Желтый дьявол (Том 2) - Мат Никэд - Страница 17

Это — сигнал к сбору.

— Собирайсь! — команда Возного, и по отрядам быстро передается:

— Собирайсь…

Живо построились в колонны и…

— Марш! — Возный.

Колонны двинулись.

А впереди караван быков, лошадей неоседланных, лошаков большеухих. А сзади колонны, вагоны с мукою и мясом по ветке в тайгу — паровоз маневровый толкает. На паровозе Баранов — на тендере сидит и лоснится на солнце; улыбаясь, уплетает свежий калач. Горченко выглядывает из будки машиниста — он уже снялся с командой с заставы. То же сделала и северная застава. Подошли вовремя, к концу операции…

Кравченко, обмотанный телеграфной лентой, догоняет отряд:

— Черти! Что не подождали?..

Снегуровский и Шевченко на лошадях скачут мимо здания с флагом американского красного креста. А на крыше стоит часовой.

На крыльце штаба и госпиталя две американских «леди».

Быстро поворот на скаку и два всадника к крыльцу:

— Леди! — улыбается Снегуровский.

— Мадам! — смеется Шевченко…

У обоих руки к козырьку:

— Мы очень вас просим извинить за доставленное вам беспокойство.

Обе «леди» в обморочном состоянии — глаза белками вертятся, язык прилип к гортани… Ноги приросли к земле…

И, когда они приходят в себя, уже всадников нет, — только пыль по дороге в сопки за ними…

Они догоняют отряд… Вслед им машут рабочие Свиягинского лесопильного завода: «— На днях мы тоже к вам в сопки уходим!..» — кричат они вдогонку…

К крыльцу с остолбенелыми «леди» подходит бледный, расстроенный лейтенант Сайзер.

— Ах!. — падает к нему в объятия одна из «леди», — эти большевики… Как они ужасны…

А через минуту лейтенант Сайзер доносит во Владивосток, в штаб американских экспедиционных войск:

«…под прикрытием артиллерийского огня партизанская армия захватила станцию Свиягино… Разграбила… и т. д.».

Партизанский отряд спускается за сопку. На гребне Снегуровский смотрит в бинокль на выемку, в сторону Спасска.

В выемке чуть видно дымок… Вот — больше… Гуще…

— Дымок! — говорит Шевченко, тоже смотрит в бинокль.

— Броневик… Поздно… — Снегуровский подбирает поводья, и они спокойно спускаются за отрядом в лощину, а там — в Белую Церковь…

На отдых — после удачной операции.

Броневик летит в выемку и из-за поворота прямо на рельсах — сигнал: красный диск… и человек машет…

Регулятор к себе — пар закрыт. Кран машиниста на тормоз…

Привскочил броневик — застопорился…

— Борщевика!.. Что?.. — перегибается японец с броневика.

Человек с диском подбегает к броневику:

— Партизаны… Разобрали путь… Я ремонтный рабочий… Помощь надо… — запыхался, не может выговорить.

Японский офицер отдает приказ, и отряд сапер из броневика на насыпь легко сваливается желтыми мешками.

Работа закончена.

— Аната!.. аната![8] — ремонтный рабочий к японцам, — возьми меня в Свиягино… Моя там — бабушка…

— Аната? — буршуика!.. Бабучка? — оцень карсо руцкий бабуцка!.. Японцы смеются, но берут его с собой на броневик.

Рабочий влезает на заднюю площадку…

В Свиягино первым с, японским офицером сходит черный, широкоплечий, в низко надвинутой на глаза кепи…

— Это маска… — шепчет рабочий, спрыгивая с броневика на другую сторону станции, — погоди, я выслежу тебя, голубчик…

Старший милиционер докладывает начальнику бронепоезда:

— Разоружили… все забрали… Офицеров увели в сопки… Американцы струсили…

— Американза… ыы… ши… ууу… — Японец злобно скашивает щелочки глаз в сторону американского часового, разгуливающего, как ни в чем не бывало, по перрону: — американза, ыыуу!..

