Багатур - Большаков Валерий Петрович - Страница 64

— Нет, багатур, — ответил Олег, — это главный шаман города.

— А коназ где?

Обернувшись к епископу, Сухов передал ему вопрос темника.

— Василько Константиныч отъехамши, — угодливо ответил «главный шаман», прикрывая княгиню, на всякий случай. — Мы за него.

Бурундая этот ответ вполне удовлетворил, а епископ сделал знак, и звонарь ударил в колокола, рассыпая над городом радостные ноты — Ростов встречал дорогого гостя…

Нукеры, повинуясь тумен-у-нойону, степенно въехали в город, занимая площади и перекрёстки. Ростовчане привечали ордынцев с опаской, пытливо заглядывали в глаза, не выказывая особой враждебности. Холопу без разницы, на какого господина пахать, лишь бы вставать попозже, работать поменьше, а есть повкусней. Купцу под монголами спокойней — получи пайцзу и торгуй на здоровье, не боясь, что мелкопоместное княжьё отберёт твой товар. А уж духовенству и вовсе благодать пришла — монгольские ханы, во исполнение писаных законов Ясы, освобождали церковь от податей и повинностей и никому не позволяли посрамлять и обижать митрополитов, архимандритов и прочих протоиереев. А те, кто дерзнул бы сотворить худо против монахов или священников, подлежал смерти, без различия, местные они или татары.

Ведь при Рюриковичах как бывало? Заявится дружина из соседнего княжества — и начинается поношение. И церкви жгли с монастырями, и грабили их, и монашек насиловали. Так уж повелось с самого крещения — своя икона, скажем, Богоматери Владимирской, чтилась во Владимиро-Суздальском княжестве, считалась неприкосновенной святыней. Посягни только на неё — на клочки порвут! А вот в соседних землях ничего святого у владимиро-суздальцев как бы и не существовало. Хошь, грабь. Хошь, жги. Бей. Насильничай. От того грешником не станешь и богохульником не прослывёшь.

…Олегу было приятно ехать по русскому городу, не вдыхая запаха гари и мертвечины. А потом и вовсе хорошо стало. Епископ с боярами расстарались — бочки выдержанного мёда выкатывали из подвалов, телят и бычков жарили на вертелах, бабы без устали таскали круглые хлеба — исполать вам, мунгалы! Кушайте на здоровье!

Вот только ни одного девичьего лица Сухов не заметил. Детей ростовцы тоже попрятали — мало ли, вдруг и правду люди бают, что татарва кровь младенческую пьёт? Свят-свят-свят! От греха подальше…

Бурундай воспретил нукерам потреблять крепкие напитки, справедливо полагая, что именно пьянка в Переяславле ослабила дух бойцов, отчего войско поредело в битве с Коловратом. Тумен послушался.

Олег с Изаем Селуковичем привязали лошадей рядом, к одной коновязи. Вкусив как следует горячего мясца с горячим хлебцем, они решили прогуляться, ноги размять — насиделись в сёдлах, мочи нет. А то так и останешься раскорякой на всю жизнь…

Покинув галдевшую площадь, где местные и пришельцы находились рядом, но не вместе, Сухов с арбаном вышли на боковую улицу, кривую, но широкую.

— Жил я здесь раньше, — сказал Изай, щурясь, — дружбу водил с багатуром здешним, Олександром Леонтичем. Отец его священником был, вот Олексу и прозвали Поповичем…

— Алёша Попович? — удивился Олег.

— Ну, можно и так. Не скажу, чтобы особой могутностью отличался, нет. Средний такой был, мужик как мужик, не слабак, но и не силач. Попович умом брал, хитростью. Любого врага обдурит, а тот и не догадается, отчего сгинул… Помню, Олекса как раз из степей воротился, на речке Сафат хана половецкого зарубив, Тугарина. Расхвастался, помню… Ну, я его и поддел малость, чтоб не зазнавался особо. А Попович горяч был, сразу — хвать за меч, и на меня! Сцепились мы с ним, помню, так, что едва кишки друг дружке не повыпускали… Да-а… На Калке погиб Олекса, уже… сколько? Пятнадцать зим минуло, да… Вот, помню, сказывали мне, как Попович однажды с разбойниками лесными сразился. А те, мало что тати, так и в колдовстве толк знали, истуканам поклонялись, что в чаще хоронились со времён стародавних. И вот ехал Олекса путём известным, из Ростова в Углич следовал за какой-то надобностью. Едет, едет себе, никого не трогает, как вдруг выезжает на поляну, коей не раз и не два проезжал до того, а посреди той поляны камень лежит огромный, валун гладкий, незнамо как туда прикаченный, а на нём письмена оросов выбиты, буквицами наколочены: «Налево пойдёшь — коня потеряешь. Направо пойдёшь — гол и бос останешься. Прямо пойдёшь — голову сложишь».

