Память сердца - Лилина Лия Львовна - Страница 18

Настя осторожно взяла телефонную трубку.

— Говорит врач центральной станции переливания крови. Зайдите к нам сегодня после работы!

— Зачем?

— Приходите обязательно. Адрес у медсестры….Искря дугой, трамвай довез Настю до Колхозной площади.

В киоске на углу улицы, как в мирное время, продавались цветы. Не веря своим глазам, Настя осторожно взяла букетик, поднесла к лицу. Повеяло полем, речкой. Огляделась, глубоко вдохнула весенний воздух и ей показалось — он напоен предчувствием Победы.

По асфальту Садового кольца яростно заскрежетали гусеницы танков, тягачей, оставляя за собой рубчатые полосы. Под брезентом угадывались зачехленные орудия. Прежде, чем свернуть во двор института Склифосовского, Настя помахала колонне рукой.

— Я по вызову. Анастасия Талдыкина с Первого подшипникового, — представилась девушка пожилой докторше и села, не зная куда девать свои по-мужски крупные руки.

Врач внимательно посмотрела на нее поверх очков. Глаза у женщины были совсем молодые, только очень усталые.

— У вас редкий состав крови, Анастасия Николаевна. Такая кровь незаменима при больших операциях на сердце, особенно у детей.

Настя облегченно вздохнула.

— В клинике лежит шестилетняя девочка с комбинированным митральным пороком сердца, а подходящих доноров для нее найти трудно.

— Почему же не вызвали меня раньше? — заволновалась Настя. — Я согласна.

— Не торопитесь, — мягко прервала ее доктор. — Я должна вас предупредить. Для этой операции нужно много донорской крови. И еще — в течение восьми дней до взятия вы должны соблюдать строжайший режим питания, не переутомляться, не волноваться. Это может повредить ребенку.

— Я согласна, — повторила Настя.

В день операции выработка Настиной бригады поднялась до 170 процентов. Бледная, с синяками под глазами, Настя мысленно была там, вместе с незнакомой ей девочкой.

— Не майся, Талдыкина, — подошел к Насте начальник цеха Александр Николаевич Бушуев. — Иди позвони, как там дела?

Операция прошла успешно.

Когда Насте наконец разрешили навестить Олю, она надела свое лучшее платье, тщательно причесалась. Перед палатой задержалась — сердце, казалось, выскочит. Чтобы его утихомирить, крепче прижала к груди пакет с гостинцами.

Как сквозь сетку дождя она увидела девочку в больничной пижаме, с неестественно синюшным лицом и большими печальными глазами.

— Оленька?

— Оля… в процедурном, — сберегая каждый глоток воздуха сказала девочка.

Дверь отворилась и в палату медленно, бочком вошла другая девочка, такая же худенькая, большеглазая, в такой же пижаме. Ячменного цвета косички, заплетенные марлевыми лентами, торчали рогульками.

— Вы кто? — строго спросил ребенок, прижимая к груди тоненькие, как тростинки, руки.

«Оленька» — узнала Настя, наклоняясь к девочке. Из пакета выпало и покатилось по полу яблоко.

— Я твой донор, Оленька, — тихо сказала она. — Ты знаешь, что такое донор?

Бледное личико девочки порозовело. Она подняла на гостью глубокие, не по-детски серьезные глаза.

— Знаю. Вы моя вторая мама. — Оленька обвила руками Настину шею, припала к ее груди.

Теперь совсем рядом часто-часто билось маленькое сердце, в котором струилась Настина кровь.

Донор Настя Талдыкина также спасла немало воинов. Ее пять литров крови, что были отправлены во фронтовые госпитали, живительной влагой вливались в жилы раненых бойцов и командиров, возвращали их в ряды защитников Родины.

Нередко от бойцов, которым была перелита кровь Насти, приходили письма, — лучшая награда донору. Такие, например, как это:

«Пишу вам, глубокоуважаемая Анастасия Николаевна, перед боем. Сейчас мы пойдем крушить фашистских гадов. Хочу, чтоб вы знали — ваша кровь спасла меня, когда я лежал тяжело раненный в Смоленском госпитале. Спасибо вам превеликое. Когда с победой вернусь домой, расскажу вам все о себе. Ваше фото всегда в бою со мной, и через это я счастливый и ранений больше не имею. Ваш Николай Сазонычев. Полевая почта 25557».

Самоотверженность — вот слово, которое больше всего подходит для краткой характеристики всех знакомых мне людей.

