Багатур - Большаков Валерий Петрович - Страница 30

Из темноты наехал страж, закутанный в длиннополую шубу. Пончик показал ему деревянную пайцзу,[99] кебтеут равнодушно кивнул, пропуская богола, — мало ли куда того хозяин послал. Может, за дровишками в ближайший лесок?

Спотыкаясь и путаясь в полёгшей траве, Александр покинул становище, далеко обходя костры и рыжих монгольских волкодавов, привязанных у юрт.

Слабый ветер дул с запада, относя прочь запахи кизячного дыма, испарения огромного скопища людей и животных, горьковатый дух полыни, увядшей, но всё ещё щекочущей ноздри.

Только звуки продолжали доноситься сквозь порывы ветра — ржание, мычание, крики людей и верблюдов, лязг, заунывные звуки хуров,[100] топот, шорохи, гомон, бряканье, звяканье, стуки, трески… Разнообразные шумы сливались в глухой гул, будто чудовище-исполин ворочалось во тьме, устраиваясь поудобнее.

Пончик тоскливо вздохнул. Ему очень не хотелось покидать монгольское войско. Да, там он был бесправным рабом, но его хоть кормили. Пусть объедками, но кормили же. И поспать можно было в тепле. А теперь как?

У него есть конь, вернее, мерин, ещё вернее — одр. Седла, правда, нет, только попона. И лёгкая круглая шкура с верёвкой, протянутой по краю, — такой вот монгольский спальный мешок. А вот меча нет, и копья нет, и лука. Ну и что? Фехтовать он всё равно не умеет, а уж тетиву оттянуть — не хватит сил. Монголы, правда, тетиву не оттягивают, они держат стрелу возле правого уха, когда прицеливаются, а потом просто сгибают лук, выпрямляя левую руку. Просто… А ты попробуй, выпрями… Зато у него есть нож-тесак. И кусок вяленого мяса. И фляга с кумысом.

Пончик вздохнул ещё тоскливее — друга у него больше нет, вот в чём беда. Как-то так получалось все эти годы, что он постоянно был вторым, постоянно прятался за широкую спину Олега. Олег шагал впереди, а он шёл следом — сопровождающий впередиидущего. И вот — остался один. Совсем один.

А вокруг огромная, холодная, пустынная страна, которую он из принципа считает своею родиной. Хотя при чём тут принцип? Тогда, в бане, он не сказал Олегу главного — поостерёгся назвать друга предателем. Но ведь он прав! Ведь он прав?.. Прав или нет? Разве это не предательство — воевать против своих на стороне врага, как какой-нибудь бандеровец? Ладно, ладно — против своих предков! Но в чём разница? Пусть столетия пройдут, прежде чем образуется русский народ, русская нация, но ведь монголы-то точно не одной с ними крови! Так разве это не предательство — убивать людей той же веры, того же языка? Правда, в туменах полно христиан, а в Сарай-Бату[101] даже православная Сарайская епархия водится, с епископом Феогностом… А будущие башкиры с татарами? Они что, не россияне разве? А ведь их предки-ордынцы во-он там, у него за спиной…

Тут Пончик рассердился на себя: оправданий ищешь, трус? Повода вернуться? Как же, страшно пускаться в путь одному, самому отвечать за себя! Но, раз уж ты такой принципиальный, раз уж ты так уверен, что правда на твоей стороне, надо идти до конца выбранной дорогой, пусть даже дальней, опасной и трудной.

— Надо, Шур, — прошептал Александр. — Надо!

Оглянувшись на проблески монгольских костров, он положил руки на спину своему Росинанту, подпрыгнул и со второго разу лёг тому на круп. Закинул ногу, кое-как уселся и потянул за повод.

— Но-о!

Одр побрёл потихоньку, низко свесив голову, словно печалясь о горькой судьбе — все кони, как кони, у костров греются, а его уводят в ночь, где голодно и волки…

Пончик поднял голову. Небо было ясное, он сразу нашёл созвездие Большой Медведицы, которую монголы прозывали Повозкой Вечности, и Медведицы Малой с Полярной, после чего двинулся на север, благословляя погоду, не предвещавшую осадков. Под снегом он бы просто замёрз…

Так и брёл коняка с незадачливым седоком — по склонам покатых возвышенностей, забредая в овраги, продираясь сквозь ломкий кустарник. Взошла луна, прибавилось свету — и непроглядных теней. Ступишь в черноту — и не знаешь, то ли просто тёмное место под копытом окажется, то ли яма глубокая. Погонять одра Пончик не рисковал — ежели тот поскачет, как он удержится?

