В синих квадратах моря (Повесть) - Золототрубов Александр Михайлович - Страница 39

— Поймет, — заверил Зубравин.

— Поблажки — не метод воспитания, мичман, — заметил Грачев.

— Все дело в том, как человек к делу относится, — продолжал Зубравин. — Был у нас тут один радист. Ох, и трепал его шторм! Но вахту стоял. Ляжет на стол, листок приколет к переборке и записывает телеграмму. Без ошибок. И так — сутками. Не ел, не пил. Предложили ему списаться на берег, так он еще обиделся.

— Видно, не так уж страдал ваш парень! — засмеялся лейтенант.

— А вы сами у него спросите, как вернется из командировки, — отвернулся мичман.

Ах, вон оно что! Теперь Грачев понял, почему Русяев как-то просился на вахту в передающий центр — там почти не ощущается качка. «Выходит, не один я мученик!» От этой мысли Петру стало легче.

— У вас есть газета, где написано о вашем брате? — спросил вдруг он Зубравина.

Мичман молча принес.

«В тот день сержант Павел Зубравин проснулся задолго до подъема. Да и какой тут сон, когда сегодня последний день твоей службы и вечером поезд умчит тебя от заставы, и не куда-нибудь, а в Зеленый Гай, к Оксане. Еще на той неделе Павел съездил в городок, купил в магазине добротной зеленой шерсти жене на платье, а для малыша — приданое.

„Какой он будет новый наш человек? — думал Павел. — Ждет, без меня не рождается. Ну, ничего, теперь скоро, вот только в последний дозор схожу“.

Ветер крепчал. Небо заволокло тучами. Брызнул дождь. Сразу стемнело, вдали смутно угадывались ребристые сопки. Где-то неподалеку журчала речка, перекатываясь через камни. Перебравшись через болото, пограничники прижались к лобастому валуну. Павел внимательно прислушался. Ага, треск. Это сорвались камни. Он окликнул своего напарника: „Ткачук, за мной!“ Сверкнула молния, и пограничники увидели на песке свежие следы. Их не успел еще смыть дождь.

Перевалили сопку. Впереди метнулась чья-то тень.

И в это же мгновение пуля обожгла Павлу руку. „Все равно не уйдешь!“ — стиснул зубы Зубравин. Он оставил Ткачука у речки. Тот чуть не заплакал.

— Пусти меня, ты же ранен. Я добуду его живым, клянусь. Только пусти.

— Там вязкое болото, ты не пройдешь. А я здесь три года, знаю каждый камешек. Смотри лучше за рекой, чтоб нарушитель не сиганул на ту сторону.

Павел шагнул в дождь. Перебравшись через болото, увидел человека. Тот уже подходил к пограничному знаку у ручья. Сердце сержанта захолонуло — взять живым не удастся. Сначала он решил не выдать себя, а мигом обойти другой стороной и пересечь нарушителю дорогу, но тут же передумал: не успеть. Тогда что? Павел громко крикнул:

— Стой!

Нарушитель перескочил ручей, запетлял. Павел ускорил шаги, он тяжело и часто дышал. Чувствовал — не догнать врага. Остановился. Вскинул карабин. И в тот момент, когда он чуть было не нажал на спусковой крючок, незнакомец вдруг упал. Павел опустил оружие, пристально всматриваясь, что же случилось.

„Ползет гад к валуну, упрятаться хочет“, — сообразил Зубравин.

Павел выстрелил и… сам упал. Падая, видел, как ткнулся лицом в кочку тот, чужой.

Зубравин только в следующую секунду ощутил боль на лбу. Боль прокатилась от плеч по всему телу, стянула его со страшной силой, и не разогнуться, не взять в руки оружие. Перед глазами поплыло небо с черными тучами, ярко блеснула молния.

„Что ж это я… Не может быть, не может быть. Оксанка, дай мне силы. Оксанка…“ — зашептал Павел горячими губами. Он хочет подняться, а не может, как будто кто-то привязал его к скале. Вот он чуть приподнялся, глянул в сторону лежавшего врага. Пытался что-нибудь разглядеть, но перед глазами маячили камни. Ушел чужой, ушел. От обиды Павел закусил до крови губы.

А Ткачук в это время спешил к нему. Он сразу бросился на выстрел. Вот и тропка, по которой только что пробежал сержант. Ткачук побежал к ручью. Обняв кочку, неподвижно лежал незнакомец. Дальше от него — Зубравин.

