Девочка. Книга третья (СИ) - "Dave Gahan Admirer Violator" - Страница 63

Германия, ХVI век. В средневековом Виттенберге проживает ученый, по имени Фауст. Он терзается мучительными переживаниями о бессмысленно потраченном на науку времени. Он хочет вернуть свою молодость и продает душу дьяволу, который появляется в образе Мефистофеля.

Вечная неумирающая история — Душа и Дьявол. Только у меня все было по-другому. Я отдала душу своему Дьяволу, скормила ему свое сердце и не требовала никаких наград или компенсаций.

Прошло два с половиной месяца после нашей с Мартой встречи, я уже начала свыкаться с мыслью, что Марта в Сиэтле, что она с Барреттом на связи, и только один Бог знал, в каких она с ним отношениях.

"Отпусти их", — говорила я каждый раз, как только мысли накатывали новой волной, и мне даже казалось, что у меня получается — после встречи с Мартой я вновь вошла в повседневное русло.

Вчера был День Рождения мужчины, Ребром которого я все еще была. Вернее, всегда оставалась. Он прошел как-то тихо, на удивление спокойно. Но на сердце было тревожно. Я не любила такую тишину — она напоминала затишье перед бурей.

И буря пришла вечером следующего дня. День не предвещал никаких сюрпризов, он начинался как обычно. Серое осеннее утро. Чашка горячего кофе с корицей. Тигр на подоконнике. Теплый плащ и зонтик.

На работе меня ждало много работы, рутина, но я не жаловалась — так я отвлекалась от грустных мыслей. Раньше, до приезда Марты, просмотр сиэтлской светской хроники для меня всегда был болезненным. Каждый раз, открывая ту или иную статью о благотворительных или светских мероприятиях в Сиэтле и Нью-Йорке, где участвовала наша галерея, я с замиранием сердца боялась увидеть там Барретта с сестрами Романофф. Но на мое счастье мне на глаза не попадалось ни одного совместного снимка Барретта с кем бы то ни было. После приезда Марты моя паранойя усилилась в разы по понятной причине, и просмотр светской хроники превратился для меня в процесс обезвреживания минного поля. Я осознавала, что Барретт никогда не был монахом, и у него могли быть женщины, но отсутствие совместных фото, которые послужили бы официальном подтверждением того, что он не один, успокаивало и без того рваное сердце.

Прокрутив до конца статью о благотворительном аукционе, прошедшем в Лос-Анджелесе, где участвовали и наши картины, я обнаружила несколько баннеров со следующими новостями подобной тематики и, не задумываясь, продолжила исследования калифорнийской светской хроники — можно было вычитать что-нибудь полезное для нашей галереи.

Второго ноября в Лос-Анджелесе состоялся благотворительный вечер в пользу международного Красного Креста. И далее шли фотографии участников и гостей мероприятия с подписями.

Все произошло неожиданно — как выстрел в упор. На фото стояли Барретт и Марта.

Ричард совсем не изменился. Может, только его лицо было слегка уставшим — он всегда много работал. Но Марта…

Нет, в ее взгляде не прослеживалось торжество соперницы или королевы. Напротив. Марту было не узнать. В ее взгляде я не уловила и остатка от той прежней амбициозной женщины. Казалось, что попав в биополе Барретта, она полностью сменила лицо. Она стояла чуть позади Барретта, прижавшись к его плечу, и улыбалась. Она улыбалась, как счастливая женщина.

Я опустила взгляд на подпись. Мистер Ричард Барретт со своей очаровательной спутницей мисс Мартой Вернер. По словам мисс Вернер они недавно приехали из Киля (Германия) и были рады посетить вечер.

"Недавно приехали из Киля", — вновь прочитала я, и пальцы непроизвольно набрали в поисковой строке ключевые фразы на немецком. Браузер вывел на экран несколько статей месячной давности, и вот оно, фото — какое-то благотворительное мероприятие в Гамбурге, на котором они тоже вместе.

Руки тряслись, горло сдавило спазмом, я смотрела на фото и понимала — это конец.

