Три ялтинских зимы (Повесть) - Славич Станислав Кононович - Страница 4

Однако вернемся к тому жаркому июльскому 1974 года дню, когда мы, два высоких, поджарых человека, стояли на самом солнцепеке (и нисколько не страдали от него) посреди новой с иголочки Советской площади в Ялте и обсуждали очередной «детектив» Александра Ивановича. Я, впрочем, больше молчал. А он, рассказывая, взволновался, даже воодушевился. И было отчего.

С некоторых пор Александру Ивановичу стали попадаться различные издания с овальной печаткой: — «Из книг Муратовой Е. М.» Поначалу он не обращал на них особого внимания, а потом его заинтриговали некоторые обстоятельства. Во-первых, удивительно широк был круг интересов этой Е. М. Муратовой. Среди ее книг оказались избранные комедии Плавта, «Практическая метеорология» контр-адмирала Фицроя, изданная в Петербурге в 1865 году («Не тот ли это Фицрой, — подумал между делом я, — который чуть ли не первым начал составлять прогнозы погоды, однажды трагически ошибся, так что это привело к гибели эскадры, и застрелился?..»), «Очерки по истории смуты в Московском государстве» С. Ф. Платонова, «Русские повести и рассказы» декабриста А. Бестужева-Марлинского, выпущенные в 1838 году, исследование «О драгоценных камнях и способах распознавания оных» (Санкт-Петербург, 1824 год), монография «Физиология растений», сочинение Ипполита Тэна «Происхождение общественного строя современной Франции», работа по генетике Вильгельма Людвига Иоганнесена «О наследовании в популяциях и чистых линиях», брошюра «Бактериальный рак томатов», множество изданий Пушкина и книги о нем, конечно же, Толстой, Некрасов, Чехов, Горький, но в то же время и сочинения ставшего эмигрантом Бунина, книга профессора В. Ю. Визе «Моря советской Арктики», дореволюционные журналы с публикациями работ В. И. Ленина, работы по философии, искусству и многое другое.

Поверьте, что «многое другое» здесь не просто расхожий штамп. На овальной печатке, кроме фамилии владелицы, указывался порядковый номер книги: 210, 1700, 2310, 3301, 4894, 5448… Номера как бы обрывочные, случайные, потому что библиотеки как таковой уже не было — только разрозненные, чудом сохранившиеся отдельные книги. Но сами эти номера говорили, что некогда библиотека была большой. Однако по-настоящему удивился и даже присвистнул Александр Иванович, когда увидел сперва № 8108 («Краткое известие о Московии в начале XVII века»), а потом № 8453 (брошюра о первопечатнике Иване Федорове) и № 8455 (стихотворения Н. А. Некрасова). Для частного собрания, особенно по нынешним временам, библиотека была просто огромной.

Наметанный глаз отметил и еще кое-что. Пережив войну, пройдя через множество рук, книги, естественно, были в самом разном состоянии. Но на всех оставался след первоначальной ухоженности, все они однажды побывали в надежных и добрых руках, которые одели их в переплеты, подклеили страницы…

Кто же она такая, эта Е. М. Муратова?

— Поиски привели в краеведческий музей. Внимательно осмотрел экспозицию, познакомился с архивами. Ответа на свой вопрос не получил. Перед уходом разговорился с одной из сотрудниц о разных разностях. Неожиданно она спрашивает: «Не встречались ли вам книги из библиотеки Муратовой» — «Муратовой? — оторопело переспрашиваю. — Не только встречались, я и в музей пришел по этому поводу». — «А ведь фактическим владельцем библиотеки была не она…» — «То есть?» — «Книгами занимался ее муж — Михаил Васильевич Трофимов». — «Но почему же в экслибрисе значится…» — «Он очень любил жену и всегда находил случай дать ей почувствовать это. Дядя Миша был человеком удивительного изящества». — «Дядя Миша? Вы знали его?» — «Он спас мне жизнь…»

Вот такой разговор произошел у Александра Ивановича с маленькой, тихой женщиной, глядя на которую и не подумаешь, что в ее жизни могли быть жестокие потрясения. Вернее, это было началом многих и часто длительных разговоров с разными людьми, но та женщина, Наталия Михайловна, была первой. Она тоже включилась в поиски и, как могла, содействовала прояснению разных обстоятельств.

Вскоре после этой беседы Александр Иванович поднимался по каменным ступеням к дому № 11 на улице Кирова, где в годы оккупации жил Трофимов с женой Елизаветой Максимовной и где находилась «Слесарно-механическая мастерская Чистова А. И.».