— Павлуша… Павка! Как же так, а? Ну, не молчи. Но молчи!

Сержант не двигался. Липкий противный комочек застрял в горле Ткачука. Он приподнял голову своего командира, вытер платком кровь на лице и громко заплакал.

Вечером Ткачук принес начальнику заставы телеграмму: „Народился сын. Ждем нетерпением. Оксана“».

Грачев свернул газету.

На аэродром Савчук прилетел не утром, как намечалось, а днем. В Москве стоял густой туман, и рейс самолета задержался. «Видно, никто не встретит», — подумал он, выходя из самолета.

Дул ледяной ветер. Савчук озяб. Его огорчало то, что до Синеморска на машине ехать добрых три часа. Из столицы и то летел меньше. Он направился было к автобусу, но тут к нему подошел капитан 3 ранга Голубев и взял под козырек:

— Здравствуйте. Вы инженер-конструктор Савчук?

— Да. А вы кто?

Голубев представился.

— С утра жду вас, Евгений Антонович, так кажется? Адмирал Журавлев прислал за вами. Вон у поворота «Волга» стоит, прошу садиться.

«Не забыл Юрий Капитонович, как вместе плавали», — с удовлетворением отметил Савчук, сидя в машине. «Волга» неслась по асфальтированному шоссе. По обо стороны дороги стояли сопки с колючими кустами можжевельника. Кое-где на каменистых плитах росли чахлые березки. От всего этого пейзажа веяло грустью. И чтобы хоть как-то рассеяться, Евгений Антонович заговорил о том, что в Москве вот уже две недели льют дожди. Капризная погода.

— А у нас на днях снег высыпал, — сказал Голубев. — Видите, на сопках солнце еще не успело растопить. И море злое, все буйствует. Я только минувшей ночью вернулся из похода.

Савчук закурил. Север ему знаком. Воевал здесь. На лодках плавал.

— А вы? — Евгений Антонович выпустил кольца бурого дыма.

Голубев ответил «нет», он не воевал, разве что отец… Ему было семь лет, когда мать похоронную получила. В танке отец сгорел.

— Простите, я не знал, — смутился Савчук, а про себя подумал: «Вот и мы в войну не раз форсировали минные ноля, смерть по пятам ходила, и никто за свою жизнь не плакался».

Потом Савчук стал спрашивать у Голубева, как начинал тот службу, где плавал, и есть ли кто на флоте из близких. Флаг-связист отвечал односложно, словно стеснялся чего-то, и Евгению Антоновичу показалось, что его вопросы неуместны, потому и не стал больше их задавать. Узнав, что Голубеву пошел тридцать второй год, а он уже флагманский специалист, да еще старший офицер, он сказал:

— Быстро выросли.

Голубеву это польстило, и он стал хвалиться, что, когда плавал на эсминце, вывел свою боевую часть в отличные и ему досрочно присвоили воинское звание.

— Суровый Север, не то что на курортном Черном море. Здесь служить лучше.

— Почему? — поинтересовался Савчук.

Денег больше платят. Не подумайте, что я гоняюсь за выгодой. Это мы внушаем лейтенантам. У некоторых из них пропадает романтика, как только попадают в Заполярье.

«Волга» выехала на главную улицу города. Савчук увидел вечный огонь. Он колыхался на ветру, и пламя его отражалось на гранитном обелиске. Евгений Антонович давно не был в этих краях и даже удивился, что здесь, в далеком таежном и глухом Заполярье, горит вечный огонь. «И моим ребятам память…» — подумал он и спросил Голубева, давно ли зажгли.

— В канун двадцатилетия Победы. Впрочем, этот огонь как-то не ассоциируется с местным пейзажем. Летом я был в Киеве, прилетел туда поздно вечером. Еще издали на Печерске увидел вечный огонь. Высится, пылает над Днепром. Что-то величественное есть в этом зрелище. Вот это — огонь. А что здесь? Не огонь, а так себе — лучинка.

Савчука задели его слова.

— В сущности, неважно, в каком месте огонь, важно, в честь кого он зажжен, — он смял папиросу. — У меня было много друзей, и всех их потерял в войну…

Голубев откинулся на спинку заднего сиденья, молча смотрел в лобовое стекло на дорогу. Молчал и Савчук.

— Приехали, Евгений Антонович, — сказал Голубев, когда машина остановилась у гостиницы. — Номер забронирован. Разрешите проводить вас?

— Спасибо, я сам, — Савчук взял чемодан.