Багатур - Большаков Валерий Петрович - Страница 78

— А девки в Венеции пригожи? — спросил лопоухий дружинник.

— Попадаются, — ухмыльнулся Сухов, вызвав у дружины лёгкое веселье. — Чёрненькие, востроглазые, так и тянет ущипнуть!

Тут уж дружина не выдержала, загоготала. И смолкла, заметив подъезжавших всадников — на паре хороших коней, да с запасными, при полном параде. Олег пригляделся, и улыбка сползла с его лица. Широкоплечего бородача он видел впервые, а вот его спутника знал всю жизнь. Это был Пончик.

Александр сильно изменился — похудел, подсох, в глазах грустинка появилась. Зато какая шуба, а доспех, а шлем! Ни дать ни взять, королевич проездом.

— Кто такие? — строго прикрикнул седоусый дружинник.

— К князю новогородскому посланы, — пробасил широкоплечий, — от великого князя Ярослава Всеволодовича.

— Я князь, — спокойно, с достоинством, сказал Александр Ярославич.

Пончик даже не стал доказательств требовать — заулыбался и направил коня к князю, доставая из-за пазухи свиток.

— Письмо передал батюшко ваш, — проговорил он. — Вот!

Александр Ярославич принял свиток и сказал:

— Как же вас татары пропустили?

— А пайцза у нас.

— А-а…

Князь сломал печать восковую и углубился в чтение, изредка намечая улыбку на плотно сжатых губах, а Пончик, вздыхая с облегчением, удосужился осмотреться — и увидел Сухова.

— Олег?!

— Я, — не стал скрывать тот.

И ничего солидного не осталось в Александре — спрыгнул он с коня, рванулся к другу и вцепился в него, как в родного.

— Олег… Олег… — скулил он, тиская Сухова. — Я был такой дурак! Я ничегошеньки не понимал! Олег…

— А теперь понял? — улыбнулся посланник хана.

— Пришлось… — вздохнул Пончик.

— Эх, Понч, кабы я был прав, да всё понимал верно, мне б куда легче жилось…

— Знаешь его? — с удивлением спросил князь, отрываясь от письма.

— Друг мой, — ответил Олег, улавливая в глазах Пончика радость и признательность за одно драгоценное слово.

— Ну, едем, раз друг… Отец просит тебя к себе пристроить, — обратился князь к Шурику, улыбаясь и скручивая свиток. — Вот, не было у меня посланников, а теперича сразу двое объявились! Едем. Ежели поторопимся, к субботе в Новгороде окажемся.

Дружина построилась, но неожиданность опять вторглась в людские планы — Деревские ворота Торжка вдруг распахнулись, и небольшой отряд конников поскакал прямо на монгольские укрепления. Вылазка застала нукеров врасплох — двое пали, пронзённые копьями. Трое или четверо беглецов тоже попадали с сёдел, простреленные из луков, но остальные — с десяток человек — прорвались-таки, выносясь на Серегерский путь, прямую дорогу к Новгороду.

Олег расслышал гневный крик хана, затем Субэдэя, отдающего приказ, и вот нукеры из сотен Эльхутура, Алтун-Ашуха, Бэрхэ-сэчена с гиканьем и свистом помчались в погоню, а тут и сам Гуюк-хан понёсся следом, окружённый верными кешиктенами, — видать, развлечься пожелал пресветлый, поучаствовать в самой азартной из охот — людей затравить, как лис. Сухов припустил следом, замечая, что и дружина князя новгородского пустила коней в галоп.

На скаку поравнявшись с Изаем Селуковичем, Сухов крикнул арбану:

— Чего приказали хоть?

Куман повернул голову, осклабился:

— Приказано догнать и порубить, багатур!

— Брось, Изай! Какой, к мангусам, багатур…

Куман расхохотался.

— Уже весь тумен знает, что хан отметил тебя, так что не стыдись славы, а пользуйся ею!

— Ладно уж… А за кем мы хоть гонимся?

— Князь новгородский узнал кой-кого. Иванко бежал, посадник новоторжский, воевода Яким Влункович с ним, старый посадник Глеб Борисович и тысяцкий Михайло Моисеевич!

— И ты их всех упомнил?

— Да знаю я их! Народ-то всё тёртый, бывалый. Пересекались не раз и не два. То по торговому делу не сходились, то биться выходили. Всяко бывало… А ну, наддай!

Олег прибавил ходу. Беглецы показались впереди. Видно было, что они изо всей силы погоняют лошадей, скакуны стараются, да только всё меньше и меньше остаётся непройденной дороги между теми, кто убегает, и теми, кто догоняет.

