Ава (СИ) - "Pretty Rippey" - Страница 114

Мы пошли разными путями. Эмма закрылась в себе и почти ни с кем не разговаривала. Она постоянно читала, начиная от учебников, заканчивая первыми подвернувшимися под руку книгами и журналами. Тоннами поглощала информацию и думала только об учебе. Уроки и чтение — единственное, что заставляло ее концентрироваться на полную, чем она нещадно пользовалась. Когда же она уставала настолько, что буквы перед глазами расплывались, то ложилась на постель и упиралась взглядом в стенку. Так она могла лежать часами без единого движения, но и спала при этом достаточно мало.

Постепенно, с течением времени, ее начало отпускать. Выбор из книг и журналов стал более осмысленный, уроки снова стали неприятной обязанностью для поступления в колледж и в апатию она больше не впадала. Только по ночам иногда смотрела пустым взглядом в потолок, но и эта странность у нее постепенно прошла.

А я в отличие от сестры выбрала другой способ справиться с жизненной катастрофой. Поначалу снова просто нажимала пальцем на кончик карандаша, но той незначительной боли больше не хватало. Тогда я стала тыкать им себя, но чтобы воткнуть карандаш, например, в бедро нужно было приложить изрядную силу, а решиться на настолько сильный удар и причинить себе такой вред у меня не получалось. Поэтому я перекинула свое внимание на иголки. Я пряталась в доме в самом тихом месте с бутылочкой перекиси водорода и ваткой и тыкала себя иглами и булавками. Сначала боязно и осторожно, но постепенно протыкала кожу до самой крови и далеко не сразу вынимала их из себя. Я мучила себя, но боль меня отрезвляла. Она вбирала весь мой гнев и ненависть, обиду и злость, и позволяла словно бы выдохнуть их, пережить самые тяжелые истерики и скандалы. А их было немало.

Я всегда была трудным ребенком, но после того, как родители разошлись, и вовсе от рук отбилась. Скандалила с мамой каждый божий день по любому поводу. С папой тоже была груба, но он, словно бы чувствуя вину за то, что оставил нас с Эммой, старался быть с нами очень внимательным и добрым, так что ругаться с ним становилось сложно, да и не особо хотелось. Зато с мамой, ооо… Когда наши взрывные характеры сталкиваются, то начинается настоящий конец света, и в те времена было намного хуже, чем сейчас. Я кидалась на мать, она мне отвечала тем же и часто жестко наказывала, то лишая всех карманных денег на месяцы вперед, то запирая в комнате или придумывая еще чего похуже. Естественно, злость на нее стала моим перманентным состоянием, и мне нужно было хоть как-то отвлекаться от бушевавших внутри чувств. Эмма знала о моем секрете и все видела, но молчала и только просила меня быть осторожнее и не переусердствовать.

Но мало-помалу я стала не просто выплескивать эмоции через боль, а экспериментировать со своим телом. Я тыкала себя булавками, резала лезвиями и играла со спичками. С каким-то пугающим энтузиазмом я изучала свои реакции на травмы, разглядывала поврежденную кожу, ожоги, порезы и кровь. Я все чаще улавливала тот странный момент, когда после острой боли приходит маленькая толика своеобразного удовольствия. Конечно, результат зависел от множества нюансов — далеко не всякая боль приносит приятные ощущения после себя. Но если подходить с умом и осторожностью, можно было добиться поразительных результатов. Так что да, я всерьез увлеклась своими плотскими переживаниями, заодно изрядно подпитывая их душевными.

Честно говоря, я тогда очень смутно представляла, что такое БДСМ в целом и садомазохизм в частности. Да и не особо интересовалась. Подростком меня совсем не будоражили расхожие и от того очень карикатурные образы жестоких господ, мужчин и женщин в латексе и коже, и их жалких безмолвных рабов на цепях и в глухих масках. Мои мечты и фантазии были совсем другого рода, больше о привычной и обычной романтической любви и захватывающих дух приключениях в компании возлюбленного. Интересы в фильмах и книгах также концентрировались на мелодрамах, разного рода фантастике и ужастиках. Пока мне в руки не попала книга «Коллекционер» Джона Фаулза.

