Пират - Большаков Валерий Петрович - Страница 41

— Кто ты? — прошептал Людовик, ловя смутное отражение. Франция…

Вездесущий герцог д’Альбре торжественно распахнул двери — король трапезничать изволил. Подавали говядину.

Анфиладой комнат шагала целая процессия, её возглавляли два гвардейца. За ними шли придворные, они несли блюдо с мясом. Замыкали шествие ещё два гвардейца.

Подобных ритуалов, церемоний, сложнейшей иерархии среди неисчислимого количества слуг не существовало при его отце, скромном Людовике Справедливом. Только вот зря считают людишки, будто король, превращая жизнь в спектакль, хочет превознести себя, придать богоподобие своей личности.

Нет, он — смертный человек, со средними способностями. Однако народ должен видеть короля с большой буквы, вознесённого над своими подданными не дьявольским попущением, а господней волей.

Наблюдая с кроткой улыбкой за взволнованными лицами придворных, сопровождавших его полдник, Людовик подумал: «Грубо ошибаются те, которые воображают, что это простая церемония. Народы, над которыми мы царствуем, не умея проникнуть в суть дела, судят обыкновенно по внешности, и большей частью соразмеряют свои уважение и послушание с местом и рангом… Нельзя, не нанося вреда государственному телу, лишить его главу мельчайших признаков превосходства, отличающего его от других членов…»

— Оставьте меня, — велел король и сделал знак библиотекарю Ашилу Тафанелю остаться. Тот просиял.

Отведав, как следует, говядинки, монарх подозвал к себе Тафанеля и показал ему на бюро красного дерева — искусный человек, библиотекарь владел даже почерком короля.

— Не хочу терять времени, — проговорил Людовик, облизывая губы. — Я буду диктовать послание графу д’Эстре, а вы — записывать за мной.

— Слушаюсь, ваше величество! — выдохнул королевский библиотекарь.

Самодержец кивнул, задумался, тщательно пережёвывая пищу, и начал, опуская обычные любезности:

— Я не осуждаю то, что вы защищаете французских корсаров, которые вооружаются по приказу сьера д’Ожерона, губернатора Тортуги, для продолжения своих корсарских походов… Мм… Но было бы хорошо, если бы вы обсудили с господином д’Ожероном этот пункт и вместе решили, стоит ли продолжать выдавать эти капёрские грамоты или лучше полностью их отменить… Записали?

— Да, ваше величество…

Король кивнул и продолжил:

— Вам следует обратить внимание на то, что, поскольку испанцы не выполняют пунктуально статью мирного договора, которая даёт моим подданным полную свободу вести торговлю во всех странах, им подвластных, включая и те, что находятся за пределами Европы, и не позволяют никому из моих подданных причаливать в какие бы то ни было из их портов, я, со своей стороны, также не буду считать себя обязанным поддерживать мир, установленный указанным договором, в отношении названных стран. Так что вам надлежит лишь выяснить, будет ли полезным для моей службы и к выгоде моих подданных, которые там обитают, позволить буканьерам и флибустьерам воевать, в отношении чего я хочу, чтобы вы мне написали ваши соображения и мнение д’Ожерона. Мм, пожалуй, хватит. Как вы полагаете?

— Как вам будет благоугодно, ваше величество, — прогнулся Тафанель.

Людовик милостиво кивнул и сделал ручкой: свободен.

Откинувшись на спинку кресла, он задумался. Нет, государственные заботы оставили его — король соображал, кого же ему навестить, какую из любовниц?

Луизу де Лавальер или Франсуазу де Монтеспан? Монарх усмехнулся. Обеих он поселил в замке Сен-Жермен-ан-Ле, и вход туда был один — соперницы поневоле вынуждены были встречаться.

Бывало, что, возвращаясь с охоты, король проходил в апартаменты мадам де Лавальер, переодевался и, едва бросив ей несколько слов, отправлялся к Монтеспан, где и оставался весь вечер.

Возможно, это было жестоко по отношению к скромной Луизе, но эта «хромоножка из Тура»[33] начала его раздражать — именно своей скромностью, наивностью, искренней любовью к нему, Людовику.

Луиза — прекрасная мать и жена, но именно семейных, обычных человеческих уз король и сторонился, памятуя, что женатый человек не способен к великим свершениям.

