Багатур - Большаков Валерий Петрович - Страница 47

Лучники монгольские падали с коней, но сильно проредить их ряды ополчению не удавалось.

Дворяне, уверенные в том, что тяжёлой конницей «мунгалы» не воспользуются, побоятся надолбов, ринулись в атаку, обходя рогатые заграждения.

А монголы решились на «тулгама» — встречный обход. Ордынская конница понеслась двумя потоками, стремительно обходя москвичей, владимирцев, уцелевших рязанцев с флангов, — и ударила им в тыл. И пошла сеча.

Конный рубился с конным, скаля зубы и честя противника последними словами, лошади крутились, храпели и ржали, то пятясь, то наседая друг на дружку, кусая за круп и лягаясь. Одни кони поворачивали назад, другие, сбросив всадников, вставали на дыбы и падали. Пытаясь подняться, окровавленные скакуны корчились на земле.

Злее всех бились уцелевшие рязанцы — им терять было нечего, а пепел родного города стучал в сердцах. Отчаянная смелость бойцов Романа Ингваревича помогла не сгинуть сразу, а собрать силы и даже перейти в контратаку.

Мечи и топоры рязанские разили врага без пощады, и всадникам доставалось, и коням, так что предсмертные вопли раздавались вперехлёст с конским ржанием и храпом. Кровь лилась потоками, её было так много, что снег таял и ноги скользили в розовой жиже. Но острое желание возмездия пересиливало и вело бойцов от подвига к подвигу. Вот только враг был сильнее, и строй рязанцев таял, а убыль никем не пополнялась. Москвичи бились отчаянно, но в атаки не бросались, держались кучкой, сберегая себя. Владимирцы, правда, наседали на ордынцев, но непоследовательно — приступят, пробьют место, займут позицию — и отходят. Соберутся с силами, и снова в бой. И опять откат.

Коломенцы, те бились в полную силу, орудуя всем, что в руки взяли, будь то дубина или меч. Вот только опыта у воев не было совершенно, а на одном желании побить врага далеко не уйдёшь.

Олег поглядывал по сторонам, стараясь не отстать от «изаевцев». На него наехал густобородый воин в круглом шлеме, покрытый кольчугой с ног до головы, — на голове плотно сидел кольчужный капюшон с прорезью для лица, на ногах — доспешные чулки.

Его меч обрушился на Олега сбоку, но был отведён саблей. Приняв удар «мэсэ» на умбон, Сухов рубанул своей «хэлмэ», надеясь если не развалить доспех, так хоть руку противнику отбить. А тот извернулся, делая выпад, и чуть было не достал Олега остриём.

В этот момент вмешался Джарчи, вооружённый копьём с крюком.

— Кху! — вскричал он, цепляя бородатого в кольчуге, и сдёрнул того с седла. Витязь рухнул под копыта и затерялся за бешеным мельканием ног и хвостов.

Сбоку вылетели три не то владимирца, не то коломенца. Просвистела около уха стрела. И сразу два пеших копейщика вынеслись на Сухова — одно копьё просадило Олегов плетёный щит, другое скользнуло по доспеху. Савраска правильно понял отданную ему команду и бросился на копейщиков, сшибая тех с ног.

Изай Селукович прикрыл его с тылу, а после, с Тайчаром и Судуем, ударил по толпе воев, заслоняя их озверелые лица и рты, распахнутые чёрной бранью. Сабли мелькали в воздухе, мутно взблескивая окровавленными лезвиями, вои падали мёртвыми и калечеными. Вот просел конь под арбан-у-нойоном, пал мёртвым под ударом копий, но недолго Изай бился пешим — уделав двоих, вскочил на запасного мерина, подведённого верным Джарчи. И снова в бой, снова рубка и колка, снова с обеих сторон творились умертвия, и души убиенных отлетали, как искры над костром.

Вступая то в один поединок, то в другой, Олег стал незаметно смещаться на левый фланг. И успел заметить пример безрассудства — полдесятка ополченцев с одними охотничьими луками, вскочив на коней, потерявших своих всадников, ринулись в самую гущу «мунгалов». Безумцам сопутствовала удача — они прорвались через монгольские тысячи и вынеслись на берег Москва-реки.

И это был последний успех — нукеры погнали рязанцев, владимирцев, коломенцев на их же надолбы, окружили и принялись методично изничтожать.

Круговорот боя вынес Олега на реку, ближе к берегу, где стояли, окружённые кешиктенами, Батый и Кюлькан.