Глаза из-под кепи черного широкоплечего человека метнули лучи… По губам незаметная улыбка…

Рабочий из-под вагона заметил:

— Ни черта не пойму — да кто же он, наконец?.. — шепчут его губы.

А ночью возвращается тихо, ощупью, броневик обратно в Спасск…

Сзади, как кошка, прицепился под бронированной площадкой, между рессорами тележки человек. Это — тот же самый, что и утром сегодня был, ремонтный рабочий и подобран броневиком с разрушенного партизанами полотна.

Этот человек — ремонтный рабочий и неутомимый Ефим Кононов!

Маска возвращается в Спасск на броневике. Он должен его выследить — и он едет тоже… и — тоже на броневике… Не беда, что только под броневиком, то есть…

Коваль в ночной смене.

Быстро ложатся на верстатку одна к другой свинцовые буквы — Коваль торопится; он набирает воззвание сопочного партизанского штаба Уссурийскому казачеству. Скоро он закончит, потом в машину, а там…

«Лопнет от злости Враштель, — думает Коваль, весело заканчивая. — Оскалят зубы японцы…»

На улице слякоть и дождь… — «ночь черна, как душа грешника».

Крадучись с пустыря через забор по двору и к окну — человек. Заглянул в окно.

В свете на минуту мелькнуло молодое лицо — и в тень, в ночь…

А рука по раме тихонько: тук-тук-тук…

Не слышат… Опять: тук… тук… тук… — сильнее.

Открывается нижняя створка окна. Коваль шепотом в ночь:

— Адольф, ты?

— Да… — так же ответ: все готово?

— Все! — ловко вышло… метранпаж свой парень оказался, а сторожа и остальную братву я напоил ханьчжой[9]в дым… — спят мертвецки…

— Воззвание готово?

— Готово. Уже отдал ребятам… Унесли… расклеивают… — Коваль раскрыл окно совсем.

Быстро в мешок из касс с глухим шумом пересыпается шрифт.

Готово — мешки полны, в каждом по четыре пуда.

Коваль, как кошка, прыгает с подоконника во тьму, в грязь, в ночь… Окно тихо притворяет.

Взваливают мешки и пустырем, а потом окраинами улиц спящего в грязи маленького городка Никольска пробираются через железную дорогу и кустарником выходят на дорогу, в тайгу. С ними идет метранпаж, он тоже удирает в сопки, партизанить…

В лощине у речки их ждут две лошади…

Весь грязный, в свинцовой пыли летит, перевертывается, сшибает встречных, махая листом бумаги, вбегает в штаб: — Ура! Газета готова… — кричит Коваль и с гордостью кладет на стол, — товарищ Штерн, вот!..

Штаб обступает газету.

А по широким, травою заросшим улицам, спускающимся по склону горы большого села Анучино — кучки крестьян, партизан с берданками. Там у забора, здесь на траве, тут под деревьями — читают свой первый номер партизанской газеты.

А позднее — гонцы по тыловой связи во все деревни и глухие местечки, хутора и урочища, за Доубихэ, по непроходимой тайге; к фронту — во все полевые штабы, а оттуда по партизанским отрядам гуляет газета повстанчества — «Крестьянин и Рабочий».

В газете написано, что крестьяне восстали против Колчака за свою волю, за свою землю, за свои Советы; что в городе рабочие бросают заводы и идут в сопки помогать крестьянам бороться за свою рабоче-крестьянскую власть…

И читают мужики, и хмурятся довольно… по складам разбирают до самой последней строчки, до самой последней буквы…

— Дывись, яка газета у сопках!..

Не только за все предреволюционное время, но и за революцию может-быть настоящая пролетарская газета попадает в глушь тайги первый раз, в сопки, в самые отдаленные уголки необъятного Приморского края; доходит до самых глубин крестьянской массы, до самого их сердца — потому что они восстали и живут этим восстанием…