Три ялтинских зимы (Повесть) - Славич Станислав Кононович - Страница 13

В этом сне он бежал от смертельной опасности по горной тропинке. Бежал, как бегут вниз, едва успевая переставлять ноги, чтобы не упасть. Остановиться невозможно. А вокруг — туман. И вдруг впереди пропасть, через которую перекинулось поваленное бурей дерево. Как широка пропасть, достает ли дерево противоположной стороны — ничего не видно. Но смертельная опасность рядом, выбора нет, и он бросается по дереву вперед, чувствуя, как с каждым шагом оно все больше и больше раскачивается под ногами.

Несколько раз приходил этот сон. На первых порах просыпался с болью в груди, но и с облегчением: приснилось. А потом, еще не проснувшись, стал понимать, что это всего лишь сон, а действительность куда страшнее.

Но сон наталкивал на размышления. Незыблемым жизненным правилом было: в трудную минуту не суетись, расслабься хоть на мгновение, чтобы отшелушилось все второстепенное, соберись с мыслями, прими решение и — действуй.

Сон во всем был верен. В нем с поразительной краткостью и почти графической ясностью отразилось все, что произошло за последние месяцы. Да, ты бежишь над пропастью, и бревно раскачивается все сильнее, ты не знаешь, достигает ли это бревно противоположной стороны… — здесь все существенно, важно. Обо всем нужно помнить: о пропасти, бревне, противоположном береге. Но в то же время нельзя забывать: бег сам по себе не может быть целью, он — способ, средство. Чего? Вот это ты и должен решить. Решил? Тогда действуй.

Открыв дверь и пропустив гостя в комнату, Трофимов предложил ему сесть, сам сел и положил руки на стол как бы в ожидании. Его лицо не выражало ничего, казалось невозмутимым, но руки были неспокойны.

— Как же вас теперь называть… Николай Степанович?

— Так и называйте. А на людях лучше по-прежнему не узнавать — у вас это хорошо получается. Или называйте господином бургомистром. Анищенков держался уверенно, но Михаил Васильевич понимал: а что еще ему остается?

— А где ваши? — спросил «господин бургомистр».

— Никого нет.

— Соседи нас не могут слышать?

— Здесь — нет.

— Я хочу вас предупредить кой о чем…

— Если о том, что я-де на людях говорю лишнее, то не надо.

— Нет, я о Степане. Немцы, как вы знаете, вербуют людей в Германию…

— Нас это не касается, — брезгливо поморщился Трофимов.

— Скоро коснется. Вербовка — первый шаг. В ближайшие дни начнется насильственная мобилизация с облавами, проверкой документов и прочим.

— И вам не стыдно будет принимать в этом участие? Анищенков ответил сразу же — вопросом на вопрос:

— Неужели было бы лучше, окажись на моем месте другой?

— Зачем эта схоластика? — отмахнулся Трофимов. — Вы же юрист и понимаете, что подмена тезиса не есть доказательство… Разговор показался ему пустым и никчемным, как жаркое сражение на учебных рапирах с затупленными концами. Единственный результат его — усталость. Он пожалел, что согласился на эту встречу.

— Хватать будут в первую очередь тех, кто нигде не работает. Я могу устроить вашего Степана шофером в управу.

— И что он будет возить?

— Дрова, продукты для голодающей Ялты…

— Это что — новый вариант «Картофельного городка»? — жестко сказал Трофимов.

…В январе 1942 года Ялта запестрела призывами немецкой комендатуры. Суть их сводилась к тому, что вот, мол, в городе голодно, а в степных районах Крыма продукты есть, да вывезти нечем. Поэтому пусть население само позаботится о своем пропитании. Все ялтинские мужчины в возрасте от пятнадцати до шестидесяти лет должны явиться с мешками к зданию комендатуры. Отсюда организованно, вместе с выделенными для этого сопровождающими двинутся через горы. В специально назначенных пунктах они загрузятся продовольствием для города и так же организованно вернутся назад.

Господин комендант предупреждал о мерах, которые будут приняты к уклонившимся. Они и их семьи не только в этот раз, но и навсегда будут сняты со снабжения. Навсегда! Одним словом: «Судьба ваших близких в ваших руках!..»