В этот момент пошла на прорыв московская дружина, изрядно потрёпанная и прореженная, а сын владимирского великого князя Всеволод трусливо бежал с поля боя, окружённый сотней конников, да и ускакал «прямоезжей дорогой». Славный воевода Еремей Глебович пал смертью храбрых, а дольше всех бился Роман Ингваревич, заслужив уважение ордынских воинов. Но и он погиб, так и не отомстив за Рязань.

Кешиктены дружно подались на левый фланг, оберегая ханов от москвичей, но этот манёвр не представлялся опасным — вдоль берега перетаптывались конные сотни Бэрхэ-сэчена. Свои же! Уберегут ханов.

Олег видел широкие спины конников, обтянутые куяками, направляясь к ним, — и тут начали происходить события. Один из нукеров развернулся в седле, натягивая лук, и выпустил стрелу, метясь в Батыя, застывшего на берегу, словно конная статуя.

Мелькнуло искажённое лицо Савенча, обряженного в кольчугу, с шеломом на голове, а в следующее мгновение Сухов резко подался вбок, выставляя щит и отлавливая стрелу. Сердце едва успело ударить раз, как сосед Савенча — Олег узнал Тотура — тоже выстрелил. И промахнулся — стрела пробила горло хану Кюлькану.

Кешиктены повалили валом, заполошные крики и вой понеслись отовсюду, и Сухов заспешил убраться прочь. Быстро поклонившись Батыю, лицо которого покрывала мертвенная бледность, он смешался с нукерами Бурундая. Истинного героя украшает скромность…

А тумены были до того распалены ненавистью, до того уязвлены гибелью Кюлькана, что даже грабить не стали Коломну — город спалили дотла. Часом позже та же участь постигла и Свирелеск.

— Ненависть как соль, — вздыхал мудрый Изай. — Соль-гуджир, выступающая в низинах, делает землю бесплодной. Ненависть делает степь безлюдной…

Все ордынцы были взволнованы, переговариваясь испуганными шепотками, — Кюлькан был единственным Чингизидом, погибшим на поле боя. Не предвестие ли это? Не знамение ли? Неужто бог Сульдэ оставил тумены своей милостью?

И только Бату-хан оставался спокоен. На людях «великий» свирепел и лютовал, хлеща плетью воинов тумена, коим командовал Кюлькан. «Как вы, — орал хан, — желтоухие собаки, пожравшие труп своего отца, пропустили стрелков-оросов?! Как допустили? Как смели?!» Но, сидя в своей юрте, Батый наверняка улыбался, ибо младший сын Великого Воителя был его недругом. Кюлькан, молодой и наглый, никогда не скрывал своего презрения к Бату, называя хана «бабой с бородой». И вот оно, отмщение! Но положение обязывало.

Олег, оглушённый и опустошённый битвой, усталый донельзя, приплёлся в становище, благословляя Бога за то, что остался цел и невредим, да и верного савраску лишь забрызгало чужой кровью. Повезло… Раньше Сухов полагал, что только опыт и умение позволяют воину дожить до старости, не сложить голову в сражении. Позже он понял, что есть и судьба. Будь ты хоть трижды опытным воителем, но не уберечься тебе от шальной стрелы, пущенной навесом. Кому она достанется? У кого отнимет жизнь, падая с высоты и разя калёным жалом? У тебя? У товарища твоего, разгоряченного боем? А у того, кому не повезёт!

Нет непробиваемых щитов и панцирей, нет и вечных коней. Смерть многолика, а судьба одна. Выпал тебе несчастливый жребий — смирись и прими его, как подобает воину, с достоинством. И пусть смертный ужас рвёт тебе горло, пытаясь вырваться диким криком — стисни зубы, не позволь себе умереть, скуля и ноя…

…Под вечер того же дня недобитых местных жителей погнали расчищать поле боя от трупов человечьих и лошадиных. На грязный, кровавый снег коломенцы натаскали бревён, дверей, оконниц, саней, оглобель, поленьев и валежнику, а нукеры бережно укладывали на дрова погибших товарищей. Привязывали к холодным ладоням окровавленные сабли, ставили на грудь мертвецам чаши с зерном и мясом.

А в самом центре гигантского погребального костра сложили большую кладку дров для тела хана Кюлькана. К ногам Чингизида сложили задушенных Уржэнэ и Хоахчин, «луноликих» наложниц пресветлого хана, тут же полегли его любимые кони.