Не скажу, что она как-то на меня всерьез повлияла. Точнее совсем не тем образом, каким по идее должна была. История оказалась весьма интересной, пугающей и ужасной, но меня зацепили вовсе не какие-то конкретные повороты сюжета, идеи или персонажи, а та шальная мысль, которую я поймала за хвост, пока читала. Каким-то непостижимым образом я внезапно поняла, что хотела бы оказаться на месте Миранды. Мне захотелось стать пойманной жестоким и властным человеком и оказаться запертой им в подвале его дома.

В фантазиях мой тюремщик был совсем не похож на Фредерика Клегге. Полная противоположность. Он был уверенным в себе, умным, образованным, сильным и жестким. Его невозможно было выбить из колеи, и в его руках я становилась точно мотылек, которого он может раздавить одним мановением пальца. Но он любил меня и, несмотря на всю суровость и страшные наказания за попытки к бегству или хоть малейший признак непослушания, в обычное время заботился обо мне и ухаживал. Он держал меня в темнице на длинной цепи, но одевал в красивые платья, которые сам выбирал по своему вкусу. Кормил самыми лучшими и свежими яствами, приносил книги, которые считал полезными для моего образования, и краски с бумагой, чтобы я рисовала для него картины. Я была его сокровищем, птицей в золотой клетке, а взамен от меня требовалось только быть кроткой, послушной и любить его безоговорочно.

С одной стороны мое бунтарское и своенравное существо сопротивлялось такой фантазии, где за меня решают все, вплоть до того, что мне есть и читать, но с другой в ней было так уютно, приятно и тепло, что я не могла так просто выкинуть ее из головы. Я придумала себя очень странного «прекрасного принца», самого настоящего темного рыцаря, злого короля, и мне очень хотелось оказаться в его руках. Но в реальном мире никто из встречаемых мне мужчин и тем более подростков-сверстников ни капли не походил на придуманный образ, так что в какой-то мере я была спокойна. Пускай в глубине души грызла жалость от того, что мои мечты так никогда и не воплотятся в жизнь.

С той поры странные фантазии крепко поселились в моем разуме, рядом с мечтами об успешной учебе, поступлении в колледж и самостоятельной безбедной и беззаботной жизни. Я продолжала бороться за свою независимость и успех, но в то же время не могла отказаться от того, чтобы не представлять себя пленницей и рабыней жесткого лорда. Я воображала себя Персефоной в чертогах Аида и фантазировала о том, как он одевал меня в платья из черного шелка и бардового бархата, одаривал золотом и серебром… И пускал по моему следу гончих и охотников, если я пыталась сбежать. Меня приволакивали к нему истерзанную собачьими клыками и когтями, и в наказание мой царственный муж щедро охаживал меня многохвосткой, после чего относил обратно в опочивальню и любил меня, пока я, захлебываясь слезами, просила у него прощения.

Я представляла себя заложницей маньяка, который похищал меня и прятал в своем огромном доме на отшибе. Он приковывал меня цепями и кандалами к огромной железной кровати в самой дальней и затхлой комнате, заботился обо мне, кормил и обмывал, но в то же время играл, как с бездушной куклой, истязал и мучил. Изучал мое тело то руками, то ножом, забавлялся со мной и так и этак, а я никак не могла ему сопротивляться.

Мне нравились фантазии, в которых, пока я спала, мой возлюбленный занимался со мной любовью без моего на то ведома, или те, в которых я сопротивлялась ему, кусалась, царапалась и орала до сорванного голоса, пока он рвал на мне одежду и имел как какую-то сучку. Я любила свои мечты и безумно их боялась.

— Ты даже не представляешь, какие идеи только что мне подкинула, — с коварной усмешкой таинственно протянул Роберт. Ава тихо фыркнула и закатила глаза.

— Да ладно, не такие уж и интересные у меня тогда были фантазии, — язвительно отметила она. — Мне и так было жутко от одной только мысли, что меня заводят идеи насилия и подчинения, а уж представить что-то жестче… Сказал бы кто мне тогдашней, что я стану творить, когда вырасту, то никогда бы не поверила. А так… Сплошное связывание, дисциплина и ролевые игры.