Три ялтинских зимы (Повесть) - Славич Станислав Кононович - Страница 19

Важный документ, хотя в нем есть неточности. Конечно же, я постарался встретиться с людьми, упомянутыми в письме. К сожалению, бывший секретарь горкома В. А. Субботин ничего существенного вспомнить не смог, а В. С. Могильников, оказавшийся ныне директором детского парка, на мои расспросы сказал, что историю Трофимова (я спрашивал и о нем) слышит впервые, а об Анищенкове помнит сейчас смутно, так как серьезно этим и тогда не занимались, причин для этого не находили — людей нет, расстреляны, чего ж ими заниматься? Во всяком случае, ничего плохого об Анищенкове он сказать не может.

Разговор у нас был не очень долгий, но не такой уж и короткий. Опыт показывает, что в таких беседах спешить не следует, лучше неторопливо подшевеливать костер — иногда неожиданный, а то и случайный язычок пламени вдруг высветит у твоего собеседника такой закоулок памяти, куда с наскоку не пробраться.

На сей раз, однако, никаких озарений не произошло. В. С. Могильников посетовал, что умер доктор Василевский, бывший бургомистром до Анищенкова. Он наверняка многой мог бы рассказать. То, что Василевский был арестован после освобождения Ялты, не имеет значения — его вскоре выпустили, убедившись, что ничего плохого он не делал. Больше того, есть сведения, что он сочувствовал и даже помогал подпольщикам. Да что говорить — Василевский впоследствии оперировал самого Могильникова…

Под конец я получил совет отыскать в Ялте некоего Н. Н. (назовем его так), человека умнейшего, образованнейшего и вообще — хорошего. Он-де может рассказать и об оккупации вообще и, по-видимому, об Анищенкове в частности. Н. Н. из тех людей, которые обычно все обо всех знают.

И в беседах с самим собой я иногда пытаюсь эдак неторопливо подшевеливать костерок. Это сравнение, ей-богу, не случайно. Память иногда бывает то всеядна и жадна, то ленива и переборчива до невероятности. И в ней, как в костре, среди перламутрово-розового спокойствия пепла вдруг взорвется полено, пальнет в небо каскадом искр…

Я думал об этом Н. Н. Его имя определенно было мне знакомо. Стоп! Вспомнил…

Ялта, 1956–1958 годы. Дом моих друзей с увитым текомой балконом. Под ними и жил этот странный человек, который действительно много знал и помнил чуть ли не со времен гражданской войны. Он сам не раз предлагал мне встретиться, «посидеть», поговорить. Да, сам это предлагал! Что же меня останавливало? Кажется, именно то, что предлагал он сам, не раз и довольно настойчиво, к тому же ссылаясь на жившего одно время в Ялте писателя Петра Павленко, который будто бы любил его слушать.

У меня уже был опыт бестолковых застольных бесед, когда разговор перескакивает с одного на другое и рассказчик-солист откровенно старается поразить слушателей. Одним словом, встретиться, «посидеть», поговорить тогда не случилось, а сейчас я сам должен искать его. Ну что ж, век живи, век учись…

Буквально на следующее утро я начал поиски и тут же осекся, узнав, что в 1968 году помянутый Н. Н. покончил с собой.

Причиной была скорее всего душевная усталость. Напустил в ванну горячей воды и вскрыл себе вены. Но римские патриции, которым он в данном случае следовал, вели при этом беседу с друзьями, пришедшими проститься и проводить. Ярко горели светильники, звучала музыка, подавалось вино, аромат цветов и курений забивал запах крови… Здесь же все было по-другому, одиночество, лампочка в 15 ватт, закрытая на крючок облупившаяся дверь; к тому же засорилась канализация, и розовая вода из ванны под утро залила коридор коммунальной квартиры.

Однако вернемся к Анищенкову. Таким образом, получилось, что вариант с разведчиком отпал. Но, может быть, у Николая Степановича были другие связи? Был послан запрос в архив и последовал ответ:

«На Ваш № 209 от 3 октября 1975 г.

Сообщаем, что Анищенков Николай Степанович, Анищенкова Этель Матвеевна и Анищенков Алексей Николаевич по учету партизан и подпольщиков Крыма 1941–1944 гг. не числятся. Сведений о работе Анищенкова Н. С. городским головой и расстреле его семьи немцами не имеется».

