Девочка. Книга третья (СИ) - "Dave Gahan Admirer Violator" - Страница 83

— Отдыхай после перелета. Я буду через два часа, и мы поедем обедать.

Рассматривая дорогой кожаный салон и прямую спину молчаливого чопорного водителя в безукоризненном черном костюме, я наморщила нос и произнесла:

— Можно тебя попросить?

— Да.

— Относительно ужина. Ничего претенциозного.

— Ты ломаешь мои планы, — то ли в шутку, то ли всерьез произнес Макс. — Как же лондонский шик?

— Мне не нужен шик. Я приехала к тебе и хочу увидеть твой Лондон.

Секундное молчание и спокойный ответ:

— Хорошо.

— Спасибо, — поблагодарила я и, дав отбой, повернула голову к окну, наблюдая, как мы въезжаем на оживленные, заполненные машинами улицы, где по тротуарам спешили по своим делам лондонцы.

Я рассматривала с жадностью каждое здание, мимо которого мы проезжали, отмечая наряду с историческими зданиями и совершенно новые, будто молодое поколение, нагло вклинившееся среди почтенных умудренных вековой мудростью старцев.

Проносясь мимо музея Виктории и Альберта, а позже мимо Букингемского дворца, и въезжая на Трафальгарскую площадь, на которой величаво взмывала вверх колонна Адмирала Нельсона, охраняемая львами, я ставила для себя мысленные галочки, какие места хотела бы посмотреть в первую очередь.

— Простите, мистер Браун, мы выедем на Темзу? — осторожно поинтересовалась я, как только мы въехали на кольцо Трафальгарской площади.

Водитель на секунду задумался и коротко ответил:

— Да, мисс Харт.

После чего перестроился, сделал круг по кольцу, и мы через пять минут выехали на Темзу. Я рассматривала современную архитектуру каменной набережной, курсирующие по реке небольшие суда и фотографировала в своем сознании увиденное. Подъезжая к мосту Ватерлоо, я улыбнулась — со времен Моне и Писсарро мегаполис очень сильно изменился, но все равно здесь витал дух настоящего Лондона, который течение Темзы сохранило на века.

— Все-таки Моне, Тиссо и Писсарро не зря писали Темзу. Она вдохновляла художников, — непроизвольно произнесла я.

Льюис бросил на меня внимательный взгляд в зеркало заднего вида и промолчал, но я и не ждала от него ответа. Как сказал Генрих Гейне, молчание есть английский способ беседовать.

Как оказалось, для меня был забронирован один из люксов в "Savoy". Ступая на мраморный пол отеля, чувствуя роскошь во всем — от натертых до блеска табличек, до вышколенного персонала, я в очередной раз наморщила нос — "Без пафоса никак".

Я рассмотрела шикарный номер, но не впечатлилась ни богатыми коврами, ни гобеленовой обивкой роскошных диванов в стиле ампир, ни тяжелой, сшитой из дорогой тафты драпировкой на окнах — на роскошь у меня всегда был иммунитет. Но впечатлило другое — от вида из окна на простирающуюся Темзу перехватывало дыхание. Я чувствовала себя Моне, который, так же как и я сейчас, любовался мостом Ватерлоо, восхваляя гений Лондона в своих картинах. И я влюбилась в этот шумный странный Мегаполис окончательно и бесповоротно, как некогда в него влюбились французские импрессионисты-эмигранты.

В ожидании Макса я разложила вещи в "Your Personal Dressing Room", как назвал ее беллбой, приняла душ, и пока переодевалась в джинсы и любимую белую льняную блузку, поймала себя на мысли, что немного нервничаю.

Вытащив из чемодана своего плюшевого медведя Тедди, которого захватила с собой из Сиэтла на удачу, я подошла к окну спальни и, как это бывало в детстве, спросила у игрушки:

— Тебе нравится?

Медведь на это ничего не ответил, а я поцеловала его в нос, и воспоминания унесли меня в вечер празднования дня рождения Джулии.

Так как именинница немного не подрассчитала с вином, равно как и ее кавалер Энди, Макс доставил всех домой и помог Джулии подняться в квартиру.

Я попросила Макса подождать у меня в комнате, пока Джулия пыталась стащить с себя лишнюю одежду прямо в гостиной, и как только я уложила подругу спать, зашла в свою комнату.