«Он спас мне жизнь…» — это уже характеристика человека.

На крошечной фотокарточке, которую он дал ей при расставании и которая, как реликвия, хранится до сих пор, написано: «От дяди Миши — до новой, скорой и счастливой встречи. М. Трофимов. 20.2.1942 г. Ялта».

Вы обратили внимание на дату? Февраль сорок второго года… События на фронте давали, нужно сказать, тогда надежду на счастливую и скорую встречу. Держался Севастополь, и наши войска высадились на Керченском полуострове. Однако в тылу гитлеровцы развязали жесточайший, тщательно спланированный, продуманный террор. Главную роль в нем сыграли СД (служба безопасности) и зловещая зондеркоманда 11-А, которая прикатила в Ялту уже через несколько дней после оккупации города.

Это была банда безжалостных убийц и мерзких мародеров. У них были свои палачи, шоферы, повара, переводчики, связисты, специалисты по пыткам и даже «интеллектуалы». Колючей проволокой был огорожен целый квартал на склоне Поликуровского холма, который с востока господствует над Ялтой. Мрачноватое, с претензией на готику здание было отдано тюремщикам и заплечных дел мастерам, в нарядном особнячке по соседству разместился штаб, и над ним подняли черный эсэсовский флаг.

Они торжествовали. Но в то же время были деловиты и озабочены. По их расчетам вот-вот должен был пасть Севастополь, и к этому времени следовало «очистить» Ялту, упрочить «новый порядок» в этом небольшом городке, жемчужине «русской Ривьеры».

У них был опыт, и они нанесли жестокие удары. Стены домов, заборы, афишные тумбы запестрели приказами: всем явиться на место прежней работы, коммунистам зарегистрироваться, евреям зарегистрироваться и нашить шестиконечные звезды. За невыполнение — расстрел, за укрывательство — расстрел, за недоносительство — расстрел. И расстреливали, расстреливали, вешали, вешали…

Они прочесали весь город, на каждом жителе хоть на мгновение да остановился мертвящий взгляд. Облавы, повальные проверки документов, избиения, грабежи, аресты стали чем-то обыденным и повседневным. Трудно сказать, чего они больше хотели — уничтожить всех своих врагов (это было невозможно!) или парализовать волю людей, заставить их замереть в смертельном страхе.

Вот как выглядела Ялта в те дни. Привожу свидетельство очевидца — Ольги Ипполитовны Шаргородской, бывшей машинистки редакции ялтинской городской газеты «Сталинское знамя». Она вела дневник. Часть страниц утрачена, обрываются записи 24 декабря 1942 года. Это голос как бы из небытия…

28-ноября 1941 года. Восемь дней не удавалось ничего записать, да, пожалуй, ничего особенного и не произошло за эти дни, если не считать несколько убитых. По утрам находили их на улицах. Кто они, за что убиты? Неизвестно. Спрашивать некого, да и опасно. Такой «счастливец» оказался и в нашем переулке. Он лежал вниз лицом, в его голове зияла дыра. Проходящий немец ткнул палкой в голову. Не могла идти дальше, вернулась домой. Нет покоя и мертвым.

Вывешенный приказ о нашивке звезд на одежду евреям резанул по сердцу. Пришиваю это «украшение» на одежду мужа, дрожат руки, слезы заливают глаза. Фреду не пришила, он сын русской матери…

Некоторые люди с такими звездами подвергаются насмешкам и побоям. Все это не обещает ничего хорошего.

29 ноября. Вывешен приказ немецкого командования: все евреи должны переселиться в гетто…

3 декабря. 2 часа ночи. Несмотря на только что происшедшее, я все же хочу записать. В 9 часов вечера начался обстрел Ялты с моря. Рвались снаряды один за другим. Успели в подвал. Здание дрожит от каждого взрыва, слышится свист пролетевшего снаряда. Жутко. Кто плачет, кто молится. Когда кончился обстрел, послышались шаги. Открылись с шумом двери, появились трое румынских патрульных. После вопросов, кто мы и зачем здесь, начали обыскивать. Отбирали разные ценности, деньги, карточки. Наконец милостиво отпустили всех. Зайдя в свою комнату, я увидела квартиру точно после погрома. Вскрыты шкафы, чемоданы. Все содержимое выгружено. Не оставили и дамское белье, духи, бинокли и прочие мелкие вещи. Мы остались почти без белья, не исключая детского. Смотрели и молчали. Они ушли… Что ждет нас завтра?