Желтый дьявол (Том 3) - Мат Никэд - Страница 36

С видимым удовольствием Снегуровский вдыхает свежий пряно-острый соленый запах моря.

— А-ааа! ты?… Снегуровский!..

— Андрюшка!..

Два друга сцепляются объятиями. У Андрюшки шапка набекрень, Снегуровский роняет чемоданчик на перрон. Шутка ли сказать — два года… А сколько было приключений, борьбы, опасностей… Лихие кавалерийские налеты, ночные атаки — воспоминания мигом выплывают из заплесневшей за два года памяти былых участников героической партизанщины.

— А где теперь Шевченко?

— Иван?.. Пойман и расстрелян в Славенке. Еще в 22 году…

— А Шамов?

— Он здесь! О, подымай выше: он теперь уполсто во Владивостоке! Можем к нему сейчас пойти. Тоже обрадуется.

— Но ведь ты куда-то собирался ехать?

— Плевать на дачу. Не поеду.

Оба приятеля, продолжая разговаривать, выходят из вокзала и по Алеутской подымаются к такой старой, горбатой, но милой Светланской улице.

Подъезд желтого 3-этажного дома.

На правой стороне подъезда — черная пластинка с золотыми буквами:

УПОЛСТО С. С. С. Р.

Как необычны здесь эти буквы на здании старого банка, бывшего гнезда дальневосточных желтых хищников!

В приемной Шамова ожидающие. Стрекот пишущих машин.

Попов и Снегуровский по партизанской привычке прямо вваливаются в кабинет Шамова.

— Куда вы, товарищи?.. Там совещание. Нельзя туда…

Но дверь уже открыта. Шамов, увидав бритую голову Снегуровского, сначала не верит, а потом…

— Снегуровский?!

— Он самый…

И опять крепкие объятия.

Чопорно сидящие по диванам кабинета спецы морщатся при виде такой необычной экспансивности, проявленной в казенном учреждении. Но глаза Попова сверкают удовольствием, — он видит здесь снова партизанов, и точно потянуло опять запахом тайги.

— Граждане!.. — говорит Шамов, обращаясь к спецам. — Мы сделаем небольшой перерыв. Мне необходимо поговорить с этими товарищами.

Спецы демонстративно укладывают свои бумаги в портфели и один за другим покидают кабинет.

— Ну, теперь рассказывай!

— Что тебе рассказывать? Так много.

— Первое… документы Глинской… Ты же из центра: должен знать, привез ли их Дроздов.

— А-аа! Так это чепуха. Давно расшифровано. Вот, хочешь, займись на досуге. Вот и азбука:

— Хочешь, я тебе расшифрую начало? Любопытно.

Все склоняются над столом.

Снегуровский пишет. Быстро мелькают пятизначные цифры, и вдруг Попов хватается за живот и начинает:

— Ха-ха-ха… Хо-хо-хо… Хи-хи-хи… — валится он на диван, задирая ноги от удовольствия.

— Что за чорт… — хмурится Шамов.

— Чи… та… та… тель… — сквозь смех, захлебываясь, бурлит Попов.

Снегуровский продолжает читать:

— «…Читатель! Чтобы было тебе…».

Общий хохот заглушает дальнейшие слова Снегуровского.

— Это здорово!.. Ну, что у тебя есть еще вроде этого?

Снегуровский задумывается, и двумя резкими складками сдвигаются брови над гладким точеным лбом.

— Есть! Только это дело посерьезнее. И не знаю, как ты на него посмотришь.

Шамов и Попов горят нетерпением.

— Кому же, как не нам, тебе довериться? Ведь старые партизаны, — говорит Попов.

— Ну, так вот, слушайте. Началось это еще в 20 году. Случайно. На станции Иман, при аресте какого-то сыщика, в мои руки попал лоскуток плана императорского дворца в Токио. Помните Буцкова — он был хороший востоковед… ну, так вот, он тогда сказал, что этот план может иметь не только политическое значение, но и…

— Ну, ну? — разгорается нетерпением Шамов.

— Но и мировое…

— To есть, как это мировое?

— Он рассказал, что во дворце Мутцухито скрыта сокровищница древних йогов, похищенная предшественниками династии Мутцухито сиогунами в Индии.

— А нам-то что до нее? — машет рукой Попов. — Ну, что там? Золото? Бриллианты?

— Больше того… — Снегуровский понижает тон и говорит таинственно: — А что вы скажете насчет тайны бессмертия?

