Багатур - Большаков Валерий Петрович - Страница 39

Обведя глазами засыпавшее село, Олег задумался. Все эти дни он провёл в напряжений — спал чутко, бодрствовал с оглядкой. Постоянное ожидание смерти выматывало нервы, но Бэрхэ-сэчен всё не нападал сам и не подсылал убийц. Или передумал тысяцкий?

Непонятно это всё… Как-то в голове не укладывается. Да, Бэрхэ-сэчен реально хотел убить его, но за что? Проходили дни, и Олег всё меньше верил собственному объяснению — дескать, он стал неугодным свидетелем, узнав невольно, что Бэрхэ-сэчен убил двух послов Гуюк-хана. Вот тысяцкий и перепугался.

Спору нет, Гуюк крут и долго разбираться не станет, но всё же спросит: а кто это видел? Ах, никто не видел? Нукер слыхал, да ещё из оросов? И кому веры больше будет — нукеру из пленных или тысяцкому? Поклонится Бэрхэ-сэчен хану и заявит: «Наговор!»

А так и будет! Вопрос: отчего тогда минган-у-нойон злился, когда Бурундай помешал ему Олега в расход пустить?

Вот тут-то и начинается область загадок и догадок. Если Бэрхэ-сэчен преследовал Хельгу, сына Урмана, вовсе не по поводу убийства послов, то какова тогда истинная причина? Чего тысяцкий боялся до смерти — до смерти Олеговой? Спросим так: что Хельгу, сын Урмана, видел такого опасного для Бэрхэ-сэчена? Настолько опасного и предосудительного, что свидетелю полагается умертвие? Свидетелю чего?!.

— Дело ясное, что дело туманное… — вздохнул Сухов.

Когда он вернулся в горницу, то увидел, что комната превратилась в спальню — бойцы Изая заняли лавки у стен, а кому не досталось мест, разлеглись на полу.

Олег поднялся по узкой деревянной лестнице в горенку и стащил с себя доспех, снял шубу. Бросил её сверху на шкуру медвежью и прилёг, довольно стеная.

Саблю он положил подальше, а привычный акуфий — поближе.

Сухов прикрыл глаза. Мысли, крутившиеся в голове, замедляли свою карусель. Ещё немного, и думки увязнут во сне… Что-то ему мешало. Духота.

Олег недовольно поднялся и ткнул мечом в бычий пузырь, проколупав изрядную дырку. Лица коснулась струя свежего воздуха.

— Проветривать надо… — сказал Сухов, зевая, и снова прилёг. И задремал.

Проснулся он глубокой ночью, не сразу разобравшись в том, что же его разбудило. Какой-то звук. Чьё-то присутствие. Бэрхэ-сэчен?! Решился-таки, плоскомордый?..

Не двигаясь, Олег медленно провёл ладонью по медвежьему меху, наткнулся на рукоять акуфия и сжал её.

Окошко тускло сияло, пропуская в дыру узкий лучик лунного света. Сперва в лучике блеснул занесённый топор, потом жуткие, вытаращенные бельма старика-хозяина, а после забелела мятая рубаха. Эге, а дедок-то не такой уж и дряхлый, каким хочет казаться. Тот ещё живчик…

Крадучись, старик приблизился к спящему Олегу. Замер. И вот топор поднялся ещё выше, ещё — и резко пошёл вниз. Дедок согнулся, выдыхая и крякая, как будто собравшись чурку колуном развалить. Зарубить мунгала!

Акуфий вонзился старику под сердце. В то же мгновенье Сухов перекатился — топор с грохотом вонзился в исшарканные плахи, прорубая шкуру и шубу. Дед упал, стукнувшись головою об пол, но ему уже не было больно.

Олег сел и выдернул меч из мёртвого тела. Аккуратно вытер лезвие о рубаху на груди старого, ещё не намокшую кровью. Вспомнилась его первая встреча с Еленой — тогда тоже стояла ночь, и он был один, спал себе и никого не трогал. Вдруг явилась красавица, разделась, отдалась ему, а потом, вместо прощального поцелуя, выхватила кинжальчик из своей роскошной гривы и едва не всадила ему в шею. Перепутала его с другим Олегом, сынком Ингоря Старого, великого князя киевского…

Неприязненно поглядев на старика, Сухов поднялся, ухватил труп за ноги и поволок вниз. Бум-бум-бум… — колотилась седая голова о ступеньки.

— Старый пердун, — процедил Олег. — На подвиги потянуло!

Оттащив тело в сени, он вышел на крыльцо, где дремал в дозоре Джарчи. Нукер встрепенулся, но Сухов сделал нетерпеливый жест.

