Нейро-панк (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич - Страница 56

- Помочь? – Соломон старался смотреть под ноги, чтоб не видеть оскаленных ртов с текущей слюной, пустых глаз и свешивающихся языков, - Разве не ваш нелицензионный нейро-софт делает с ними это? Разве не вы получаете с этого деньги?

- Концессо. Но Великим Макаронным Монстром человек создан таким, чтоб мог сам определить путь своего совершенствования. Если эти люди готовы рискнуть, чтоб приобрести недостающее, имеем ли мы право указывать им? Ведь им лучше знать, чего не хватает их душе для обретения покоя.

- Когда-то ваша организация поставляла людям наркотики, алкоголь и проституток, - не удержался Соломон. Но лишить Пацци душевного спокойствия ему не удалось. Его «кондутторе» лишь качнул головой.

- Си, - сказал он сдержанно, - В разные времена люди стремились к разным вещам. Но спрос существовал всегда. А мы – лишь те, кто призван этот спрос удовлетворить. Если сегодня людям нужен не опиум, а возможность почувствовать себя уверенными, смелыми, любящими и любимыми, мы дадим им эту возможность.

- Вы имели в виду «продадим», сеньор Пацци.

- Си. Пусть так. Продадим.

Они оказались в длинном, едва освещенном зале. Здесь было прохладно, и Соломон машинально поежился. Сперва он решил, что Пацци завел его в рефрижераторный зал. Но, конечно, в подпольной нейро-клинике подобное помещения едва ли было востребовано. Спустя несколько секунд он заметил, что вдоль одной из стен высятся высокие контейнеры, каждый размером с кузов грузовика. Передняя часть контейнеров представляла собой толстую решетку, сквозь которую внутри можно было разглядеть какую-то возню. Отчего-то Соломону не хотелось туда заглядывать. Он даже порадовался тому, что остался без фонаря. Холод тому виной или общество Пацци, он ощутил в этой комнате что-то нехорошее, тлетворное, но сокрытое другими вещами, как трупный дух до поры замаскирован пронизывающим запахом формалина.

- Ирония момента, - Пацци улыбнулся, жестом приглашая Соломона следовать за собой, - Я веду вас сквозь сумрачное царство, подобно тому, как сеньор Вергилий когда-то вел сеньора Данте, поэта из древнего города Дольче-Габанно. Только здесь мы имеем возможность лицезреть не круги ада, а чертоги иной природы, хоть и не менее скорбные. А ведь и они могут раскрыть человеческую душу! Лучше не заглядывайте в эти клети, сеньор детектив. То, что вы там увидите, возможно, поможет вам заглянуть в эту самую душу, но едва ли принесет облегчение вашей собственной.

- Что там? – спросил Соломон, пытаясь облизнуть сухим языком пересохшие губы, но лишь царапая их, - Что за отвратительные вещи вы скрываете здесь?

- Что есть отвратительность, если не придуманная человеком мера нравственного характера? О, сеньор… Нет, я не имею отношения к здешним обитателям, мне бы и в голову не пришло обустраивать подобный зверинец. Боюсь, это была фантазия здешнего управляющего. Своеобразный был человек.

Соломон уже видел, что контейнеров было около полудюжины. Может, семь или восемь. В каждом из них, как ему показалось, что-то находилось. Нет, поправил он сам себя. Кто-то. Он слышал дыхание нескольких тел, глухую возню, скрип решеток и прочие звуки, свидетельствующие о том, что камеры населены. Теперь он не сомневался в том, что это были именно камеры, а не палаты или смотровые. И еще он не сомневался в том, что «кто-то» придумало его собственное подсознание, чтобы не указывать на очевидное – там внутри были самые настоящие люди.

Возможно, какие-то бедняги, похищенные Мафией для испытания запрещенного нейро-софта. Если так, им может понадобиться помощь Транс-Пола. Пусть этот холенный Пацци разглагольствует, как напыщенный индюк, рано или поздно и он окажется в руках закона. И тогда он с удовольствием уступит его Бароссе…

Соломон не собирался подходить близко к камерам. Возможно, кому-то из их обитателей нужна помощь, но сейчас помощь больше всех нужна самому Соломону. Дорога каждая секунда.