В рубленом доме на Средней Калитниковской жили Селезовы: мама, Валя, Коля, Юрка и одноглазая кукушка в часах. Она поселилась здесь, когда бабушка ребят была еще совсем маленькой.

С первых дней войны все изменилось. Папа ушел на фронт, мама — на завод, бабушка уехала в деревню. За старшую осталась Валя.

Учительница Мария Васильевна на дом задавала немного. Но Валя так уставала по хозяйству, что палочки, которые она тщательно выводила на листе тетради, падали одна на другую, будто им тоже не хватало хлеба.

В животе заурчало. Мама придет с работы еще не скоро, а они за обедом съели все, что было оставлено на весь день. Надо идти в чулан.

В чулане еще недавно жили мыши. Теперь они переселились куда-то, где посытнее. И все-таки девочку одолевал страх. Осторожно открыв дверь, Валя пошарила в старой корзинке и — о радость! — на самом дне нащупала две картофелины. Их шершавое, коричневое тело слегка уже сморщилось, но если почистить поаккуратней и сварить, всем достанется по ложке пюре.

Наступил вечер. Дверца стенных часов распахнулась, одноглазая кукушка отсчитала семь раз «ку-ку, ку-ку».

— Сейчас вернется мама! — хором закричали Коля с Юркой.

Но мама не пришла.

…Привалившись друг к другу, давно спали братишки. Заснула и Валя. Разбудили ее чужие голоса:

— Маму увезли в больницу…

— Да ты, дочка, не расстраивайся. — Бабушка Нюра положила на стол краюху хлеба. — Поди, не ужинали.

Тетя Лида подошла к кровати, где спали ребята, погладила Юрку по русым вихрам.

— Я заберу его пока к себе, а бабушка Нюра возьмет Колю. А тебе, Валентина, учиться надо — определим на время в детдом.

— Ни в какой детдом я не пойду и их не отдам! — Валя заслонила собой братишек. Лицо ее потемнело от гнева, губы сжались в упрямую складку. Девочка сразу повзрослела.

— Ну, ну чего осерчала? Мы ведь от чистого сердца!

…Соседки ушли. В комнате темно и пусто. В чулане кто-то зашуршал. Неужели вернулись мыши? Девочка подбежала к окну, откинула бумажную штору. По небу лениво плыла луна. Где-то у завода «Шарикоподшипник» хриплым басом загудел паровоз. Валя заплакала…

…Проснулась Валя поздно. Кукушка не разбудила вовремя. Впервые некому было завести ее старое пружинное сердце.

За столом, уронив голову на руки, спала женщина. Ее плечи под старой стеганкой вздрагивали, словно и во сне она прислушивалась к малейшему шороху.

«Мама!» — обрадовалась Валя.

Почувствовав на себе взгляд девочки, гостья подняла голову и улыбнулась. И от этого лицо незнакомки стало таким прекрасным и добрым, что у Вали перехватило дыхание. «Фея!» — подумала она восхищенно. Но тут ее смутила стеганка. Неужели и феи в войну носят ватники?!.. Она взглянула на ноги феи — те были обуты в большие солдатские сапоги. Вале почему-то стало так больно, что она зажмурилась.

Фея все поняла и обняла Валю. Ее руки пахли хлебом и мылом, точь-в-точь как мамины.

— Давай знакомиться. Я Татьяна Николаевна Борисова, — сказала фея и, сняв с себя стеганку, набросила ее на Валины плечи. — Пока мама в больнице, я буду вашей мамой. Хорошо?

Валя молча кивнула.

— Вот и договорились, — снова улыбнулась фея. — У меня четверо ребят, — она показала, какого они роста. — С вами будет семеро. Свой детский сад! Будешь мне помогать?

Потом фея растормошила спящих мальчиков, одела их, умыла.

— Пока закипит чайник, я расскажу вам сказку.

Валя заметила: фея посадила братишек именно так, как это делала их мама — Колю на левое колено, Юрика на правое.

Тут дверца стенных часов распахнулась и из нее выглянула одноглазая кукушка.

— Ку-ку, — поздоровалась она на своем кукушечьем языке.

В большом очаге трещали сосновые поленья. В котелке булькала каша. Пустая корзина в чулане была полна крупной картошкой. На столе розовели кусочки настоящей ветчины с белыми полосками жира по самому краю. Все было хорошо. Только огонь почему-то сердился: тряс своим малиновым петушиным гребнем, ссорился с закипавшим чайником. Наверно, он считал себя, когда мамы нет в доме, самым здесь главным. Откуда было знать огню, что главной теперь была эта женщина — настоящая фея, из тех, которые приходят в дома, где случается беда.