Степан стал молча собираться в дорогу, однако Трофимов сказал: «Не надо». Степан послушался бы и так, но Михаил Васильевич объяснил: «Тут какой- то обман. Суди сам. Народ отощал, ослаб, а идти через перевал. Сколько можно унести на себе? В среднем около пуда. Допустим, соберется пятьсот человек. Значит, сколько они возьмут? Пятьсот-шестьсот пудов. Десять тонн! Да это же два-три рейса грузовой машины… Врут, они, врут!»

Так и оказалось. Но нашлись люди, которые поверили. По-видимому, сбил с толку непривычный тон объявления. И невозможно было смотреть на гибнущих от голода детей. Как-то январским утром по городу растянулась серая колонна человек в семьсот. Проползла по петляющим на склонах улицам и скрылась. Навсегда. Большинство погибло в Симферополе, в концлагере «Картофельный городок». Его называли так потому, что до войны на этом месте были овощехранилища.

Уже потом жители несчастной Ялты поняли что к чему. Как раз в это время наши войска успешно высадили на Керченском полуострове большой десант. Десанты высаживались также в Евпатории, Судаке и Коктебеле; разведгруппы Черноморского флота беспрерывно тревожили гарнизоны противника на Южном берегу; в горах шли стычки с партизанами. Положение было донельзя напряженным. Инициатива, хотя в тот раз и ненадолго, перешла к Красной Армии. Гитлеровцы боялись высадки десанта в Ялте, потому и поспешили «очистить» ее от опасного «человеческого материала».

В других условиях наверняка не стали бы хитрить, а тут пришлось. На проведение «акции», подобной расстрелу тысяч керчан и военнопленных в Багеровском противотанковом рву, не было, как видно, времени и резервов…

— А что, если бы я сказал, Михаил Васильевич, что специально оставлен здесь? Трофимов подался вперед:

— Это правда? Анищенков ответил не сразу:

— Несколько раз я уже говорил: да, оставлен. Это действует на людей. А вам врать не хочу…

Трофимов не задавался вопросом, зачем нужен Николаю Степановичу этот разговор. Зачем-то, наверное, нужен. Может, просто человеку надо выговориться.

Ничего особенно нового, говоря откровенно, не услышал. Общий ход событий так себе, примерно, и представлял.

Уже в сентябре, когда Крым немцами был отрезан от севера, Михаил Васильевич со смешанным чувством читал газетные сообщения о борьбе с непарным шелкопрядом в колхозных садах, о севе озимых в Джанкойском районе, призывы активней готовить женщин-механизаторов, чтобы заменить трактористов-мужчин, которые ушли на фронт…

Расчет был на незыблемость Перекопских позиций, внушалась мысль, что врага не пустят в Крым. Мысль правильная и необходимая. Как бы ни было тяжело на душе у тех, кто принимает решения, что бы они ни думали об истинном положении дел и ближайших перспективах, они должны были вести себя именно так. За каждый рубеж — в том числе и Перекопский, к которому подошли немцы, — надо было драться, будто он последний. В сложившейся обстановке сама мысль об отступлении была недопустимой.

Дело не ограничивалось словами. На Перекопе и Чонгаре шли жестокие бои. Это подтвердили и позднейшие немецкие сообщения. Как ни хотелось немцам создать впечатление, что все с их «блицкригом» в порядке, что все идет так, как им хотелось бы, — не получалось. Больше месяца их сдерживали на перешейке.

Но старый, умудренный опытом человек, Трофимов вместе с тем уже тогда понимал, хотя и держал это при себе, что Перекопские позиции, коль скоро дошло до них, не так уж и неприступны…

Николай Степанович служил в штабе одной из находившихся в Симферополе дивизий 51-й Отдельной армии. В последний момент к 51-й подоспела на помощь Отдельная Приморская армия, до того оборонявшая Одессу. Когда противник прорвал все же фронт и рассек нашу крымскую группировку надвое, приморцы начали отходить на Севастополь, а 51-я — на Керчь.

Как же капитан Анищенков оказался в Ялте? Все дело, очевидно, в том, что из Симферополя до Ялты рукой подать, и в том еще, что в Ялте оставалась семья. А окажись жена с сыном на территории, занятой гитлеровцами, смерти им — это Анищенков понимал — не миновать. Эвакуировались или остались?