Помор - Большаков Валерий Петрович - Страница 47

Стемнело незаметно. Каньон затянуло непроглядными тенями, лишь наверху густо синело небо, меченное первыми звёздами. Огонь можно было не скрывать, всё равно никто не увидит, так что костёр беглецы разожгли большой, благо сушняка хватало. Холодов в Калифорнии ждать не приходилось, но по ночам и озябнуть можно. Скоро дожди пойдут, непроглядные туманы покроют равнины плотной белой мгой…

Пламя бросало отсветы на крутую стену, выхватывало из тьмы смутные силуэты пасущихся коней, фигуры людей сидящих или прилёгших.

Наталья повернулась, освещённая костром, и Чуга снова залюбовался ею — изящным профилем, стройной шейкой, весьма заметными очертаниями груди. Коломина чем-то напоминала ему Олёну. Не фигурой, не лицом, а чем-то невыразимым, чему и слова-то не подберёшь. Душою, может? Чистой, светлой, злыми умыслами не отягощённой. Как у дитяти малого…

Внезапно девушка глянула прямо ему в глаза.

— Что деется, Фёдор? — спросила она тихонько. — Что станется с нами?

— Всё ладно будет, Наталья, слово даю…

Пётр Степанович, отлучившийся на поиски хвороста, возвратился, таща целую охапку и чинно беседуя с князем Турениным.

— Купцам надо было волю дать! — с досадою говорил Костромитинов. — Вот на что императору тяму не хватило! Не загребать Америку под себя, а доверить купеческому сословию. Пущай бы торговлю вели, корабли строили, земли эти скрепляли смёткой своей да резоном. Уж мы бы закогтились, никаких англичан не пустили бы к океану, никаких «бостонцев»! Всё наше было бы, от Бобрового моря[150] и до самой Мексики. Вона как королева английская своих-то купчин пестует! А «бостонцы» каковы? Вот увидите — они Штаты свои вытянут-таки в заглавные державы!

— Дурные у нас цари, что и говорить, никудышние, — хмуро сказал князь. — Может, и худое скажу, да только жалею я, что Наполеон не смог Россию завоевать! Причастились бы той Европы, порядки бы тамошние завели… Глядишь, и вольные землепашцы по всей стране рассеялись, и купечество в рост пошло!

— Если бы да кабы! — усмехнулся Фёдор. — Эх, князь… Минуло то время да прошло, словно и не бывало!

— Ваша правда! — крякнул Пётр Степанович и будто встряхнулся, взял сразу деловитый тон: — Ну что порешим-то? Как Гонта окрутим? На власти надежды нет, им наши беды до фонаря. Пущай, дескать, скотоводы сами друг с другом разбираются, а нам недосуг. Да и где те власти?

— Мы и есть тутошняя власть! — весомо заявил Туренин. — Нам этого Гонта решать и вязать! А покамест… — Он подбородком указал на Чугу: — Вон! Фёдор асиенду Потерянную сыскал, там и окопаемся…

На том и порешили.

Людно стало в Ла-Роке! Неширокое устье каньона «конестогами» перегородили, всё как есть заставили — ни пройти ни проехать. Женщин в асиенде укрыли, мужчины то у фургонов кучковались, то в бане недостроенной, а пацанва с верхушки мезы неприятеля высматривала.

Док Шелихов квалифицированно обработал раны на Фёдоре, мимоходом отпустив диагноз: «Всё у вас, батенька, как на собаке заживает!» Костромитинов, Хлебников да Черных собрались на «совет старейшин» — судили да рядили, как им Гонта ущучить, а самим не пропасть. Девки у костров хлопотали, варево мешали в больших котлах. Народ устраивался помаленьку. И переговаривался:

— …Доброго вам здоровьечка, Степан Лексеич!

— И вам того же, Авдотья Никитична. Жизня налаживается али невмоготу?

— Да чего там, всяко бывало, и Гонта энтого проклятущего переживём!

— …Князь, всё ладно, только вот припасов маловато. Мучка есть, соль взяли, мясо свежее, хо-хо, да только на такую-то ораву не напасёшься. Человек сорок нас!

— Тридцать семь, Кузьма.

— Всего-то!

— …Лёша-а! Где тебя носит?

— …Ты мне мансы тут не пой. Купи себе петуха и крути ему бейцы,[151] а мне крутить не надо!

— Фима, ты говоришь обидно!