Только сейчас я осознала, почему сравнительно спокойно принимала разлуку с Барреттом — за этот год я не видела его ни с одной женщиной. Сейчас, рассматривая их совместные фото, я до конца осознала, что мой разум сыграл со мной злую шутку — пытаясь защитить меня от боли, он давал мне иллюзорную веру, что у Барретта нет серьезных отношений. Мой разум блокировал мысли "с кем Барретт", давал ложную надежду "у него никого нет", и я, сама того не контролируя, держалась за эту веру, как утопающий за соломинку. Сейчас, изучая счастливое лицо Марты, я понимала, что это смерть той части меня, которая считалась Ребром.

В висках пульсировало болью, кровь, как сумасшедшая, неслась по артериям, в ушах шумело, и я физически чувствовала боль — Ребро, Его Ребро, крошилось на мелкие осколки.

— Лили, зайди в кабинет, — сквозь хруст кости услышала я голос Кэтрин где-то на краю сознания.

Я, все еще плохо соображая, закрыла ссылку, взяла похолодевшими руками планшет и, преодолевая дрожь в ногах, пошла в кабинет начальницы.

Шаг. Еще шаг. Зашла в кабинет. Уперлась в косяк двери. Мне нужно дойти до стула. Но… в глазах побелело, лоб покрылся испариной и, прежде чем отключиться, я сползла по стене на пол.

— Лили, очнись, — меня кто-то хлопал по щекам, а на лбу я почувствовала влажный компресс.

Открыв глаза, я поняла, что лежу на диване у Кэтрин в кабинете, та стояла рядом, склонившись надо мной. Поодаль я увидела встревоженную Молли со стаканом воды в руке.

Я быстро села и вновь почувствовала головокружение.

— Не делай резкий движений, — строго произнесла Кэтрин, но в ее голосе звучала тревога.

— Может, врача вызвать? — спросила Молли.

— Нет-нет, ничего не надо, — уже осторожнее замотала я головой и добавила: — У меня такое бывает во время… — я хотела сказать "месячных", но постеснялась. Правда, объяснять ничего не пришлось — Кэтрин и Молли понимающе кивнули, и я облегченно вздохнула, увидев, что они мне поверили.

— Мой водитель отвезет тебя домой, — тоном, не терпящим возражений, произнесла Кэтрин и добавила: — На субботу и воскресенье я даю тебе больничный.

— Не надо, я в состоянии продолжить. Честно…

Но Кэтрин недовольно посмотрела на меня и вызвала водителя.

Я ехала в машине, и ругала себя, ругала свой организм, что он дал слабину, ругала свое сознание, которое ловко мной манипулировало, и ругала Кэтрин, которая дала больничный — мне совсем не нужны были эти чертовы выходные, работа помогала мне отвлечься, не думать о фото Марты с Барреттом и загружать мозги полезным фоном.

— Ты сегодня рано, — удивилась Джулия, увидев меня на пороге квартиры.

— Да, рано, — кивнула я и, устало сбросив сапоги на каблуках, пошла переодеваться в удобную одежду после узкой юбки и стягивающей талию, словно тиски корсета, строгий пиджак.

— Кофе будешь?

— Да, — тихо ответила я, а подруга изучающе посмотрела на меня.

— Колись. Что случилось? Ты раньше девяти со своей галереи не приезжаешь. А тут и семи еще нету. Понимаю, я на дом работу взяла. А у тебя что?

— Ничего… — я хотела добавить "хорошего", но не хотелось загружать подругу своими проблемами.

— Все таки ты поругалась с Кэтрин и уволилась с работы?

Я вздохнула — да, Кэтрин тоже стала проблемой после летней выставки. Она меня все больше и больше душила контролем, брала на утомительные бомондовские вечеринки, и иногда я откровенно не понимала, что она от меня хочет. Как в тот раз, когда прислала за мной водителя в десять вечера, и мы с ней до часу ночи перебирали архивные каталоги, в которых она пыталась найти старую работу какого-то не очень известного художника.

— Нет, Джули. С работы я не уволилась.

— Я же вижу, на тебе лица нет, — не отступала она.

Я вздохнула и посмотрела на подругу, принимая решение. В детстве, когда не стало мамы, у меня получалось блокировать боль, ради отца, ради его спокойствия — он был, как остов, который держал меня в рамках. Но сейчас я понимала — мне нужно было хоть с кем-то поговорить, иначе это грозило вылиться в истерику или очередной обморок.