— Я это, — буркнул он. — Изай спит.

Джарчи успокоенно вернулся на ступеньку — можно ещё покемарить…

А Олег оглядел село. Добрый Сот был погружён во мрак и сон. Не спали ночные охранники, плохо почивалось селянам, а нукеры храпели в тёплых избах, набив кишки мясом, и копили силы ко дню завтрашнему.

Сухов пригляделся: на западе, за пильчатой стеной ельника небо дрожало оранжевым заревом — это горел Пронск.

Ранним утром, когда ёлки за восточной околицей села зачернели на красном фоне зари, тысяча покинула Добрый Сот. Селяне помалкивали, страшась лишним словом возбудить гнев «татарвы», боясь поверить своему маленькому счастью — не спалили, не вырезали!

Один старый поп, со встопорщенной со сна бородой, истово махал кадильницей, выпевая:

— Во здравие царя ордынского, батога божьего, вразумляющего грешников, чтобы привести их на путь покаяния…

Эльхутур даже не просил перетолмачить ему слова моления — и так всё было ясно.

Сотня его шла в арьергарде, прикрывая главные силы, следующие по течению извилистой Прони. Конники разъехались широко, благо лес по берегам не густел, да и порублен был изрядно. Десяток Изая рыскал в отдалении, порой забираясь в чащобу.

Олег, покружив по ельничку, выбрался неожиданно на узкую лесную дорогу, лишь местами снегом заметённую — так часто вставали вокруг деревья. Его обогнали Чимбай и Тайчар, пронеслись вперёд, а за каждым рысило по десятку коней запасных и вьючных.

— Догоняй, мэрген! — оскалился Чимбай, знатный стрелок.

Олег показал ему кулак, и нукер расхохотался, радуясь жизни и скорому обогащению — ведь впереди Рязань, город обильных сокровищ и красивых девушек!

Сухов не спеша поехал по снегу, утоптанному копытами. Тут-то и произошла нечаянная встреча — из-за деревьев выглянула простоволосая женщина с толстой косой, в тёплой фофудье — ватничке, накинутом на армяк. Сразу было видно — с чужого плеча армячок, уж больно велик. В руках незнакомка держала небольшой свёрток, укутанный в овчину.

Выглядывая в сторону ускакавших нукеров, она не замечала Олега, а когда повернула голову и увидела, то вскрикнула, прижимая к себе свёрток, и метнулась к лесу.

— Стой! — крикнул Сухов по-русски, и это подействовало. Женщина растерялась, не зная, на что решиться. Бежать?

А вдруг догонит? Остаться? Всё ж таки по-нашенски говорит… А вдруг ловушка?! Выбор сделала усталость — беженка покачнулась и села на заснеженный пенёк. Проскулила:

— Не губи, добрый человек…

— Да какой я добрый… — буркнул Олег, слезая с седла. Подойдя к женщине, он присел на корточки и двумя пальцами приподнял остренький подбородочек беженки. Девчонка совсем!

— Тебе сколько лет?

— Осьмнадцать… — прошептала девушка. — Будет…

— А звать как?

— Дарьей окрещена.

— Сын? — кивнул Сухов на сверток.

— Дочка… — потупилась молоденькая мама.

— И откуда ж ты бредёшь, дитя с дитём?

— Из Керди мы, это под Пронском. Бежим вот…

— Посиди тут, не убегай, — пробурчал Олег, поднимаясь.

Развязав баксон на сивке, он достал холщовый мешочек, полный ржаных сухарей, насушенных Трандычихой, и добрый шмат сала.

— Держи. Голодная небось?

Дарья кивнула, не веря своему счастью.

— Молоко-то есть?

— Есть, — впервые улыбнулась беженка.

Сухов улыбнулся ей в ответ — и развязал другой баксон, достал из него шубу Изаеву.

— На-ка вот… Всё теплее будет.

— Да куда ж… — всполошилась было Дарья.

— Да всё туда же. Чай, не соболя. И вот здесь топором прорублено — один дурак старый попортил… Зашьёшь.

— Зашью, зашью! — уверила Олега девушка.

Покачав головою, Сухов вынул из сумы волчий малахай и нахлобучил его на Дарью.

— Великоват малость, но ничего, зато тепло. А то голову застудишь, и коса твоя не поможет…

Малахай скрыл лоб девушки, и она приподняла его, окатывая Олега васильковым светом глаз. А тот вздохнул.

— И куда ж ты идёшь хоть, матерь человеческая?

— В Рязань иду, к дядьям.

— Забудь про Рязань, сожгут её.