Вот тогда и возникло новое имя — Леня Полотняненко. Он был шофером, который возил Анищенкова. Это обещало что-то. Доверенный шофер, как правило, знает о своем «хозяине» больше, чем кто-либо.

Леонид Иванович и в самом деле кое-что знал. И опять были произнесены эти звучащие как рефрен слова: «Он спас нам жизнь».

История оказалась по тем жестоким временам почти банальной. Полотняненко и до войны возил курортное начальство. Из-за болезни стал невоеннообязанным. Ко времени оккупации его жена Клара находилась по ту сторону гор, в селе Тавель (Краснолесье), у родителей Лени. С маленьким Валеркой. Полотняненко не мог выбраться за перевал, а над женой к тому времени нависла угроза ареста.

Пришел в управу вместе с оставшимся в оккупации коммунистом — начальником службы их автохозяйства. Анищенков узнал обоих, взял на работу, велел восстанавливать легковушку.

Тем временем пришла тревожная весть от Клары. Полотняненко откровенно рассказал обо всем Анищенкову, и тот обещал помочь. В один из рейсов на обратном пути из Симферополя (в машине сидел также немецкий офицер) заехали за Кларой в Тавель. До чего же рискованно это было! Но все обошлось. Немец даже поцеловал даме ручку.

— Знал бы он!.. — Это говорится сейчас. Однако в Ялте не стало легче. Клару в городе знали, она была секретаршей в одном из автохозяйств. Встречали знакомые и говорили:

— Кларочка, ты здесь? Жива?!

Дважды пришлось побывать в СД. Как тут не подумать о самой психологии предательства! Ну чем могла помешать хоть кому-нибудь эта юная женщина, на которую будто снизошло очарование материнства!.. Находились нелюди.

Линию поведения подсказали две женщины, работавшие с Анищенковым: твоя мать — армянка, гулящая, родила тебя неизвестно от кого, но, по-видимому, твоим отцом был немец — об этом-де говорит само имя — Клара Фельдман…

(«Бедная старая мама! Слава богу, хоть ты не дожила до этих жутких времен! Какую же чушь и напраслину приходится возводить на тебя!»)

Ах, какой шаткой была эта версия! Но одна из советчиц приходила выручать и в СД. Она знала немецкий и держалась очень уверенно. Была в ней какая-то аристократическая, что ли, и не терпящая возражений уверенность в себе. А с фашистами ведь шутки плохи… Полотняненки считают, что это не могло делаться без ведома Анищенкова.

Если отрешиться от смертельного ужаса тех часов и минут, отвлечься от опасности, неотвратимо нависавшей не только над самой женщиной, но и над ее младенцем (сейчас это взрослый, сильный мужчина, отец семейства), то все происходившее тогда могло бы показаться даже фарсом. Лицо Клары (нос, уши) обмеряли каким-то специальным инструментом, затем с помощью неких формул глубокомысленно подсчитывали отношения и пропорции… С ума сойти!

Она тоже немного понимала по-немецки и помнит разговор, который шел при ней. Валерка голенький лежал на столе, а гестаповец — специалист по расовым вопросам говорил с коллегой:

— Сколько же арийской крови в этом ребенке?

— Блондин, голубоглаз… Похож на немца…

Однако попадаться третий раз было никак нельзя, и Кларе помогли укрыться в надежной квартире. Валерку отправили к старикам за перевал.

И тут новое несчастье — арестовали Лёню. Кто-то донес, что он комсомолец и действительную службу проходил в войсках НКВД. Взяли прямо на работе, но сделали это живодеры рангом пониже — не СД, а простая полиция. И держали пока в полиции.

Сейчас, сопоставляя даты, я понимаю, что было это как раз в то время, когда петля раскачивалась над головой Николая Степановича Анищенкова. Подозревал ли об этом он сам? К этому отнюдь не риторическому вопросу мы еще вернемся, а пока скажу, что он бросился выручать своего шофера. Нашлись и другие люди (среди них доктор Василевский, бывший бургомистром до Анищенкова), которые, беря так сказать, грех на душу, не побоялись заявить, что доносы на Полотняненко лживы, что он хороший специалист и вполне лояльный к новой власти человек.