Цой жив еще (СИ) - Ярцев Григорий Юрьевич - Страница 22

Пуля прожгла воздух у самого уха.

Цой инстинктивно вжал голову в плечи. Пуля прошила двух болвашек одного за другим, - сквозные ранения разрастались, пока тела не рассыпались, точно песочные, а сама пуля угодила в ненормалию, где кусочек металла сплющило в монету. Приглушенный хлопок донесся слабыми раскатами позже. Искатель не двигался, собирался покрутить пальцем у виска, как показывала Анна, желая показать, что думает об Аре, но не стал; вдруг стрелок оценит жест, как призыв к действию и прострелит черепушку. Вытянув руку и оттопырив большой палец вверх, искатель затерялся в толпе.

Высоко над головой замерли островки земли; вьюны, обвившие канаты лиан, тянулись вниз, жаждав прорасти тут, на земле. За столетия каким-то даже удалось; напоминали высоченные храмы, возведенные в честь единственной богини Каторги - Природы, которая самолично прославляла себя на останках изваяний, когда-то восхвалявших людские заслуги. Проходя под валунами, давили мысли о том, что глыба сорвется с неба и похоронит под собой. Предчувствие усиливалось в тени обломков массивных фрагментов зданий, мерно качавшихся в невесомости, - позабыли, что их место внизу.

Продравшись через горстки тел, услышал позади легкие шлепки ног. Тень опять скользила где-то в плотных рядах болвашек. Цой вскинул руку с когтями, напрягся весь, да так, что казалось, треснет. Посмотрел поверх голов - покорная тишина. Продолжил изучать Обелиск; тщательно пробежался глазами по плоскости, жадно впитывающей солнечные лучи, - ничего похожего на вход; монолитная стена с черными прослойками.

Солнце бежало за горизонт, освещая темнеющий небосклон, бросая косые лучи поверх крон стометровых деревьев и утесов развалин. Искатель почему-то представил, как один из лучей непременно остановится в точке на неприступной плоскости Обелиска и укажет путь, но не случилось. С последним угасшим лучом, стены корабля сделались мрачнее ночи. Ощутил легкий ветерок; дул слабо, но беспрерывно. Цой не надеялся найти вход в такой темноте, зато обнаружил нечто другое: ненормалии проявлялись в лунном свете бледным маревом, множившим свет. Прежде не бывал здесь ночью. Удивительное зрелище: вуали растягивались изломленными кривыми то вверх, то в стороны; то смазанные грубой кистью, то выведенные аккуратными линями; пульсирующими пятнами и статичными точками.

Швырнул камешек в дурум и тот, чихнув пылью, на мгновение оттенил смазанную линию, позже ставшей ярче прежнего, а в другой раз пыльца бесследно растворилась в бледной дымке. Искатель достал Монструм и перенес на страницы каждую линию. Так самому запоминать проще. Потратил чуть больше часа, нет-нет отвлекаясь на несвойственные Ненормальной шорохи, которым так и не удалось помешать довести начатое до конца. Только закончив, задумался: как это тени удавалось избегать ненормалий, но не нашел, что ответить.

Огибал Обелиск, не теряя надежды найти вход, попутно зарисовывая линии; двигаться, избегая бледных полос и пятен оказалось совсем не сложно и Монструм вдобавок пополнялся новыми картами. Все, что он мог противопоставить Каторге и Ненормальной - знания и умения, и чем они точнее и лучше, тем медленнее будет расти число, которое он ни на секунду не выпускал из головы. Гадал, ограничено ли оно, запомнит ли последнее, успеет ли понять, что наступил конец, и то, почему он поднимается снова и снова, а число продолжает расти. Вспоминал Анну, видевшую в смерти итог; человек исполнил отведенную роль, внес свой вклад в созидание или разрушение, возымевшие результат при жизни или много позже ее. Страшно, говорила она, остаться равнодушным, прожить жизнь и прийти к смерти, не потревожив чаши весов. Пинг, обтачивающий взглядом фигурку Щупы, частенько спорил. Он считал иначе; смерть - точка невозврата, а жизнь - периодическая дробь с человеком в знаменателе, но оба, как один, сходились во мнении: именно из-за равнодушия не случалось равновесия. Щупа оканчивала их споры, утверждая, что смысл бытия заключался в поисках экстаза и Пинг сиял всякий раз, когда слово срывалось с губ Вероники, а та, играючи, отвечала странной улыбкой, похлопывая его по плечу, а потом удалялась той самой походкой, менявшей сияние на вожделение.