Прочёл сие Попович, огляделся, а разбойнички-чародейнички уж тут как тут, из-за дерев торчат, любопытствуют, ножи точат, топоры тискают. А Олекса не стал дорогу выбирать, он с коня-то слез, да как навалится на тот валун! Как ухватится за него! Может, и правду говорят про Поповича, что нехватка в нём силы богатырской, а только закачался камень великий, да и перевалился на сторону, аж гул пошёл по лесу! Как увидали разбойнички такое дело, так и убоялись все. Разве взять числом человека этакой-то могутности? Да ни в жизнь! Накинешься на него скопом, а он и размечет толпу, побьёт всех, до кого дотянется. И попрятался люд разбойный. А Попович руки отряхнул, на коня сел, да и поехал далее…

— Да-а… — неопределённо выразился Олег. — Были люди в ваше время…

— А то!

За разговором они добрели до самой крепостной стены, где проходила окружная уличка. И вот с неё-то и вывернули пятеро молодцев — в кольчугах все, при мечах. Видать, не простые парнишки — что кольчужка, что клинок цену имеют немалую. Пятёрка выстроилась поперёк улицы и встала руки в боки.

— Гляди-ко, робяты, — сказал тот, что посередине попирал унавоженный снег, светловолосый и синеглазый добрый молодец, — мы их ходим, ищем, а они сами припожаловали!

«Робяты» дружно, как по команде, ухмыльнулись.

— Тебе морду давно били? — поинтересовался Олег. — Хочешь, чтобы я освежил тебе ощущения? Так это мы быстро!

— Ишь ты, — сощурился добр молодец, — по-нашему чешет! Надо будет посмотреть, чего в него там понапихано. Может, у энтого говоруна и кровь красная?

— Слышь-ко, пугало огородное, — сказал Сухов, передразнивая местный говорок. — Вона, у тебя из головы волосьё торчит, чисто солома. Видать, туго нутро набили. Крови-то в тебе нет — откуда в чучелах кровь? — но надо глянуть, что там у тебя за труха унутре. Вдруг солома попрела?

Добр молодец, ни слова не говоря, выхватил меч и бросился на Олега. Сосед его, кучерявый парень, кинулся на Изая.

— Зря ты это затеял, — молвил Сухов, отбивая удар. — Меч-то острый, порезаться можно. Вот батя увидит, что ты с железяками балуешься, нашлёпает по попке!

— Батю не трожь! — выдохнул блондин, люто зыркая на Олега. — Его такие же, как ты, прихвостни ордынские сгубили!

— Вот оно что… — протянул Сухов, уворачиваясь от выпада. — А ты, значит, прихвостень княжий…

— Я сам по себе! На!

Вертикальный удар, нанесённый блондином, был страшен, но пропал даром — Олег отклонился в сторону, пропуская свистнувшую сталь побоку, и тут же носком сапога подсёк добра молодца. Тот грохнулся в снег, Сухов быстро наступил на руку противнику, и приставил остриё сабли к вздувшимся венам на горле светловолосого. Не отворачиваясь, он крикнул:

— Изай! Ты как?

— Да нормально… — пропыхтел куман за спиною.

Добрый молодец, распростёртый на снегу, дёрнулся.

— Изай? — прохрипел он. — Изай Селукович?!

— Именно, — подтвердил Олег.

Молодец налился кровью и заорал:

— Робята, брось!

«Робята» отпрыгнули, не убирая мечей и не слишком понимая, с чего это вожак мешает забаве.

— Изай Селукович! — снова позвал лежащий. — Да убери ты меч!

Сухов убрал.

— Изай Селукович! Не признал?

Куман пригляделся.

— А ну-ка, встань!

Добрый молодец встал.

— Оборотись-ка…

Тот оборотился.

— Ты, случаем, не Олександрыч ли будешь? — сощурился Изай.

— Он и есть! — осклабился тот. — Онфим я, Олександра Леонтича сын.

— Вот паскудник! — ухмыльнулся куман. — Я ж тебя, оглоеда, молоком поил! Всю тряпицу, засранец, сжевал!

И Селукович с Олександрычем крепко обнялись, потискали друг друга, да так, что панцири заскрипели и кости затрещали. А едва разъялись руки, как Онфим и брякни: