось выбежать из палаты, но он коснулся разламывающегося от боли лба и сдержанно сказал:

— Что правда, то правда: здоровому не понять. Только курите все же поменьше.

В коридоре у двери, как преданная собака, его ожидала желтая клюка.

— Эйди, что с тобой? — поинтересовался Берсон и показал на палку.

— В моем возрасте пора болеть ревматизмом, — отшутился Эгле. Говоря это, он чересчур внимательно изучал конец палки, и сестра Гарша решила, что он говорит не то, что думает.

У Эгле закололо сердце, и, проходя мимо рентгеновского кабинета, он зашел туда немного передохнуть. Здесь никого не было. Окна наполовину закрыты черными шторами. Эгле присел на вращающийся табурет перед аппаратом, привычный и просиженный за долгие годы. В полумраке поблескивали никелированные штанги аппарата и блестящие ободки приборов. Эгле показалось, что на него глядит насмешливое лицо робота. Он старался не думать о боли. Но разве не рентгеновский аппарат был причиной его страданий? «Сожрал ты меня за двадцать пять лет, — подумал Эгле с тяжелым вздохом. — Но разве меня силком притащили сюда? А тогда, стало быть, и сожрал меня туберкулез, а не рентген. Чужой туберкулез».

Боль немного утихла. Эгле встал и направился к двери.

В четыре часа, после обхода и осмотра тяжелых больных и после того, как были изучены свежие рентгенограммы, Эгле поехал домой. Он и раньше приезжал в четыре часа, чтобы поваляться и отдохнуть перед тем, как засесть работать на весь вечер. Теперь же — чтобы выпить кофе. Принять его как лекарство.

Пачку анализов и справок он захватил с собой и спрятал в письменный стол — дома будет реже попадаться на глаза.

Эгле вспомнилось, что его дед, по обычаю латышских крестьян, на пороге старости купил себе гроб и поставил его в клеть на сеновал, чтобы не слишком часто натыкаться на это напоминание о вечном покое.

Дома была одна сестра. Эгле выпил кофе и, страшась одиночества, поехал обратно в санаторий.

Вечером, придя на ночное дежурство, Берсон застал Эгле в ординаторской. На ярком желто-зеленом экране рентгеноскопа он рассматривал отснятые за день рентгенограммы. На них только бледные, серые и грязно-черные тени. Однако Эгле умел видеть за этими сетчатыми тенями и юношу со впалой грудью, изможденным лицом, и прекрасную женщину с упругим стройным телом.

— Мне дежурить, — сказал Берсон. Он энергичным движением снял с себя пиджак, закатал рукава сорочки, будто готовился кого-то поколотить. Когда он взял и хотел надеть халат, Эгле отложил снимки.

— Ступай домой, мне одному дома не сидится, я подежурю.

Берсон сел напротив Эгле и в нерешительности провел по своему воинственному седеющему ежику.

— Ты всерьез?

— А разве у меня несерьезный вид?

— Вид у тебя скорей всего больной. У тебя что-то и макушка лысеет.

— На умной голове волос не растет. А чего ради ты в свои сорок шесть носишь такую же прическу, как мой Янелис?

— Хитрю. Обнаружил на висках три седых волоса. От седых волос мужчина может избавиться, укоротив их. — Берсон спустил засученные рукава. — Ладно, тогда я успею на партсобрание. Спасибо!