«Да, — подумал он, — время, которое мы отдаём нашей любви, никогда не должно наносить вреда нашим делам. Как только вы дадите свободу женщине говорить с вами о важных вещах, она заставит вас совершать ошибки».

Франсуаза — полная голубоглазая блондинка — не отличалась аристократичностью манер, хотя и происходила из знатного рода Рошешуар. Капризная, но умная, «языкастая», она бывала по-детски простодушной, забавляя короля.

Ему нравилось тратить миллионы на эту содержанку, оплачивать из казны её вздорные прихоти — то живых медведей в саду, то свои личные корабли в водах Средиземного моря…

Отряд именитых дворян охранял фаворитку от ревнивого мужа. Даже Мольер увещевал маркиза де Монтеспан, что «делить супругу с Юпитером не позорно», но тот не внимал.

Рассудив, Людовик решил: «Франсуаза!»

Ямайка, Порт-Ройал.

Недолгий остаток мая и начало лета Олег провёл в безделье, как, впрочем, и большинство капитанов — губернатор Модифорд получил указания из Лондона временно отменить все капёрские поручения против Испании.

Пираты заскучали, проедая и пропивая награбленное, а Морган долго ярился, ругая на чём свет стоит и короля, и лордов.

Он-то собирался сразу, не медля, идти на Панаму, тем более что теперь, после успешного похода в Маракайбо, к нему присоединятся многие. Но не судьба.

В расстроенных чувствах Генри с женой отъехал в своё имение Терра-де-Данке (вскоре перекрещённое в Морганс-Вэлли), что в Кларендоне.

Буду изображать плантатора, с горечью говорил он перед отъездом, и постигать убогие радости деревенской жизни…

Прочие капитаны или предавались разгулу, или охотились на быков, высаживаясь на Кубу, или промышляли торговлей кампешевым деревом и черепаховыми панцирями, шкурами да всякой сарсапарильей, кошенилью и прочим товаром.

Сухов и сам уже подумывал, а не заняться ли ему куплей-продажей, вот только не тянул его бизнес к себе, не видел он себя в роли купца.

Выбор за него сделала судьба, явившаяся однажды на борт «Ундины» в образе худощавого человека лет сорока, одетого опрятно, хотя и небогато.

Чёрные с просинью волосы выдавали в нём изрядную примесь индейской крови. Метис представился доном Хусто де Альварадо, и Олег молча вытянул руку, указывая путь в каюту капитана.

Убедившись, что дверь закрыта, дон Хусто открыл саквояж, принесённый с собою, и вынул оттуда статуэтку индейского божка, клыкастого, с выпученными глазами и скрюченными конечностями.

Статуэтка даже на вид казалась увесистой, а здоровенные изумруды, сверкавшие в глазницах божества, сами по себе тянули на тысячи песо.

— Что это? — спокойно спросил Сухов.

Де Альварадо криво усмехнулся.

— И для вас, капитан, и для меня, — сказал он, — это языческий идол, мерзкий кумир. Моим отцом был краснокожий воин, а матерью — монахиня из Андалузии. Я — католик, и к вере моих предков отношусь с равнодушием. Эта фигурка — из кованого золота, и таких осталось ещё немало…

— Ах, вон оно что… — протянул Олег. — Вы кладоискатель! Или, вернее говоря, грабитель могил. Я прав?

— Вы правы, — безразлично пожал плечами дон Хусто. — Единственное отличие от обычных копальщиков заключается в том, что я точно знаю, где искать сокровища. На побережье Юкатана есть приметное местечко, вот от того местечка следует двигать строго на запад. Миль двадцать надо прошагать, а там будут и храмы, и пирамиды… И золото. Много золота!

— А почему тогда вы пришли ко мне? Коль уж вам точно известно, куда ткнуть лопатой.

Де Альварадо покачал головой.

— Я не нуждаюсь в золоте, капитан, — проговорил он снисходительно, — поскольку живу в достатке, и того, что я имею, мне вполне хватает. У меня иные интересы. К вам я обратился лишь потому, что наслышан был о вашей приверженности таким понятиям, как честь и достоинство. А я сам… Надеюсь, вы не донесёте на меня в инквизицию?