Заноза Его Величества (СИ) - Лабрус Елена - Страница 94

— Я думал, что смогу, — прижимает он меня только крепче. — Но нет. Ты мне дороже всех этих людей. Кто мне все они? Плевать!

— Гоша! Понятно, что тебе плевать, но подумай, что будет с Машкой. С Эрминой. С Живым лесом. Со всеми, кто был на твоей стороне. Пусть эта лживая церковь удостоверится в чём хочет. Ну что мне грозит? Ничего. В крайнем случае возьмёте эту тюрьму штурмом.

— В крайнем это когда? Им хватит, я надеюсь, пары часов? Больше я без тебя не выдержу.

— Выдержишь, ещё как выдержишь, — улыбаюсь я.

— Ваше Преосвященство, — разворачивается он, сжимая мою руку. — Надеюсь вы понимаете насколько я оскорблён?

— О, да, Ваше Величество, — склоняется упитанный святоша. — Мне и самому очень прискорбно выполнять эту миссию, но у меня предписание главной епархии.

— И подпись архиепископа на этой бумаге есть? — протягивает он руку к бумаге.

— Всенепременно, — ещё ниже кланяется святоша.

— То есть архиепископ не доверяет и лично вам, — прочитав, кидает документ слуге король. — Ведь это вы венчали нас с Её Милостью.

И чувствую, он может вести эти светские беседы бесконечно, только суть от этого не меняется: он ни за что не хочет меня отдавать. И подвергать каким-то унизительным проверкам. Он передумал. Он сомневается. Он идёт на поводу чувств, а не здравого смысла.

— Господа, — выхожу я из-за его спины. — Не вижу причин скрещивать копья.

И я бы сказала колья, причём осиновые, но я же тут типа сейчас стараюсь не за себя.

— Я согласна пройти эту… — Глупую? Дурацкую? Идиотскую? — В общем, проверку. Вы гарантируете мне комфортное пребывание в застенках, отец Томас?

— Да, вы будете размещены со всеми удобствами и комфортом, какие только возможны в нашей скромной тюрьме.

— И безопасность?

— Конечно. И если выяснится, что вы не находитесь ни под каким магическим воздействием, в тот же день со всеми почестями и извинениями будете возвращены домой, — не моргнув глазом врёт папаша Томас, но я не подаю вида.

— Вот видишь, мне ничего не грозит, — уверенно подмигиваю я моему королю.

— Ох, дурное у меня предчувствие, — прижимает он меня к себе. — Но пусть будет по-твоему.

— Я люблю тебя, мой, к сожалению, не бессмертный король.

— И я тебя, заноза, — нехотя отпускает он меня, всё ещё держа за руку… за пальцы… за самые кончики пальцев.

— Не скучай.

— Ваша Милость, — склоняется в поклоне святоша.

— Я готова, отец Томас, — решительно делаю я к нему шаг.

И не смею оглянуться, хоть спиной чувствую, покидая королевский дворец, с какой тоской провожает меня мой король. И что вернуться сюда из тюрьмы мне уже не придётся.

Честно говоря, не знаю зачем мне пришлось провести эту ночь в холодных церковных казематах. Может, они хотели сломить мой боевой дух. Может, боялись, что договорюсь с сообщниками. А может, народные волнения достигли уже того апогея, что нужно было дать хоть какую-то информацию. Вот людям и сообщили, что виновные взяты под стражу и завтра состоится прилюдное избиение младенцев. То есть охота на ведьм.

В общем, как бы не назывались тут местные преследования инакомыслящих по неразумным мотивам, но спала на продавленном топчане я плохо. Ворочалась. Переживала. Боялась подцепить каких-нибудь блох.

И выставленная на эшафоте для дурацкой процедуры проверки естественно была не в духе. Вот прямо категорически сердита.

И было это, наверно, Катарине не на руку, но не умею я притворяться от слова «совсем». Зато раздухарившая было, когда меня вывели, толпа под моим тяжёлым взглядом испуганно подпритихла. И стоявшие в первых рядах знакомые всё лица в виде общипанных куриц вроде мадам Кампин даже трусливо сдали назад, когда я подошла к краю, чтобы оценить высоту настила.

Хрен его знает, зачем мне захотелось это узнать: как высоко эти театральные подмостки над уровнем земли. Но даже гвардейцы не рискнули меня остановить. Даже нервно трясущийся отец Томас не посмел сделать замечание.