— Обходим справа! — крикнул Изай.

Князь Александр Ярославич, будто поняв арбана, взял влево, отрезая новоторжцам дорогу к лесу. Беглецов гнали до речки и окружили на правом берегу, у Игнача-креста. Первым пал Михайло Моисеевич — он спрыгнул с коня, пригнулся, зажмуривай глаза и прикрываясь руками — сабля Бэрхэ-сэчена и кисти разрубила, и саму голову. Иванко Юрьевич сцепился с двумя нукерами, одного едва не уделал, но тут копьё кешиктена пронзило посадника насквозь, прокололо легко, как иголка тряпицу.

Старый посадник не стал сопротивляться, и ему просто срубили голову, а вот Яким Влункович оказался не так крут, как казался, — увернувшись от сабли Эльхутура, он пал на четвереньки и на карачках подполз к Гуюк-хану. Суровый Чингизид не покидал седла и глядел на ороса сверху вниз, с презрением и брезгливостью.

— Великий хан! — завопил Яким на половецком. — Смилуйсе! Не губи! Я тебе, ох, как пригожусь!

Воевода заоглядывался, по-прежнему стоя на карачках, и вдруг лицо его осветилось злобным торжеством.

— Вот он! Вот он! — завопил Яким Влункович, пальцем тыча в Бэрхэ-сэчена. — Враг твой! Сам видел, сам слышал, как он клялси тебя сгубить, великий хан!

Бэрхэ-сэчен резко побледнел, а Гуюк-хан склонился в седле, с интересом разглядывая пресмыкавшегося ороса.

— Правду ли говоришь? — спросил он, коверкая речь половецкую.

— Истинную правду! — поёрзал на коленках Влункович. — В Киеве видал его, в церкви латинянской! Он там крест целовал и присягал, что всех ханов ордынских изведёт, а тебе, великий, первому смерть причинит!

— Поклянись!

Воевода истово перекрестился.

— Христом Богом клянусь! — пылко сказал он. — И Пресвятой Богородицей! Да в аду мне гореть, ежели я неправду сказал!

— Навет! — каркнул Бэрхэ-сэчен, хватаясь за саблю, но крепкие руки кешиктенов уже схватили сотника, скрутили и на колени поставили.

Брат Иоганн, с искажённым от боли лицом, выгнул шею, желая встретиться глазами с Гуюк-ханом, а увидел неподалёку Олега.

— Хельгу твой враг! — выкрикнул он. — Зря, что ли, Бату в эльчи возвёл его? Не зря, а за услугу совершённую! Ты, хан, двух послов слал до князя киевского, так Хельгу обоих сгубил!

Сухов не почувствовал в тот момент даже негодования, одно лишь удивление, разочарование даже — он испытывал к доминиканцу-монголу уважение. А тут такая пошлая «сдача»! И проку от неё? Такой бесхитростный обман мог бы иметь успех ранее, когда Бэрхэ-сэчен ходил в чине тысяцкого, а Олег был никем, но теперь… Нет, не стоило сотнику повышать голос на эльчи! Сухов уже набрал воздуху в лёгкие, чтобы сказать всё, что он думает, но его опередил Пончик.

— Врёшь! — заорал Александр с небывалой свирепостью. — Это ты, желтоухая собака, сперва Абдаллу убил, а после и с Халидом разделался! А Олег всё видел! Он тебя догнать пытался, а ты сбежал, пёс!

Гуюк-хан, очень довольный — удалась охота! — обернулся к Сухову и спросил:

— Верно ли сказанное посланником коназа?

— Верно, ослепительный, — поклонился Олег.

— Вот, я же говорил! — торжествующе вскричал Яким Влункович, и Гуюк-хан сделал нетерпеливый жест кешиктенам. Ближайший из них подскочил к воеводе. Сверкнула сабля, и голова Якима Влунковича покатилась по рыхлеющему снегу.

— Казнить тебя, подлый джагун, не время и не место, — медленно проговорил хан. — Пускай все тумены увидят, как ты будешь умирать… на кресте! Ведь ты христианин? Вот мы и распнём тебя!

Князю Александру Ярославичу не по сердцу пришлись речи Гуюк-хана, но перечить он не посмел, сказал только:

— Тут деревня рядом. Скоро темнеть начнёт, а там и переночевать можно, и преступника запереть на ночь.

Хан подумал и милостиво согласился. Дружинники, нукеры, кешиктены всею толпой повалили к избам, черневшим невдалеке.

Олег, Пончик и Вахрамей заняли половину избушки на околице. В доме было тепло, вот только хозяева пропали — видать, в лес подались, от греха подальше.