— …Не дай бог, пожгут дом…

— Ну и пожгут, и што? Я ещё мальчонкой был, помню, как колоши Михайловскую крепость спалили.[152] И што? Да ещё пуще всего понастроили!

Чуга побродил от костра к костру, послушал, что говорят, да и задумался: а не направить ли ему стопы к асиенде? Наталья там суету разводит — прибирается с бабами, постели готовит, ребятню шугает…

— Федя!

Помор оглянулся, поневоле улыбаясь. К нему, на игривой белой кобыле, подъезжала Наталья.

— Я смотрю, вы спокойны, — сказала девушка. — Что, и вправду не боитесь?

Чуга хмыкнул.

— Только дураки не боятся. Страх нужон, чтобы думать, а не убиваться зазря. Вот я и думаю.

Коломина посмотрела на него, склонив прелестную головку к плечу, и сказала ласково:

— Даже Танух вас уважает. Как сказала я ему, что к вам направляюсь, так он и отстал сразу. Знает, что с вами мне бояться нечего. Я и не боюсь… Понимаю же, что Гонт — человек опасный и злой, а всё равно… Давайте покатаемся?

— Давайте. Пуэбло тутошнее видали?

— Видала! Там так здорово, и видно всё.

— Тут ещё пара башенок индейцами поставлена. За Бутылочным Горлышком.

— Где-где?

— Поехали, покажу.

Фёдор вскочил на Рыжика, и они поехали.

За Бутылочным Горлышком было тихо, людской гомон, коровье мычание и ржание лошадей отдалились, затихли, перебиваемые шумами леса.

Поглядывая на девушку, Чуга испытал знакомое волнение и шумно вздохнул.

— Что так вздыхаете тяжко? — сладко улыбнулась Наталья.

— Да всё об вас думаю.

— Обо мне? — притворно удивилась девушка. — А что вы обо мне думаете?

В её голосе прозвучало кокетство.

— Вы — красавица, — сказал Фёдор, любуясь Натальей. — И умница. И милая до того, что слов нет!

Коломина весело рассмеялась.

— Да вы никак влюбились? — протянула она. В глазах её прыгали чёртики.

— Влюбился, — сказал Чуга.

Девушка вспыхнула, и жаркий румянец придал ей ещё больше прелести.

— Правда? — пролепетала она.

— Ей-бо, пра… Кто ж о таком шуткует? Люблю… Вот тебе и весь сказ.

Коломина замолчала, обрадованная, растерянная, и боязнь испытывая, и неясное томление. Лошади между тем сами донесли своих хозяев до края Ла-Роки, где высилась древняя индейская башня.

Наталья, правда, едва различала строение, поглощённая своими думами. Фёдор спрыгнул с коня и помог спешиться Коломиной. Барышня положила ему ладошки на плечи, он крепко обжал её тоненькую талию и легко поставил на землю.

Руки будто сами скользнули на гибкую девичью спину, обняли… Наталья робко обвила ручками шею помора, потянулась навстречу — ресницы затрепетали, пухлые губки раскрылись…

Чуга крепко поцеловал девушку, чувствуя, как та прижимается к нему, как её пальчики нежно перебирают волосы на затылке, — и подзабытая услада холодком скользнула по хребту.

— Ты милый! — шепнула Наталья, взволнованно дыша.

Фёдор прижал её к себе, обнял и застыл, боясь испугать девушку разнузданностью своих желаний.

— Вроде и время неподходящее… — пробормотал он.

— Подходящее… — глухо сказала Коломина, спрятав лицо у помора на груди.

Они долго стояли, одинаково вздыхая и томясь. И чётко понимая, что незримые часы отсчитывают ныне самые счастливые минуты их жизни.

— Возвращаемся, да? — грустно спросила девушка, подняв лицо.

— Придётся…

Сев верхом, они двинулись обратно, но мир уже изменился для двоих, стал другим, и в этом новом мире их «Я» связались в «МЫ». Никто из них: ни девушка, ни мужчина — не ведал, что им готовит судьба — разлучит ли, сведёт ли вместе и навсегда. Они ехали неторопливым шагом, и им было хорошо.

Будничные заботы и тревоги разрушили эфирное кружево сказки.

Наталья понимающе улыбнулась и отъехала. Обернулась через плечо, сжала губки, словно боясь расхохотаться, и послала свою кобылку к Потерянной асиенде. Фёдор проводил девичью фигурку глазами. Мысли теснились в голове, рождая ожидания, будя мечты…