Рты Шамова и Попова открываются, как окна.

— А что вы скажете… — Снегуровский делается еще таинственнее: — о возможностях завладеть мировым пространством?

— Ха-хах ах-ха-хах-аха! — горохом сыплется смех Попова. — Однако! Ты успел сделаться большим фантазером. Не хочешь ли ты забрать нас с собой на Марс?

— Не шутите! Сообщение Буцкова я рассказал в Петрограде одному старому профессору-востоковеду. Он говорит, что исторически это весьма правдоподобно. Мы смотрели с ним некоторые рукописи в Петроградской публичной библиотеке. Но там нет нужных данных. Вероятно, они в книгохранилищах Токио или Пекина.

— Ого! Эго пахнет серьезностью… Знаешь, что? У меня тут есть приятель… тоже профессор. Он уже 15 лет занимается всякой чертовщиной.

— О, это дело! Черкни-ка к нему записку.

Шамов, улыбаясь, пишет записку.

— И охота тебе, заниматься такими глупостями? Писал бы мемуары партизанщины… — не выдерживает Попов.

— Всему свое время будет. Напишем… — отвечает Снегуровский, охлажденный насмешливым отношением своих друзей.

— Вот лучше идемте на бухту, искупаемся перед обедом, а потом…

— Идемте…

— «…Внутренней политики…» Э… Э…

— Дальше… — нежный голосок машинистки.

— «…внутренней политики в новых условиях». Точка. Абзац. «Теперь мы можем определенно сказать…».

Стук в дверь.

— «…определенно сказать…». Ну, войдите!

— Как, как? — переспрашивает машинистка.

— Да не вам! Стучат. Войдите!

В открытую дверь просовывается широкое улыбающееся лицо китайца. На руках у него только что выутюженные брюки.

— Капитана! Трицать копейка…

— Получай! Ах да, чорт возьми… — Лесной почесывает затылок. Он еще в постели, и ему неудобно при машинистке вылезать из-под одеяла.

— Юлия Петровна, будьте добры, уплатите ему 30 копеек. Я, видите, не могу.

Китаец, осклабившись, удаляется.

— Мы продолжаем! — Лесной подбирает разбросанные по одеялу вырезки из газет. — Чорт бы побрал… Столько дел сегодня… Да не смотрите вы в мою сторону… — Он выскакивает из-под одеяла. — Я одеваюсь. Пишите: «что наше экономическое положение все более и более улучшается…».

Брюки благополучно одеты. Статья докончена. Лесной уже моется.

— Пишите конспект лекции: «Счастье и т. н. смысл жизни. Пункт I…». О, чорт возьми! Еще нужно проредактировать материал отдела… Написать две статьи для листовки женотдела. В пять — заседание комиссии по реорганизации театра. В 7 — литкружок. В 9 — показательный спектакль. О, чорт… В 9 придет Мери. Придет, дьявол! Это будет хуже показательного спектакля. Что делать? Что делать?

Лесной быстро съедает три французских булки, полфунта сыру, банку варенья, какие-то консервы, выпивает стакан вина и заканчивает:

— Ну, бросьте там конспект… Как-нибудь сымпровизирую…

А за окном веселый шум улицы, смеется солнце в широкий залив…

— Эх… ну ее к чорту, редакцию! Пойду купаться.

Солнце… солнце… солнце.

Миллиарды разноцветных камушков песчаного берега блестят на солнце, омываемые бледно-зелеными лапками прибоя.

За бухтой океан — огромное голубое чудовище — раскрыл пасть горизонта. Что ему солнце?

На выступе скалы у самого берега сидит человек и курит папиросу. Взгляд его устремлен на колеблющуюся черту горизонта, как будто стараясь пронизать дальше, за нее.

Над скалой по обрыву прогуливается Снегуровский. Он всего несколько дней как во Владивостоке. Все его волнует и радует. Великолепное солнечное августовское утро выгнало его на берег освежиться пахучей морской влагой.

Вдруг Снегуровский видит: человек, сидящий на выступе скалы, падает вниз головой в воду.

В один миг гигантским прыжком Снегуровский на выступе скалы. Еще миг — и он летит вслед за упавшим.

Две головы на глади моря. Цепко охватив упавшего, Снегуровский вытаскивает его на берег. Но только он опускает его, как звонкая пощечина оглашает прибрежье океана…