Цой, как не старался, не мог вникнуть в хитросплетения их слов и действий, он заплутал во множестве их убеждений и остался верен своему: каждый раз, пересекая черту, ту самую точку невозврата, он возвращался обратно, не найдя своей цели. А, быть может, давно нашел, думал искатель, но не исполнил когда-то и в наказание потерял память, обреченный оживать вновь и вновь, пока не отыщет нужный камушек и не восполнит им одну из чаш. После встречи с Анной эти мысли стали яснее. Приходили чаще и обретали голос. Его голос.

За несколько часов глаза ужились с темнотой, но недостаточно для Ненормальной. Цой втирал в язык немного пыльцы; зрачки расширялись, оттесняя радужку, и поглощали больше света, позволяя лучше видеть в холодном свете луны. Так близко к Обелиску он прежде не подходил: два километра лунного пейзажа и корабль, подобно железному занавесу, скрывал собой ужасы Каторги, но и таил в себе не меньше. Кракелюровое полотно под ногами делила расщелина, из земных недр которой вырывались на поверхность струи теплого воздуха. Схлестнувшиеся пласты земли переходили в разломы, ширившиеся у основания Обелиска; рифты давно заросли: низкие кустарники, высокая трава, средняя, даже деревья, похожие на канделябры, торчали со скатов, и все невпопад - что, где прихватилось, там и разрослось.

Менялись и запахи, не знал слов, которыми их описать; такие только здесь, в Ненормальной, и чем ближе к Обелиску, тем явнее и чуднее они становились. Одуряюще пахли цветущие травы с зелеными ножками и широкими пятнистыми шляпами ярко-красного цвета. Заросли дурума тянулись насколько хватало глаз, только иногда из них вырастали огромные деревья, чьи высокие стволы облюбовали лианы. Цой бывал здесь прежде, но нечто похожее на голоса, разобрал впервые. Настойчиво нашептывали неразборчивые слова, совсем как каанаконда, шипящая в предвкушении переваривания. Списал на пыльцу, нагоняющую бред и принял еще, но зрение острее не стало, однако искатель, привыкший замечать все необычное, быстро приметил, как щупальце Каторги медленно ползли вверх и по самому Обелиску. Больше ничего разглядеть не удалось. Нужно ждать до утра. Глянул на часы: до рассвета неполных четыре часа. Место выбрал невероятно безопасное, не рассчитывал встретить такое в Каторге, еще и в Ненормальной. Закуток, очерченный бледными разводами ненормалий, имел единственную брешь, через которую он вошел, и которую усыпал щелкунчиками. Плод, если раздавить, издавал звучное пощелкивание и не раз предупреждал путников об опасности. Окруженный бледным кольцом, искатель выкопал углубление для бока и плеча, застелил еловым лапником и разлегся, уставившись в небо, часть которого посверкивала россыпью звезд, а другая, скрытая глыбой Обелиска, отсвечивала серебром в лунном свете.

Ролл встревожил ночную мглу, проблескивая бирюзовым. Цой тут же скрыл устройство рукой и огляделся - тьма, лишенная звуков, - никому и ничему не было до него дела. Провел пальцем по мигавшему огоньку.

- Тесой?..

Искатель не ответил.

- У тебя все хорошо? - прозвучал приглушенный бархатный голос.

- Вероника?

- Ц-ц-ц... Вот так слух, - Щупа со свистом втянула воздух, и немного помедлив, выпустила с облегчением. - Связь только восстановили, но на какое-то время может пропадать. Мы получили твое сообщение, правда, руки никак не доходили посмотреть, - сказанное чуть не разрушило мировоззрение искателя. - Мимимишка, наш мастер психологического карате, совсем расклеилась и отвалилась. А ты вообще спишь?

- Да, но сейчас не могу, - глядел на нескончаемую плоскость, тянущуюся ввысь и растворявшуюся где-то в ночном небе. Громадина источала что-то, чего он не мог объяснить, ауру холодной угрозы, не позволявшую избавиться от ощущения, что Обелиск склонялся над ним, готовый упасть и накрыть собой; Ненормальная была опасней Каторги, по просторам которой рыскало множество невидимых хищных глаз.