Поравнявшись с первой решеткой, Соломон ощутил неприятный дух спертого воздуха и человеческих выделений. А еще услышал тяжелое хриплое дыхание, неравномерное и какое-то утробное. Он не мог разглядеть внутреннего устройства камеры, но представилось, что там лежит что-то большое и неуклюжее, какой-то тяжелый сонный зверь…

А потом решетка грохнула, едва не выгнувшись, когда обитатель камеры всем весом ударил в нее. Соломон вскрикнул, чувствуя, как мгновенно обледенели суставы.

Заточенный за решетку человек вел себя, как дикий зверь. Он ревел, пускал пену изо рта, пытался грызть зубами прутья, не обращая внимания на окровавленный губы и осколки зубов, ворочал головой и смотрел на Соломона и Пацци взглядом бешенного животного.

Он не собирался останавливаться, напротив, вид стоящих за решеткой людей приводил его все в большее бешенство. Это был жуткий, нечеловеческий приступ злобы. Злобы такой неимоверной силы, что казалось удивительным, как его сердце способно выдерживать подобный напор адреналина, а голосовые связки не рвутся.

Человек в камере пытался добраться до них, остервенело, не думая о том, чего это будет ему стоить. Пальцы впились в прутья так сильно, что в нескольких суставах, кажется, были сломаны. Зубы, лязгающие в напрасной попытке перегрызть прочную сталь, были редки и иззубрены. Не человек, а сам сатана в человеческом обличье, чистая животная ненависть в человекоподобном теле.

- Что это?.. – выдохнул Соломон, когда страх немного отпустил его, а члены оттаяли. Существо продолжало бесноваться в своей камере, но было видно, что решетки оно одолеть не сможет, - Хорошо, что при мне нет пистолета!

- О, это нечто ужасное и, вместе с тем, прекрасное, - сказал Пацци со своей проклятой неуместной торжественностью, - Это человек. Прекраснейшее и совершеннейшее творение. А если быть точным, составляющая часть этого творения. Эта часть зовется гневом.

Соломон едва не задохнулся от отвращения.

- Вы намеренно превратили человека в кровожадное чудовище!

- Я уже говорил вам, что не имею ровно никакого отношения к данным экспонатам. Ими был одержим предыдущий управляющий клиники. Да, этот несчастный – настоящий генератор норадреналина. Единственное, доступное ему чувство, это чувство гнева, который он изливает на всякого, кто не смог оказаться подальше. Другие чувства ему просто неведомы. Перед вами печальный памятник тому, каким мог бы быть наш с вами предок, если бы в его сознании кроме первобытной ярости не взошли иные всходы.

- Омерзительно.

- Но заставляет задуматься, не так ли?

Соломон постарался быстрее миновать страшную клетку. Заключенное в ней существо продолжало биться об решетку с леденящими душу звуками. А ведь это, действительно, был человек… Судя по всему, безжалостные нейро-хирурги Мафии просто вытащили из его сознания все, кроме слепой ненависти.

В следующей клетке кто-то стонал, но стон этот был странным, в нем было столько же боли, сколько сладострастия. Казалось, будто человек одновременно страдает и наслаждается.

Лицо сеньора Пацци скривилось, как от глотка не в меру кислого вина.

- Похоть. Дисгузтозо! Еще одна сторона человека, на которую мы стараемся не обращать внимания, но которая имеет над нами силу. Простая похоть, сеньор детектив. Совершенно естественное и животное чувство. Этот человек думает только об удовлетворении своего сексуального естества, и ни о чем кроме. Секс – суть его существования, а вне этой сути нет ничего. Он одержим похотью. Он готов совокупляться с представителями любых видов, полов и возрастов и, смею заверить, нет такой сексуальной перверсии, которая показалась бы ему чрезмерной. В данный момент… Да, он удовлетворяет свою страсть самостоятельно, чем обыкновенно занят почти весь день. Насколько я знаю, предыдущий администратор, забавляясь, иногда запускал в эту клетку кого-то из провинившихся подчиненных. И оставлял на несколько дней. Те из них, кто выходили живыми, как правило, теряли рассудок.

Соломон отвернулся от клетки, но успел заметить невероятно тощего человека, сидящего у стены и конвульсивно дергающегося. Его кожа местами вздулась и покраснела, местами была покрыта желтыми мозолями. Человек не прекращал стонать, подрагивать и совершать отвратительные движения с такой страстью, словно стремился изнасиловать сам себя. Соломона затошнило – и он не успел ничего ответить Пацци.