Макс стоял у моего стола и держал в руке рамку с фотографией моих родителей.

— Ты будешь чай или кофе? — предложила я.

— Нет, — коротко ответил он и констатировал, как в свое время Эльза: — Ты похожа на маму.

— Да, многие так говорят.

Он опустил взгляд сначала на мой письменный стол, где рядом с моим стареньким лэптопом были сложены конспекты, а затем обратил внимание на раму покрытой простыней картины, вплотную задвинутой столом.

— Что это? — он присмотрелся более внимательно к раме и добавил: — Похоже на картину.

— Это и есть картина.

— Ты рисуешь?

— Нет. Крис написал меня.

Макс бросил внимательный взгляд на меня и произнес:

— Судя по тому, что ты ее спрятала от всех и даже от себя, что-то очень личное.

— Твоя логика, как обычно, совершенна, — грустно улыбнулась я и добавила: — Это мое прошлое, которое осталось в прошлом. Я не хочу и не планирую его ворошить.

Макс на это ничего не ответил и сделал шаг ко мне, а я нервно вздохнула, но не отошла — если я планировала идти вперед, рано или поздно мы должны были хотя бы обняться.

Но Макс остановился и констатировал:

— Ты нервничаешь.

— Да, я нервничаю, — честно призналась я.

Максу не нужно было ничего объяснять, он сразу все понял и, сделав еще один шаг ко мне, спокойно произнес:

— Когда я учил тебе крав-мага, тебе было неприятно, что мы находимся в очень тесном контакте?

— Нет, — честно ответила я. — Но в тот момент ты для меня был учителем.

— Понимаю, — кивнул он, — но ты бы любого учителя в школе или в университете впустила в свое личное пространство?

Вопрос был хороший, вернее, правильный, и я, задумавшись, поняла, что, например, своего учителя по физкультуре или ту же Кэтрин я бы никогда не впустила свое личное пространство — мне хотелось держаться от них подальше.

— Нет, далеко не каждого, — честно призналась я и, осознавая к чему он клонит, грустно улыбнулась: — Твоя логика неоспорима.

— Так и есть, — улыбнулся он и, уверенно протянув руку, спокойно произнес:

— Дай мне руку.

Я положила пальцы в его большую теплую ладонь, а он их крепко сжал и посмотрел на меня.

— Тебе неприятно?

— Нет, — честно призналась я.

Он сильнее сжал мою руку и неожиданно притянул меня к себе, объединив наше личное пространство.

Я нервничала, и мое состояние было сродни натянутой струне, но я не сопротивлялась осознанно — я должна была почувствовать наше с ним взаимодействие. Именно в этой точке был мой нулевой километр — если меня сейчас отвернет от Макса, значит и в Лондон ехать даже на один день не было никакого смысла.

Я уперлась предплечьями в его грудь и закрыла глаза. Макс не давил и ничего не предпринимал, он лишь молча стоял и позволял мне исследовать мои ощущения.

А они были странными — я чувствовала, как меня укутывает теплая энергетика Макса, и в этих ощущениях не было ни отвращения, ни отчужденности. Его объятия были похожи на мой теплый плед, которым я обычно укрывалась, когда мне было очень плохо. Его объятия не сковывали, словно металл, но крепко удерживали. Это совершенно не походило на то, что я испытывала ранее. Как другое направление в музыке — если раньше я слушала только рок с его многогранными басами, акцентом на сильных долях и выбивкой из ритма в синкопы, то теперь мне дали возможность послушать космическую музыку — атмосферную, обволакивающую, со своей особой синусоидой и эффектами наложения одного звука на другой. Эта музыка была не хуже и не лучше предыдущего направления — она просто была другой.

Я бесшумно выдохнула, а Макс отстранился и цепко посмотрел на меня, внимательно изучая мое лицо.

— Я поеду в Лондон к тебе в гости, — приняла я решение.

— Спасибо, — тихо произнес он и, прикоснувшись губами к моей макушке, разомкнул объятия и уверенно вышел из комнаты. Я смотрела на удаляющуюся спину Макса и была ему благодарна за то, что он не давил и не переступал грань, будучи при этом настойчивым. Он точно знал, что мне нужно время привыкнуть к новым ощущениям, к новой энергетике.