Путь на Балканы (СИ) - Оченков Иван Валерьевич - Страница 15

— Ну чем не Граф?

— Да иди ты! — отозвался Дмитрий, внимательно разглядывая себя в маленькое зеркальце.

Оставленные самозваным брадобреем небольшие усики придавали ему немного пижонский или, как выразился Штерн, фатовской вид. Но нельзя не сказать, что ему они действительно шли. Так что усы остались, а кличка "Граф" намертво прицепилась к Будищеву среди солдат. Впрочем, чисто выбритое лицо, спрыснутое вежеталем, доставляло почти физическое наслаждение, так что со всем остальным можно было мириться. Все это время, в полку не прекращались всякого рода учения и стрельбы, поэтому солдаты и офицеры порядком утомились. Их благородиям повезло больше, сразу же после окончания присяги, отцы города пригласили их на торжественный обед, посвященный их отправке, так что с нижними чинами остались лишь дежурные. Вольноопределяющиеся, получив увольнительные билеты, так же усвистали в город, а солдаты, набившись в казарму, оказались предоставлены сами себе. Выданной после присяги водки, было достаточно, чтобы привести их в минорное настроение, но мало, чтобы подбить на "подвиги". Поэтому они, разбившись на кучки, вели негромкие беседы, вспоминали дом, а затем затянули песню. Дмитрий петь не умел, рассказывать о своей прошлой жизни ему было нечего, а потому он просто сидел в уголке, лениво прислушиваясь к происходящему. Рядом с ним устроился Федька Шматов, старавшийся в последнее время держаться рядом. Некоторое время он сидел молча, но подобное времяпровождение было совершенно не в характере молодого солдата, а потому, поёрзав, он сказал, вроде как ни к кому не обращаясь:

— Пашкова, давеча, опять под ружье поставили…

— Какого Пашкова? — хмуро спросил Будищев и тут же пожалел, что отозвался.

— Дык Семена Пашкова, который у их благородия поручика Венегера в денщиках служит.

— За какой хрен?

— Сказывают, ванну их благородию сильно нагрел.

— А, ну за это поделом, — буркнул Дмитрий, рассчитывая, что новоявленный приятель отстанет, но не тут то было.

— Граф, а Граф, — снова заговорил тот минуту спустя, — а "ванна" — это чего такое?

— Как бы тебе объяснить, это что-то вроде большой лохани с водой, понял?

— Ага, понял, а зачем?

— Чтобы мыться.

— Как это?

— Тьфу, ну вот ты в бане моешься?

— А как же!

— Вот, ты чего для этого делаешь, набираешь в шайку воды и льешь себе на голову, откуда она на все прочие места стекает, верно?

— Верно, а охвицера как?

— Ну, брат, стыдно такое не знать! Господа-офицеры, первым делом в этой самой ванне ноги да задницу мочат, а уж потом голову моют и все остальное. Поэтому кого из их благородий не возьми, у них везде — жопа! Смекаешь?

— Ишь ты, — выпучил глаза Федька, — нешто так бывает!

Как ни тихо они говорили, сидящие вокруг их расслышали и принялись смеяться. В тяжкой солдатской жизни, вообще мало поводов для радости, поэтому всякий человек, умеющий развеселить своих товарищей, чрезвычайно ценился ими. К числу таких относился и Будищев. Шутки его были непривычными, злыми, а иногда и скабрезными, но именно потому запоминались. К тому же, в отличие от барчуков-вольноперов, он был для них свой брат — солдат. Каким-то внутренним чутьем, они раскусили, что этот странный, непривычно говорящий молодой парень вовсе не барин, хотя и продолжали звать его "Графом".

— Ну чему ты Федьку учишь, — покачал головой, отсмеявшись, дядька Никифоров, — ведь он, чего доброго, еще спрашивать у господина поручика пойдет, правда ли тот задницу вперед головы моет.

— Не, не пойду, — испугался Шматов, вызвав новый приступ веселья.

— Вот и не ходи, — велел ему старослужащий, — а то будет, как с тем котом и его яйцами!