А на меня так некстати нахлынули воспоминания. Как я оказалась здесь первый раз. Как всё показалось мне чудным сном, игрой воображения и не больше.

Тогда я даже и не обратила внимание, что это центральная площадь. Что справа от меня большой собор, а слева — Белый дом, на балкончиках которого сейчас стоят, зябко кутаясь в шали знакомые девчонки. Что это не просто сцена: в праздничные дни здесь проходят представления, а в траурные — рубят головы.

Как-то и сейчас всё происходящее кажется мне сном, только расстраивает, что нет в проходе, как прошлый раз, моего короля. И нигде в толпе, сколько видит глаз, его нет. И от этого тревожно.

— Ваша Милость, — всё же предлагает мне какой-то дядечка в военной форме не шарахаться по эшафоту как бесхозная, а занять определённое место, когда отец Томас начинает зачитывать длинное предписание архиепископа.

Суть его можно выразить в двух словах: я обвиняюсь в колдовстве, которое повлекло за собой наступление ненастной погоды. Но всё это зачем-то размазали на несколько листов, видимо, для убедительности, и усердно пугают притихших зевак, что, если это не прекратить, то оно грозит обернуться серьёзными последствиями в виде холодов и далее по длинному списку: всякими лишениями, голодом, болезнями и прочая, прочая.

— В общем, по-вашему, я — источник вселенского зла, — обращаюсь я к бубнящему святоше. — Всё понятно и так. Давайте уже приступим, а? Какую вам руку? Правую, левую? Или на шею мне повяжите вашу ленту галстуком?

— Правую, Ваша Милость, — достаёт папаша Томас когда-то вожделенную мной белую ленту.

— Ну, давай, жги! — протягиваю я ему кисть.

«И пусть Катька теперь тут решает все их государственные заморочки. А я — домой! — уговариваю я себя, готовясь к боли. — Главное, только в обморок не упасть. Выдержать. Вытерпеть. Надеюсь, для Катарины это не окажется неожиданностью».

— Властью данной мне…

Твою же мать!

Я честно держусь. Сцепляю зубы, когда по венам словно течёт расплавленная лава. Вот только Катькин организм со мной категорически не согласен. И вырубается, когда адская боль доходит всего лишь до плеча.

А теперь врубается моё сознание, словно включили свет. И я невольно закрываю глаза, хотя перед ними белеет всего лишь потолок. Мой белый потолок, между прочим. «Выведенный под яичко вот этими самыми ручками», — поднимаю я руки и открываю глаза.

Давно отросший и облупившийся маникюр. И моё родное старческое пятнышко на правой кисти.

— Ну, здравствуй, я! — сажусь я на кровати. И первое, что вижу через пелену своего плохого зрения — листки бумаги, расклеенные по стенам и разложенные даже на полу.

Катька, к счастью, подготовилась. Чего-то мне везде понаписала, но пока не нащупываю очки, могу прочитать только «Дарья Андреевна».

— Ну, я Дарья Андреевна, — сползаю с кровати.

И хочу не хочу, а в первую очередь начинаю разбираться в её клинописи.

— В общем, всё понятно, Катя, — собираю я стопкой листки. — У тебя есть план, что радует. Я тут, похоже, надолго, что расстраивает. И к чему я пока не знаю, как относиться: ты, кажется, умнее меня.

Или, если не умнее, но отчаяннее, размашистее и предприимчивее — точно.

И даже с радостью как-то отмечаю, что не только из нас с Гошиком, но из них с Дамиком тоже выйдет неплохая команда. И кое-какие ответы, что я так и не услышала на свои вопросы от Георга, даёт мне письмо Дамиана Катарине.

«Вероломство с каким церковники вмешиваются в судьбы людей, стран, целых народов настолько возмутило меня, что я решил искать поддержки у Георга. У человека, которого чуть не стал считать своим врагом. Но нашёл не только помощь  — брата, друга, соратника и истинного короля, который занимает трон не по воле случая, по праву.  

Из глупой ревности, из чувства собственности, из мести я едва не пошёл на подлость. Но боги уберегли меня. Боги, но никак не продажные святоши, что предложили мне путь предательства и самого низкого подлога. Путь позора, который вместо того, чтобы соединить, навсегда бы нас разлучил. Который сделал бы меня предметом низкого шантажа, а церковь и впредь стала бы добиваться от меня послушания и повиновения из страха обнародовать мой богонеугодный поступок…»