Александр нахохлился в своей дохе, закутал плечи с головой «спальной шкурой» и задремал, укачанный конём, так и не заметив, как наползли тучи и повалил снег…

…Очнулся он от холода. Конь под ним всхрапывал и поминутно дёргался. И никаких звуков больше, полная тишина. А потом в этой тишине, объясняя конское беспокойство, завыл волк, нагоняя тоску и древнюю жуть.

Пончик открыл глаза. Над ним провисали кривые чёрные ветки, словно костяными руками удерживавшие снег. Он сгрёб ладонью снежок и обтёр им лицо. Сон пропал, появилась ясность.

Небо очистилось и открылось в тёмную бескрайность, искристую от звезд. Бело-голубым щитом сияла над холмами луна, заливая вершины холодным пыланием. Склоны холмов смутно серели, скатываясь в густеющую синь, и чёрными фракталами ветвились деревья. Два зелёных глаза появились в серебристом прогале между стволов. Сгустком тьмы заскользил волк. Матёрый, определил Пончик, оплывая ужасом. Конь захрапел, задёргал головой, часто переступая копытами. Круглый глаз испуганно косил на всадника: «Спаси!..»

— Ну-ну, коняшка, — выдавил Александр дрожащим голосом, потрепал по холке испуганное животное и вытащил из ножен здоровый тесак. Сердце просто заходилось в биении.

Ещё две чёрные тени, оставляя сереющие цепочки следов, проявились в потемках, угадываемые лишь по движению. Замирал волк, сторожко внюхиваясь, и ничем уж не отличить зверя от куста или пня. Тонкий слой снега почти не шуршал под толстыми лапами серых.

Кое-как сориентировавшись по ночному небу, Пончик тронул коня к северу. Какого чёрта, спрашивается, понесло этого мерина в холмы? Дурак непарнокопытный… Хорошо хоть в болото не залез!

Волк прыгнул неожиданно. Словно материализовавшись из ночных теней и страхов, хищник свалился на шею коню и ляскнул пастью, оспаривая добычу у Шурика. Всадник сдавленно вскрикнул, ноги у заржавшего коня подогнулись. Клинок рубанул по тени — и попал, почти отделяя волчью голову от голодного туловища.

Второй хищник кинулся уже на самого Пончика, однако свалился раньше, чем нож попортил серую шкуру. Три или четыре волка понеслись вдогонку за конём, но то ли длинная попона мешала санитарам леса подобраться к мягкому подбрюшью, то ли гибель вожака их деморализовала, а только стая отстала и слилась с ночным мраком.

Бедный Александр, вцепившись в гриву обеими руками, трясся и молил Бога, чтобы не скинул его конь. Молитва была услышана…

Везение не покидало Пончика всю дорогу. Ясным утром он еле слез с коня и долго ходил раскорякой. Сделал попытку соорудить шалаш, получился кособокий навес, который после завалился в костёр.

Александр плюнул, дождался, пока огонь прогорит, сдвинул угли с головнями в сторону, да и постелил на горячей земле шкуру. Лёг, свернулся, затянул веревку, собирая шкуру в мешок, и уснул.

Поднялся он пополудни, разбитым и невыспавшимся. Пожевал мяса, напился студёной водицы из полыньи на ручье.

— Едем дальше, — бодро заявил он, обращаясь к одру. — Да, коняшка?

Коняшка только ухом повёл. С утра Пончик так крепко привязал одра к дереву, что отвязать не получилось. Пришлось резать узел ножом. Ночь Александр встретил в пути. Так и длилась его одиссея.

Объезжая стороной редкие сёла, избегая людей, даже одиноких путников, Пончик упрямо приближался к цели своего путешествия. Мясо он доел на другой день, тогда же кончился и кумыс. Дня через три удача скупо улыбнулась Александру — он нашёл замерзшего зайца, попавшего в силок, прежде охотника. Скудный был стол, что и говорить. Через неделю Пончик уже мало соответствовал своему прозвищу — от его полноты мало что осталось.

Ближе к полудню восьмого дня пути Шурик расслышал слабый стон, донёсшийся из кустов. Придержав коня, он прислушался. Нет, не померещилось ему — кто-то стонет, и явно не зверь. Хотя откуда ему знать, как мучаются животные?