Последние слова Никифорова покрыл такой хохот, что его расслышали сидевшие в небольшой каморке унтера. У них как раз нашлись деньги на штоф "поповки"[12], каковую они, под нехитрую закусь, с удовольствием и употребляли. Старший из них — Галеев, выглянув, добродушно оглядел солдат и, не найдя в смехе подчиненных никакой крамолы, махнул рукой, дескать, веселитесь. Однако вышедший следом Хитров был настроен не так миролюбиво. В последнее время жизнь ефрейтора не ладилась. Происшествие с новобранцем не осталось незамеченным другими и, хотя никто ему ничего не сказал, командир звена чувствовал растущие между ним и унтерами охлаждение. Сегодняшняя попойка была его последней попыткой вернуть себе утекающий между пальцами авторитет. Именно он купил эту водку, и собрал в каморке "солдатскую аристократию", рассчитывая, что спиртное поможет наладить отношения. Поначалу так оно и было, посмеивающиеся в усы унтер-офицеры с удовольствием выпили, затем оттаяли, похлопали ефрейтора по плечу, дескать, чего там, мы все одно свои люди, так что не журись! И все бы было хорошо, если бы не этот проклятый новобранец, хотя какой новобранец, уже солдат, присягу-то принял!

— Будищев! — проговорил он, кривя губы, будто выплюнул.

— Я, господин ефрейтор, — ровным голосом отозвался предмет его ненависти и встал.

— Я тебя насквозь вижу!

— Так точно, господин ефрейтор!

— Ты думаешь, я ничего не понимаю? Ты ведь считаешь, будто я дерьмо!

— Так точно, господин ефрейтор, — снова отвечал Дмитрий, под всеобщие смешки.

— Да я тебя в бараний рог согну, — взъярился Хитров, сообразивший, что попал в дурацкое положение, — я тебя расшибу, будто щенка об стену!

Шагнув вперед, он принялся закатывать рукава, демонстрируя готовность перейти от слов к делу. Унтера шагнули было за ним следом, но невозмутимый Галеев остановил их движением руки, мол, погодите покуда. Не заметивший, что остался один, Хитров, покачиваясь, подошел к ненавистному солдату и злобно ощерился.

— Что, гнида, дождался своего часа?

— Шли бы вы спать, господин ефрейтор, — невозмутимо отозвался тот, — а то упадете ненароком, да зашибетесь.

— Ах ты, паскуда, — изумился пьяный и резко ударил.

Однако там, куда он целил, Будищева уже не было и, потеряв равновесие, Хитров упал. Неловко вскочив, он снова попытался ударить своего противника, и снова промахнулся. Правда, на этот раз его кулак встретился с деревянным столбом, на которых держались солдатские нары и ефрейтор взвыл от боли.

— Да что же это такое делается, братцы, — закричал он, — солдат на своего командира руку поднял! Это же бунт!

Внимательно наблюдавшим за происходящим унтерам не слишком понравилось то, что они увидели. В принципе, они хоть сейчас были готовы вступиться за Хитрова, и стереть в порошок обнаглевшего солдата, но обладавший беспрекословным авторитетом Галеев вновь удержал их.

— Чего-то я не видал, чтобы он руки поднимал, — насмешливо проронил он, — выпил ты, Васька, лишнего, вот и брякнулся на ровном месте.

Воспользовавшись, что все внимание отвлечено на говорящего старшего унтер-офицера, Дмитрий вдруг шагнул к ефрейтору и, ткнув его кулаком под ложечку, тут же подхватил обмякшее тело и сделал вид, будто помогает идти.

— Ну, чего вы, — приговаривал он, поддерживая готового упасть Хитрова, — ну, выпили чуток лишнего, ну, с кем не бывает. Давайте я вас, господин ефрейтор, до койки доведу, все и ладно будет.

— Тащи его сюда, — распорядился Галеев, — да положи тут, даст бог, проспится.

— Слушаю, — отозвался Будищев и свалил свою ношу на скамью в каморке.

— Выпьешь с нами? — прищурившись, спросил унтер.

— Если нальете, так чего не выпить?

Набулькав полную чарку командир взвода протянул ее Дмитрию, тот, не чинясь, взялся за нее, но остановился.

— Чего не пьешь?

— Так не привык я в одиночку.

— Вот это по-нашему, — одобрительно хмыкнул Северьян и велел остальным, — чего столбенеете, наливайте!

Дождавшись, когда у всех будут чарки в руках, он снова пристально посмотрел на Будищева и спросил:

— За что пить будем?

— За лося, — не задумываясь, отвечал Дмитрий.